К этому времени для меня соорудили из войлока полог, а из чепрака и седла ложе. Похлебав со всеми из котелка похлёбки, отправился спать, проигнорировав призыв дядьки помолиться. Ждан растолкал меня ещё до рассвета, и пока я зевал и протирал глаза, слуги подвели осёдланную лошадь. Тело не прекратило ныть после вчерашней езды, а уже надо было начинать новую скачку. Да уж, в том, прошлом, детстве я любил покататься верхом, но, как выяснилось, часок конной прогулки отличается от дня в седле так же, как баня от варения заживо. Незадолго до полудня, на берегу Плещеева озера, нас догнала группа вооружённых всадников. После обмена приветствиями и здравицами выяснилось, что это военные служки ростовского митрополита, идут к Москве на царёву службу. Они сообщили, что на столицу идёт крымский царь с ордой несметной, и воеводы приказывали поместному ополчению замосковных городов идти на ратный сбор. Понизовые да северские города уже исполчились и ждут бесерменов на берегу реки Оки. От таких новостей мой конвой призадумался, и после короткого военного совета решили далее двигать вместе. Переславль прошли не останавливаясь, для сбережения времени.
На следующем коротком привале увидели тянущееся за нами облако пыли. Пока все поправляли конскую сбрую, я присмотрелся к догонявшей нас ватаге и обомлел. Наше малое воинство настигала на рысях шайка татар человек в шестьдесят. Татаро-монголы были фактурные, прямо как в исторических фильмах, в стёганых халатах, в шапках-малахаях, под хвостатым бунчуком с полумесяцем. Забавную, наверно, картину представлял собой царевич Димитрий, когда застыл соляной статуей, указывающей на дорогу пальцем. Пожилой ратник, стоящий рядом, проследил взглядом за жестом моей руки и равнодушно буркнул:
– Ногаи.
Я, паникуя, вступил с ветераном в диалог:
– Татары!!!
– Вестимо…
– Обороняться надо!
– Ежели надоть – сборонимся…
– Бой будет!
– Вскую [31] бою быть?
– А вот ни с х…, в плен же попадём!
– Дык кому ты надобен, малахольный сицевый [32]…
Улыбающийся Иван Лошаков пояснил:
– Се ногаи романовские [33], такоже на бранное поле спешат.
Тем временем кочевники обходили нашу выстроившуюся походным строем дружину. Перекрикиваясь, поделились свежими слухами. Один из сыновей степей, ткнув в мою сторону нагайкой, оповестил соплеменников:
– Улу патша джомла Уруснынг ак хан улым.
Потомки золотоордынцев настороженно ощупали меня взглядами и, прибавив ходу, начали резво обгонять.
– Чтут, нехристи, семя великоцарское, – хмыкнул препиравшийся со мной меланхоличный старый воин.
– Что сказали-то? – поинтересовался я у него.
– Да пустое, дескать, вот сын усопшего белого царя всея Руси.
Уже в движении, поравнявшись с нашим головой, Самойлой, я донес до него свои опасения:
– Больно уж зло смотрят татарове, аки лиха бы не сотворили.
– Они опаскою глядят. Извевствуют сплетники, мол, душа великого государя Иоанна Васильевича на тебе возродилась, а поганые в сеи сказки веруют, – успокоил Колобов и, вздохнув, продолжил: – На кажный роток не сверзишь платок, творят изветы на имя твоё, царевич, де, животин ты палицей железной бьёшь, огнём жжёшь, человечьи куклы сабелькой сечёшь, потешаясь.
