– Из Санкт-Петербурга привез вам важное известие, – пояснил Кураев и краешком глаза заметил, как сбоку от него здоровый детина, плохо держащийся на ногах, занес руку с зажатой в ней палкой, готовясь ударить его, но два других солдата перехватили палку и оттолкнули пьяного товарища в сторону от саней. – А знаете ли вы, что в том известии?
– Да откуль нам знать?
– Перед нами генералы не отчитываются…
– То не нашего ума дело, – вразнобой отвечали ширванцы, но все они уже подтянулись поближе к Кураеву и с живым интересом ловили каждое сказанное им слово.
– А там говорится, что необходимо вам идти в степь да побить джунгарцев неверных, кои братьям нашим, казакам, силой военной угрожают…
– Знамо дело, побьем. И не таких бивали! – закричал молодой, еще безусый солдат весело. Другие уставились на него, посмеиваясь, а кто-то даже крикнул:
– Нас-то всех и посылать ни к чему. Алешка Савкин всех сам под орех разделает, – показывали пальцами на говорившего.
– Точно, – дружно захохотали все, – и нам не достанется.
– Его первым против супостатов и направим!
– Мне так думается, Алешки вашего одного маловато будет, – широко улыбнулся Гаврила Кураев, чем окончательно завоевал к себе расположение ширванцев, – несколько тысяч тех джунгар прикочевали к пределам нашим. У каждого по луку, по копью, по сабле вострой…
– Ой, напужал, – захохотали усатые солдаты, показывая пальцами на поручика. – Луки! копья! сабельки! Да мы, чай, при ружьях, за себя постоим, покажем им, как на нашу землю рыпаться!
– Только вот в чем загвоздка, – продолжал невозмутимо и уже без улыбки Кураев, – генерал ваш, Киндерман, отказывается выступать в степь…
– Это почему отказывается? – выкрикнул усатый унтер, что был по возрасту самый старый из всех. – Коль генерал приказу императрицы не подчинится, то худо его дело.
– Точно! – отозвались остальные. – Худо ему станется…
– Приказа как такового нет, – начал объяснять Кураев, – но из степи, с казачьих постов, поступило донесение, мол, джунгарцы идут толпами на наши крепости. А в Петербурге пока о той новости и не знают…
– Как же не знают, коль нас сюды направили? – выказал удивление все тот же унтер-офицер.
– Вас и направили в Тобольск, чтоб упредить передвижение неверных, а приказа о выступлении до сих пор не прислали.
– Ага, а мы майся здесь без дела уже с самой Пасхи Христовой, – поднялся ропот в толпе.
– И я о том же, – согласился Кураев, – упредить надо неприятеля, а то поздно будет…
– Без приказу не можно, – затряс головой усатый унтер. – За такое самовольство по головке не погладят.
– Генерал может отправить в Санкт-Петербург донесение: мол, ввиду приближения неприятеля выступил вперед для предупреждения его нападения и избежания потери времени. Сейчас время дорого.
– А так можно, – кивнул унтер, выказывая на сей раз хорошее знание воинского устава.
Тут позади поручика взвилось вверх пламя от разгоревшегося костерка, и языки пламени хищно лизнули ворота.
– Откуда огонь взялся? – с деланым удивлением воскликнул Кураев и, спрыгнув на снег из саней, кинулся к костерку, начал затаптывать его ногами. Как ни странно, но несколько солдат поспешили ему на помощь и сообща они быстро загасили огонь.
– Айда, братцы, расходиться, – тоном приказа заявил унтер. Никто не возражал, все словно забыли про драку, потянулись к домам, где были расквартированы, а несколько человек подошли к Кураеву с вопросом:
– Так все же пойдем мы на войну с неверными али еще здесь околачиваться до лета будем?
– Вот сами о том своего генерала и спросите, – отвечал Кураев.
В это время из боковой улочки к ним выскочили санки, запряженные парой резвых лошадей, в которых восседал сам генерал-майор Киндерман, и с ним два его офицера с мрачными лицами. Офицеры быстро выскочили из санок и кинулись меж солдат, вглядываясь в лица, ища среди них старших по званию. Солдаты спешили пройти мимо, отворачивали голову, чтоб не быть узнанным и тем самым избежать наказания за драку. Киндерман же выпрямился и громко закричал:
– Почему нарушал порядок? Кто позволил? Марш, марш бегом!
