Боярин набрал в рот слюны и харкнул. Плевок подлетел и упал ему на лицо. Звёзды мгновенно исчезли, словно кто-то дунул на свечи, и боярин погрузился во тьму. Ошеломлённо озираясь, он выпростал вверх руку, поводил ею в темноте, затем вытянул её в сторону и упёрся пальцами в тряпичную стену. Всё ясно. Он в чуме. Но откуда взялось звёздное небо?
Завид стёр слюни со щеки, сел, потёр тяжёлую голову. Перед глазами запрыгали искорки, накатила и спала красная пелена. Он откинул полог, вдохнул морозный воздух и на четвереньках выполз наружу. По снегу метались корявые тени. Багровые отсветы ложились на утрамбованную днём поляну. Боярин помотал головой, соображая. Кругом торчали чумы, меж них теснились нарты и олени. По всему выходило, что он в новгородском стане.
До его уха донеслись обрывки разговоров.
– Славно горит!
– Кто поджёг-то? Наши что ль?
– Гадай теперь! Вроде, бьются там…
– Да почём знаешь? Может, запалили ненароком!
– А с чего зырянин тут голосил? Не слыхал, что ль?
– Да он дивный. Одно слово – чудин.
Завид Негочевич тяжело поднялся на ноги, поглядел на зарево, дрожавшее над кромкой леса. Багрово-розовый шар, не опадая, подпирал собой звёздную пропасть, словно само солнце решило выбраться из подземной реки прежде срока и рвалось вверх, выжигая себе путь в громадном плаще Этпос-ойки – владыки ночи.
На краю стана собрались челядины и, разиня рты, наблюдали за чудесным зрелищем. Там же стоял и поп Иванко, непрерывно крестившийся и бормотавший молитву. С верхушек деревьев на людей сигали огромные тени. Боярин поднял глаза: в переплетении ветвей он увидел тёмных волосатых тварей с горящими жёлтыми глазами, раза в два больше человека, с длинными когтями и острыми, как шлемы варягов, головами. Скаля клыки, твари странно извивались, будто плясали, а зарево чертило жуткие фигуры на снегу. Завид Негочевич издал громкий рык.
– Пошли прочь, исчадья ада!
Челядины обернулись, их лица повеселели.
– Оклемался, боярин? Не надо ли чего?
Завид направил указующий перст на кривляющихся бесов.
– Слуги нечистого явились, чтобы потешаться над вами, а вы и ухом не ведёте. А ну хватайте секиры да колья, и ты, батюшка, тоже с нами иди. Здесь одним оружьем не управиться. Здесь слово Божие потребно.
Смерды перевели взоры на деревья.
– Не серчай, Завид Негочевич, а только пусто там. Тьма и тьма. Уж ты прости нас, убогих.
– Молчать! Запорю. Ну-ка взяли оружье в руки. Где мой меч?
Людишки засуетились, забегали по стану, вытаскивая кто рогатину, кто секиру, кто лук со стрелами. Вскорости принесли и боярский меч в ножнах. Завид не стал перепоясываться, вытащил клинок и махнул рукой.
– Пошли за мной. Сейчас мы им зададим. Узнают, каково насмехаться над Христовым воинством.
– Истину молвишь! – вдруг возопил священник. – Вижу, снизошёл на тебя дух Божий! Ангелы вострубили бой с отребьем Сатаны. Аллилуйя, боярин! Руби их мечом Гедеона, покуда все не полягут! Благословляю тебя на битву.
Завид зашагал прямо в чащу. За ним робко потянулись людишки. Замшелые сосны истуканами выплывали из мрака, пышные ветви елей перепончато липли к тулупам, невидимые в темноте кусты цеплялись за одежду, с треском скребя по ткани. Вои спотыкались о засыпанные снегом валуны, где-то далеко за деревьями огромным багровым оком мигал пожар в югорском городке. Оттуда доносились крики, звон металла, глухие удары чего-то тяжёлого о землю. Наверху, в густых уродливых кронах, метались непроглядно чёрные призраки с жёлтыми буркалами.
– А ну слезай, – орал им боярин, потрясая мечом. – Ишь забрались, погань проклятая. Слезай, говорю. Биться будем.
– Ты кому это говоришь, господине? – осведомился бородач, недавно привезший его в стан.
– Ослеп, дубина? Тварям этим, что по деревьям шастают. Ужо я им покажу.
Челядины задирали головы, пытаясь высмотреть таинственных созданий, но ничего не видели. Однако боярину перечить не смели. Поп опять заголосил:
– Осанна тебе, Завид Негочевич! Глаза твои зрят незримое, чуют нечувственное. Бог дал тебе сей дар, дабы покарать нечистого…
– Подействуй-ка на них распятием, отче, – велел боярин.