Поуспокоившись, я снова прибился к бывалому бойцу, начал его расспрашивать. Тот поведал, что имя его Бакшеев, Афанасий сын Петров, служил он в рязанских выборных дворянах, как отец и дед его, тридцать лет ходил стеречь рубеж в станицах и сторожках, а сейчас постарел, оставил поместье сыну, а сам подался в Ростов, на более спокойное место. Человеком он оказался сведущим и смог значительно увеличить мои знания о военном деле и татарских обычаях. Потомственный пограничник разъяснил, что набежал на Русь хан Казы-Гирей, с юных лет удачливый в набегах, хитрый и осторожный, прозвищем Борей, что по-татарски значит буря. Посмеялся он над слухами, что татар пришло сто пятьдесят тысяч, мол, если поднять все улусы, перекопский да белгородский, собрать кочевников азовского да казыева улуса и посадить в седло всех от отрока до старика, и то столько не собрать. Так под рассказы о нравах южных соседей Российского государства добрались до места очередной ночёвки – Троице-Сергиева монастыря. Моя свита собралась ломиться в запертые на ночь ворота, но поддалась уговорам остаться в общем лагере.
Глава 10
Новый день начался, как и два прежних, ни свет ни заря. Я еле ходил от боли в нижней части туловища, стёртые бёдра горели огнём, но решил не понижать воинский дух своих охранников стонами и жалобами. На этот раз в связи с возможной близостью вражеских разъездов все выехали облачённые в воинский доспех, с оружием наготове. Надо признать, что вблизи наше воинство не выглядело особо опасным для врага. Редко у кого имелась кольчуга с пластинами, основным доспехом были боевые тягиляи, выглядевшие как халат с коротким рукавом, сделанный из стёганого одеяла, разнообразного вида конусные шлемы, из оружия сабли, шестопёры, топоры да саадаки, то есть лук в налучнике, да пара колчанов стрел, причудливого вида ружьём владел лишь один воин. Особо нетерпеливые новики пытались сразу натянуть тетиву на рога луков, но более опытные бойцы их остановили. Все эти приготовления были крайне занимательны, чувства опасности я не испытывал совершенно. Болтая с объяснявшим азы местной воинской науки старым рязанским порубежником, открыл для себя много интересных сведений, которые стоило обдумать.
Не доезжая нескольких вёрст до столицы, встретили разъездную сторожку из боевого охранения московского войска. От них узнали, что татары уже под Москвой и собираются переправляться на левый берег. Дворяне, перекрестясь, пересели на боевых коней, которых ранее вели в поводу, и изготовили оружие – лучники натянули тетиву, пищальщик разжёг фитиль. Однако тревоги оказались беспочвенными, к городу подъехали без приключений. Я вертел головой по сторонам, пытаясь соотнести виденное со своими знаниями о географии этого будущего мегаполиса. Заметив мой интерес, Самойла подъехал и стал обсуждать со мной местные достопримечательности, однако я поддержать разговор не мог.
– Мал ты был, когда отъехали к Угличу, запамятовал, – сообразил голова и начал, как мог, проводить экскурсию, указывая на видневшиеся впереди мощные кирпичные стены с башней. – Царёв град. Горододелец Фёдор Конь, Савелия Иванова сын, учинил.
Укрепления впечатляли: высокие стены с наклоном, разбросанные по всей поверхности бойницы, перед стеной ров с водой. Проезжие Сретенские ворота имели изгиб в середине и затворялись четырьмя дверьми. Через километр дорогу перегородило новое белокаменное монументальное ограждение.
– Се Китай-город, – развеял недоумение мой командир конвоя.
За проездными решётками этой стены началась Усретенская улица, в отличие от остальных замощённая досками. Миновав её, мы попали на торговую площадь, которой в будущем было суждено стать Красной.
Военный совет во главе с Колобовым и Тучковым решил царя челобитьем не беспокоить, начать уговоры с его шурина, который находился в воинском обозе. Проследовав Торгом вдоль стен кремля, отряд добрался до наплавного деревянного моста через Москвуреку. Со стороны крепости переправу прикрывали два знатных артиллерийских орудия, одно из которых я знал под именем Царьпушки, второе же представляло собой какую-то странную многоствольную систему. Переход через реку по гуляющему под ногами мостовому настилу был смертельно опасным аттракционом.