Солдатам только этого было и надо, и они кинулись врассыпную, и вскоре перед домом мастера Мячикова остался лишь Гаврила Кураев, губернатор и сам генерал. Сухарев, прикладывающий к подбитому глазу снег и костерящий на чем свет стоит и солдат, и генерала Киндермана, который победно взирал на всех, словно только что одержал неслыханную победу над неприятелем. Офицеры его отправились вслед за солдатами, чтоб окончательно навести порядок и привлечь к ответу главных зачинщиков.
– Спасибо вам большое, – обратился Сухарев к поручику, – а то бы не знаю, чем дело кончилось. Умеете вы с ними говорить.
– Приходилось, – просто ответил тот и, подойдя ко все еще запертым воротам, застучал в них, забрякал навесным кольцом. – Эй, вы там живы, или как? Выходите, кончилась осада!
Звякнула щеколда, и дверная калитка осторожно открылась, в щель выглянула чья-то взъерошенная голова, судя по всему, одного из казаков, что были с полицмейстером.
– А солдаты точно ушли? – спросил казак и открыл калитку пошире. В руке он держал ружье с длинным стволом, выставив его вперед.
– Ушли, ушли, – успокоил Кураев.
– Как там полицмейстер? Жив? – подошел к ним Сухарев.
– Живой покуда, ругается только крепко, – отвечали ему из-за ворот.
– Так где он?
– В дом унесли с пробитой головой.
– Давайте, кладите его мои санки, повезу в госпиталь на излечение.
Полицмейстера Балабанова вынесли на руках из дома, осторожно опустили в санки, и Сухарев сел рядом, поддерживая окровавленную голову блюстителя порядка.
– Генерал, велите примерно наказать виновных, – крикнул Алексей Михайлович стоящему неподалеку с удрученным видом Киндерману.
– А вам, господин поручик, придется поехать вместе с генералом, – развел руками губернатор, – или если хотите, то я пришлю кого-нибудь за вами.
– Не утруждайте себя, ваше высокопревосходительство, – отказался Кураев, – я найду способ добраться.
– Уж я им буду показать, – скрипнул зубами Киндерман, когда губернаторские санки скрылись за поворотом, – они все поймут, что у меня нельзя бунтовать, нельзя пить много пиво… – и добавил что-то неразборчиво по-немецки.
– Я бы, господин генерал, со своей стороны, советовал вам выступать немедленно, – озабоченно заговорил Кураев, – а то тут и до греха недолго. Солдат наш безделья не любит. Портит его оно. Так что подумали бы…
– Да, теперь я увидел это, – генерал свел свои светлые брови на переносье, – надо готовить поход. Зер гут. Буду писать рапорт нахт Петербург и отправлю с вами немедленно.
– А разве у вас нет специально на то курьера? – мягко спросил поручик. – Если честно, то у меня совсем иные планы.
– Вот как? – удивился Киндерман. – Я не буду настаивать, офицер есть.
– Вот и хорошо, а я бы попросил вашего разрешения выступить вместе с вашим полком, господин генерал, на боевые позиции. Кроме всего прочего, мне поручено пренепременно побывать в степи и доложить лично, кому следует по службе, о положении дел с тамошними инородцами.
– Как вам будет угодно, – сухо ответил генерал и отвернулся, дав понять, что разговор окончен.
В середине недели, когда чуть поутихли сибирские морозы, из города под барабанный бой выступил Ширванский полк с развернутыми знаменами. Солдаты плотными шеренгами промаршировали по узеньким улочкам, незаметно сощелкивая с усов быстро намерзающие сосульки, подмигивая встречающимся молодухам и взгромоздившимся на заборы и ворота мальчуганам. Впереди на гнедом коне ехал сам генерал-майор Карл Иванович Киндерман, прикрывая лицо от встречного ветерка теплой перчаткой. Следом за ним везли несколько приданных полку пушек, подпрыгивающих на выбоинах дороги, затем ехали офицеры, и меж ними гордо красовался Гаврила Алексеевич Кураев, а в конце колонны тянулся его рыдван с сопровождающими своего поручика солдатами.