Священник схватился за медный крест, висевший на груди, поднял его кверху.
– Изыди лукавый, изыди нечистый! Прочь отродье сатанинское! Отступись от рабов Божиих!
Он бесновался и прыгал по сугробам, а чудища таращили на него жёлтые глазищи, шипели и щёлкали языками.
– Никак припекает? – торжествующе крикнул им Завид Негочевич.
Смерды трусливо жались к нему, растерянно озираясь. Твари стали швыряться в отца Иванко чёрными мохнатыми шарами, извлекаемыми прямо из телес, но шары эти таяли на лету или взрывались, не причиняя попу вреда. Тот пел псалмы и осенял крестом всю округу. Наконец, чертенята смирились и, ловко перепрыгивая с ветки на ветку, устремились к капищу.
– Не уйдёшь, – пророкотал боярин, бросаясь за ними вдогонку.
Городок подожгли с двух сторон: от ворот и от княжьего терема. Занялся он быстро, так что спустя пару часов выгорел почти целиком.
Ядрей с залитым кровью мечом шёл меж полыхающих домов. Повсюду сновали его ратники: волокли отнятое у местных добро, сдирали с девок одёжу, добивали раненых врагов.
– Может, напрасно мы град-то спалили, пермяк? – спросил он идущего рядом Арнаса. – Всё ж таки укрыться можно было в случае чего.
– Недобрый место, – оскалился зырянин. – Укрыться – нет. Место убивать.
– На ведунов, значит, напоролись?
– Так. Ловушка. Как на хозяин лес. – Зырянин сделал страшные глаза и выставил пальцы, изображая медведя.
Кругом летал пепел, рушились обгорелые кровли, носились клубы дыма, стоял неумолчный треск поленьев. Тут и там лежали мёртвые югорцы, валялось разное тряпьё, берестяные коробки, туески, осколки горшков. Где-то слышался отчаянный собачий лай, носились олени с обожжёнными боками, у чудом уцелевшего лабаза выл, хлопая красными глазами, мальчишка лет пяти.
– Знать, не напрасно о тебе молва идёт, что ты – кудесник, – сказал Ядрей, вытирая снегом меч. – Как распознал западню?
– Дым в горшки. Дурной. Человек дышать – быть глупый, – объяснил Арнас.
– То-то чую, у меня котелок не варит. Будто во сне хожу… – Ядрей с отвращением огляделся. – Уносить отсюда ноги пора, вот что. Скоро всё в золу обратится. – Он заметил пробегавшего невдалеке воя с мешком за плечами и крикнул ему: – Эй, православный! Где Буслай?
– А пёс его знает, – откликнулся тот, пожав плечами.
– Разошлись молодцы. Пора унять. – Воевода вытер пот со лба. Жар от полыхающих домов стоял ужасный. – А ну кончай грабёж! Всем идти к стану.
Рявкнул – и сам направился к распахнутым настежь воротам, заворачивая всех встречных.
На одном из перекрёстков возвышался потрескавшийся от старости идол. Чёрный, почти окаменевший за многие века, он взирал огромными слепыми бельмами на погибающий город и словно плакал от скорби. А внизу, благоговейно задрав голову, стоял попович Моислав, что-то беззвучно шептавший обветренными губами.
– Уходим, – толкнул его воевода. – Хорош таращиться.
Попович очнулся, повернул к нему голову, прищурился.
– Глянь, – показал он на идола. – Разве не жутко тебе, воевода? Он ведь, бог-то этот, всё видит: и как мы народ его губим, и как добро отнимаем, и как дома его палим. Хорошо ещё кумирню не тронули. Иначе несдобровать бы нам.
– Иди-иди, кликуша. Не каркай.
Моислав криво ухмыльнулся и направился вдоль горящих домов к воротам.
Уже приближаясь к частоколу, увидели купца Савку. Тот сидел на каком-то пеньке и, низко склоня голову, от души блевал. Рядом стоял товарищ его, Сбыслав Волосовиц и сочувственно похлопывал приятеля по спине.
– Никак, проняло? – усмехнулся воевода.
Савелий бросил на него измученный взгляд.
– Дыма надышался, – объяснил Сбыслав.
– Что ж ты за вой такой, коли дыма не выносишь? – укоризненно произнёс Ядрей.
– Да не этого, а там, у князька. Небось помнишь!
– Воскурений-то? – Ядрей покосился на Арнаса. – Выходит, прав ты был, пермяк. Коварный это город.