Замоскворечье – явные выселки. Сразу за переправой дорога шла вдоль большого болота, за которым потянулась сквозь Татарскую слободу улица Ордынка. Местные обитатели своих южных соплеменников решили не дожидаться и массово сбежали на северный берег, под защиту крепостных укреплений.
Подхлестнув коней, эскорт менее чем за полчаса доставил меня до основного места сбора русских войск. Военный лагерь был ограждён связанными между собой телегами, с приваленными к ним бревенчатыми щитами, в его тылах роилась московская кавалерия. Воинские люди по приезде направились записываться к полкам, кого куда пошлют, а я с телохранителями попытался пробиться к главнокомандующим – первому воеводе большого полка князю Фёдору Михайловичу Мстиславскому и к Борису Фёдоровичу Годунову, занимавшему должность товарища воеводы большого полка. Прорваться к старшим воеводам, окружённым младшими командирами и рындами, не удалось, и кучка угличан выехала поближе к фронту лагеря, посмотреть на сражение.
Поспели мы уже к шапочному разбору, битвы уже не было, лишь небольшие группы всадников носились по полю, перестреливаясь из луков, да из нашего укреплённого обоза и находящегося слева гуляй-города изредка били пушки. Солнце уже порядочно склонилось к западу, когда большие массы кавалерии на горизонте заколыхались и двинулись вправо.
– На Воробьёво поганые двинули, разорят, поди, царёвы имения да летние хоромы, – со вздохом прокомментировал манёвр старший отряда.
Потихоньку все съезды на бранном поле прекратились, и войска стали возвращаться в лагерь, таща с собой убитых и раненых. Командный состав армии пошёл на молебен в полевой храм, и я поспешил туда же, надеясь хоть там подобраться к всемогущему царёву шурину. В огромный шатёр, превращённый в церковь, удалось пробраться без помех, видимо, в эти времена даже помыслить себе, чтоб не пустить верующего помолиться, не могли. Пробравшись за спины верховных сановников, я стал ожидать конца молебна.
Старшие воеводы, однако, не прекращали истово класть поясные поклоны образу, установленному на сверкавшем золотом поставце, и читать псалмы. Лик иконы явно был мне знаком по прежней жизни, но память в очередной раз подводила. Не надеясь на послезнание, в уме попробовал перебрать все возможные варианты развития событий. Ориентируясь на находившуюся позади Ордынку, лежащие впереди Нижние Котлы и разместившиеся справа Воробьёвы горы, определил место поля боя как Шаболовку. В принципе эта местность в будущем была мне хорошо знакома, но привязаться ни к какому конкретному ориентиру не удавалось. Тут на память пришёл образ Донского монастыря, построенного в честь какой-то особо крупной победы. Извилины головного мозга пошевелились и, щёлкнув, выстроили логическую цепь. Раз монастыря в природе нет, наверняка не было ещё и события, в честь которого его заложили, поскольку икона с нами и в будущем она также находится в Москве, значит, мы не проиграем и лагерь не разграбят. Так что можно быть уверенным в успехе русского воинства. По окончании службы я перехватил расходившихся воевод и, поздоровавшись чин чином, выразил твёрдую уверенность в благоприятном исходе в стиле «враг будет разбит, победа будет за нами».
– На всё Божья милость, – хмуро ответил Годунов. – Откуда сие мнишь? Али, яко родичи твои, Нагие, волхвов привечаешь, на грядущее ворожишь?
Разговор принял неприятный оборот, и от чародейства я тут же отрёкся.
– А ежели холопей твоих накрепко поспрошать, может, укажут на ведуна, что скаски сии в уста твои вложил? – продолжил давить второй воевода.
Выкручиваться пришлось изо всех сил.
– Видение мне было, Богородица явилась с сей благой вестью!
По всей видимости, уровень лжи в эту эпоху имел свой предел, и я далеко его перешёл. Предположить, что юнец благородных кровей может так чудовищно врать в божьем храме, собравшиеся вокруг благообразные мужи не могли. Новость эта произвела на них должный эффект, старшие воеводы перекрестились и, заторопившись, ушли, дабы не погрязнуть в теологических дебатах. Юный лжепророк также постарался побыстрей скрыться, чтобы не быть пойманным на мелочах в описании чуда явления.