После ухода военных в городе стало совсем безлюдно и покойно. Большинство горожан с благодарностью к милости Божией перекрестились и облегченно вздохнули, освободившись от воинского люда и посягательств на честь своих жен и дочерей. Полицмейстер Балабанов провалялся после госпиталя у себя на квартире до самой Масленой недели и после выздоровления стал как-то незаметнее и во многих делах покладистее. Обрадованные такой переменой тоболяки шептались: «Проучили солдатики малость нашего супостата, глядишь, запомнит науку…»
Глава 12
А в семействе Зубаревых начали всерьез готовиться к свадьбе сына. Решено было ехать свататься на Благовещенье и, переждав Великий пост, при благоприятном ответе со стороны отца невесты, Василия Пименова, в чем Василий Павлович Зубарев нимало не сомневался, закатить по всем правилам свадьбу. Отец с сыном несколько раз выезжали на Орлике как бы покататься, но на самом деле Зубарев-старший имел надежду еще раз повстречать на улице ненароком и Ваську Пименова, перекинуться с ним парой слов, подготовить таким образом к сватовству, незаметно намекнуть на это. Но на беду тот не попадался им ни пеший, ни конный, а вскоре они узнали, что он, верный своим привычкам, умчался куда-то «по своим делам», как всегда, ничего толком не объяснив даже домашним.
– Вернется вскорости, – успокаивал Василий Павлович жену, – никуда не денется…
Но прошло уже Сретение Господне, православный народ дружно и со смирением держал Великий пост, потекли сугробы, осев более чем вполовину былой величины. Благовещение на подходе, а Василий Пименов в город все не возвращался. Не утерпел Василий Павлович, принарядился и отправился к ним в дом, будто по делу какому. Встретила его Натальина мать, сухая невысокая женщина с погасшим светом в глазах, Гликерия Фроловна, на чьем попечении и был зачастую дом во время частых отлучек хозяина.
– Входи, входи, Василий Палыч, – приветствовала она нежданного гостя, моргнув дочери, чтоб шла в свою комнатку, – мово-то нет дома, ежели по делу, а если посидеть, чайку похлебать, то и я сгожусь.
– Куда же он подевался? – делано удивился Зубарев-старший, внимательно оглядывая убранство комнаты, ища опытным взглядом следы достатка, слаженной работы женских рук. Особого достатка он не увидел, – как и в большинстве домов, домотканые половички, расписные стенки и двери, из китайки занавеси на окнах, неизменная горка подушек на большущей кровати, темные образа в красном углу с лампадкой перед ними и до белизны выскобленный, не покрытый скатертью обеденный стол и лавки по стенам. Но многочисленные вышивки, кружева сами за себя говорили о рукодельницах, содержащих дом в порядке и чистоте.
«Добре, добре, – думал про себя Зубарев, – знать, у Натальи игла в пальцах держаться будет, добре…»
– И что ему вновь на ум взбрело… – со вздохом отчитывала мужа Гликерия Фроловна, – как блохами накусанный, умчался, одного только Тишку из работников и взял с собой, вертопрах этакий. Другие мужики, как мужики, приказных заместо себя отправляют и на ярмарки, и по иным делам торговым, а мой… прости Господи, на месте недели не усидит. Соседей и то чаще вижу, нежели мужа законного.
– Вернется, – монотонно вставил занятый своими мыслями Зубарев.
– Вернуться-то вернется, а потом опять усвищет. Знаю я его. Тут к Наталье сватов грозились заслать, – хитро глянула хозяйка на гостя, – а кто их слать будет, коль хозяина дома сроду не застать.
– Сватов? К Наташке? – встрепенулся мигом Василий Павлович – А кто свататься собрался? Я, поди, и знаю их?
– Поди, и знаешь, – кивнула головой Гликерия Фроловна, – да чего о том ране времени говорить, коль не приехали покуль, а лишь грозились…
– Так оно так, – поддакнул Зубарев, – а я вот к Василию по делу…
– Может, я чем помогу?
– Хотел про цены на муку, на лен узнать, какие нынче по весне будут, – ответил тот заранее приготовленной фразой.
– А у иных купцов нельзя никак узнать? Не сказывают, что ль? – вкрадчиво спросила хозяйка и, не дождавшись ответа, продолжила: – Чай будешь пить али так посидишь?
– Да пойду уже, – поднялся Василий Павлович, – обоз готовить надо.
– Ну, спаси, Господи, – перекрестила его вслед хозяйка. – Я хозяину-то скажу, что ты захаживал.
– Скажи, скажи, Фроловна, – надевая шапку, на пороге ответил тот, продолжая думать о своем.
Примчался Василий Пименов к кануну Светлого Воскресения. Зубаревы узнали о том на следующий день от знакомых, что видели его на базаре, но ехать свататься перед самой Пасхой было неловко, решили выждать срок, чтоб отправиться как должно, как принято у всех добрых людей. Но на Светлый четверг, вечером, в дом к ним заявился чем-то опечаленный Михаил Яковлевич Корнильев и, не успев снять шубы, сообщал с порога:
– С Федором, братом моим, горе случилось.
– Да что такое? Он вроде как с обозом в степь отправился на торги? – удивился Василий Павлович, стоявший вместе с Иваном на пороге горницы.
– Именно так. А вчерась прискакал оттудова верный человек и сообщал, что киргизы его со всем обозом к себе увели и выкуп немалый требуют.
– Да сроду такого не припомню, – всплеснула руками бывшая здесь же, в прихожей, Варвара Григорьевна.
– Не тронь лиха, пока лежит тихо, – сокрушенно вздохнул Корнильев, присаживаясь на лавку в горнице, куда они прошли для разговора.
– Большой выкуп требуют? – поинтересовался Зубарев, заранее зная, что Михаил впрямую не ответит, уйдет в сторону.
– Солидный выкуп, – уклончиво ответил тот, – да не в выкупе даже и дело…
– Еще чего просят?
– Дело в том, как выкуп тот надобно им в стойбище доставить. Сам я ехать не могу, дел невпроворот, у Алексея стекольная фабрика, не бросишь, Василий, младший наш, – Зубарев кивнул понятливо головой, ему были знакомы приемы младшего Корнильева и его умение выходить сухим из воды, – захворал, занемог, как про то известие услыхал. Дело-то такое, можно и без головы, с такими деньгами едучи, остаться, – провел он ладонью по горлу.
– Так ведь туда полки наши ушли, в степь, – встрял Иван Зубарев.
– Вот из-за них киргизцы как раз и озлились. Солдаты, видать, поразорили их стойбища, скот поугоняли, а может, еще чего, в общем, киргизцы обещали всех купцов, кто мимо них ехать будет, ловить, у себя держать, пока за них выкуп не дадут.
– Выкуп-то они возьмут, – почесал в затылке Василии Павлович, – а вот отпустят ли Федора с миром? Я их норов давненько знаю, имел дело с ихним братом.
– Вот как тут поступать? – перекрестившись на темные образа, спросил Михаил Яковлевич. – Казаков нанимать, чтоб отбили Федора?
– А чего б не попробовать? – шмякнул кулаком по столу Василий Павлович, которого самого несколько лет назад хорошо пощипали в степи, после чего он более года расплачивался за взятые в долг товары.
– Что ты, Иван, скажешь? – обратился Корнильев к младшему Зубареву.
– Я б не так поступил, – скупо ответил тот.
– Да? И как же? Скажи, послухаем.
– Надо ихнего старшину похитить или кого иного из иных знатных людей, а потом и поменять на Федора.
– Ишь ты каков?! – покрутил головой Михаил Яковлевич. – Только кто за такое дело рисковое возьмется? Уж не ты ли?
– Возьмусь, – спокойно ответил он, и глаза у него зажглись. Отец, хорошо знавший, что обозначает этот блеск, только крякнул и громко высморкался.
– Чего скажешь? – Корнильев глянул на Зубарева-старшего.
– Ох и хитер ты, Михаил, – Василию Павловичу подобная затея сына была явно не по душе, – знал, неспроста ты к нам зашел. Опять станешь Ивана сбивать на дурь какую. Все тебе мало… И так едва из острога его выручили. Пущай пожил бы хоть чуток без азарту, или не знаешь, каков он? Мы тут собрались было свататься… – На этих словах Василий Павлович прикусил язык, поняв, что сказанул лишку, но было уже поздно, и Корнильев заулыбался и лукаво сощурился.