На ночлег мой отряд разместился рядом со старыми попутчиками, около ограждения боевого стана. Я попытался уснуть после насыщенного дня на кошме под телегой, но раздававшиеся рядом отчаянные стоны спокойному сну не способствовали. Проковыляв на источник душераздирающих воплей, нашёл несколько бедно одетых людей, окруживших раненого под натянутым пологом. Вездесущий рязанец Афанасий парой слов обрисовал ситуацию, мол, литовские то ратные люди, наймиты, ждут, когда лекарь придёт, поломанные кости больному вправит да рану от заразы кипящим маслом прижжёт.
«Да уж, если этого несчастного сейчас ещё и ошпарят по живому мясу, то либо он сразу отмучится, либо не спать мне до утра!» – подумал я.
Призвав уже имевшего операционный опыт Ждана, поручил ему найти и подготовить всё к хирургическому вмешательству. Сам завёл разговор с боевыми товарищами покалеченного бойца, но особо беседа не заладилась. Мне их говор был понятен, они же уразуметь моих речей не могли. Выручил мастер на все руки Бакшеев, вызвавшийся толмачить. Он длинно и торжественно меня поименовал, но вместо почтительного молчания и ломания шапок ратники подбоченились и так же величаво начали представляться. Услышав их чины, я заподозрил злую шутку: одетые в домотканую сермягу и обутые в разбитые поршни люди именовали себя панцирными боярами. Эти иностранные сановники были удивительно похожи то ли на вооружённых бродяг, то ли на лихих людей с большой дороги, на пятерых у них было два коня, одна сабля, короткое копьё, лук да две деревянные дубины.
Видя моё замешательство, бывший страж границы, усмехнувшись, растолковал, мол, то потомки дружинников князей смоленских, брянских да полоцких, живут крестьянским трудом, но в шляхетстве, хоть и без герба, и на рать, ежели позовут, ходят. Тем временем, прекратив распускать друг перед другом перья, договаривающиеся стороны перешли к обсуждению предстоящего лечения. Главарь литовской аристократической ватаги начал выяснять стоимость врачевания и перспективы больного.
– Ежели к утру Богу душу не отдаст, то и ладно. Даст Господь – и на ноги встанет, – взбодрил их вернувшийся дядька Ждан.
– Пенянзов [34], пенянзов-то сколько в оплату потребно будет? – настаивал прижимистый голова панцирных.
– Выживет – отслужит! – прекратил я наметившуюся торговлю. – Не выживет – чур, не жаловаться, да и сейчас худо ему станет, голосить начнёт.
Осмотр при свете лучины – дело экстремальное. Но на счастье парня, перелом был хоть и открытый, но не очень тяжёлый. Собственно, косой перелом голени способен вылечить любой маломальски грамотный хирург. Но где его взять? Молодой врач Скопин и в позапрошлой жизни опытным не считался. Поэтому я взял на себя руководство, резал Ждан, а крутил кость Афанасий, которому, похоже, и это оказалось не в диковинку. По завершении медицинской пытки, когда раненый уже не мог кричать, ногу ему закрепили в деревянной бинтованной шине.
Место операции оказалось окружено любопытствующими ратниками, проходя к спальному месту, я слышал их пересуды. Причём уже в третьем пересказе повествование очень далеко удалилось от реальности. Устраиваясь на грубом войлоке, лекарь-недоучка засыпал под разговор караульных.
– Княжонок-то углицкий, слышь, сам третей ходил взятого языка умучивать. Злые муки ему измыслил, видом отрок, а нравом что зверь лютый.
– Ишшо люд сказывал, в изумление приходит да крови христианской алчет! – В разговор вступил кто-то дальний, невидимый.
– Ничего дивного, норов-то яровитый [35] родителя его нам памятен, – под эту рекламу открытых демонстраций врачебного искусства ко мне пришёл сон.