Подхватив под локти Савку, Арнас и Сбышек поволокли его прочь из городка. Воевода остался на месте, поджидая остальных. Со всех сторон к нему подходили ратники, разгоряченные, чумазые, в рваных кафтанах, под которыми проглядывали кольчуги; они тащили позвякивающие волокуши, гремели туго набитыми мошнами. Некоторые за руки и за ноги несли раненых и убитых товарищей. Потери, к счастью, были невелики – застигнутые врасплох югорцы не долго сопротивлялись. Вскоре у ворот появился Буслай – вожак ехал на нартах, подбоченясь, и зыркал вокруг надменным взором. Ядрей осклабился, раскинул руки, чтобы обнять ушкуйника.
– Славно ты сегодня бился, – сказал он. – Без тебя туго бы нам пришлось.
– Не меня благодари, а пермяка. Он тревогу поднял. – Сотник обернулся, с сожалением окидывая взором пылающий город. – Жаль, добра много сгорело. Только по верхам и прошлись.
– Ничего, в стольном граде разживёмся. Много наших-то погибло?
– Кто ж тебе сейчас скажет! Счесть бы надо.
С чувством хлопнув Буслая по спине, воевода вместе с ним вышел за утыканные стрелами ворота, по сторонам которых, венчая боковые столбы, зловеще скалились волчьи черепа. Ратники прерывистой цепочкой двигались к реке, таща за собой нарты с добром, захваченным у югорцев. Озарённые пожаром, они походили на грязных птиц, вперевалочку бредущих к водопою. Человеческие и оленьи тени скакали по снегу, то укорачиваясь, то удлиняясь, тьма шевелилась где-то на границе леса, ратники уходили в неё и мгновенно пропадали из глаз. Развороченные строения посада сквозили обнажёнными рёбрами балок, корячились стропилами, словно черти, вылезшие из пекла и мгновенно заледеневшие на ветру.
– Как же чудин говорил, что югорцы клятвы не нарушат? – спросил Буслай. – Эвон, нарушили же!
– Да не простые это югорцы, а колдуны. Ведьмино гнездо мы здесь разворошили, – пояснил Ядрей.
– От оно как! – Ушкуйник заметил ратника, тащившего на плече бабу-югорку, и крикнул: – Ты слышь, остерегайся её! Тут ведуны жили, и девки их все – ламии. Как натешишься, сразу бабу под лёд. Понял?
– Понял, как не понять! – весело откликнулся тот. – Уж за мной не заржавеет.
Буслай повернулся к Ядрею.
– Прыгай ко мне в нарты, воевода. Помчимся с ветерком.
– Ты вон лучше Савке помоги. Видишь, как его развезло?
– Как знаешь. В стане свидимся.
Нагнав Арнаса и Сбышека, тащивших Савелия, Буслай сказал им:
– Сюды его кидайте.
Те переложили Савку в нарты, распрямили плечи.
– Не шибко тряси, – предупредил Сбышек ушкуйника. – А то загадит тебе всё, не отмоешь.
– Не боись. Довезу в сохранности.
Пухом взметнулись снега, когда олени понесли Буслаевы нарты по ледяному полю. Добравшись до стана, сотник подозвал к себе челядинов, велел им отнести купца в чум. Житый человек что-то бормотал сквозь сон, вскрикивал и подрагивал ногами.
– Заморочили, черти белоглазые, – сочувственно говорили смерды, таща Савелия.
Буслай огляделся.
– А где народ-то? – спросил он. – Дрыхнут что ль?
– Негочевич увёл всех капище крушить, – ответили ему.
– Это зачем ещё?
– Привиделись боярину бесенята какие-то, вот и позвал смердов за собой. Отец Иванко тоже пошёл.
– Всё-то он не угомонится, – проворчал Буслай. – Ладно, пойду спать.
Рукавом кафтана он вытер заиндевевшие усы и направился в чум.
Скоро начали прибывать прочие вои. Измученные сражением и трудным, сквозь снежную целину, возвращением в стан, они расходились по чумам молчаливые и сонные. Вышел из леса и боярином Завид со своими молодцами. Увидев их, прибывший только что Ядрей удивился безмерно.
– Это где ж тебя мотало, боярин? С пира, помнится, увезли в беспамятстве, а нынче, гляди ты, по чащобам с челядинами шастает!
– Божков югорских покурочили, – мрачно усмехнулся Завид. – Чтоб не донимали православный люд.
Он был ещё пьян и потому беспечен. По трезвости такого бы не учудил, это уж как пить дать.
Оказавшийся тут же попович Моислав аж взбрыкнул.
– Как так покурочили? Зачем?
– Не твоего ума дело, – отмахнулся боярин. Зевнув и помотав головой, спросил Ядрея: – Городок никак повоевали?
– Было дело.
– Добра-то много взяли?
– Куда там! Да и не городок это был, а так, наваждение одно. Кудесники югорские придумали, чтобы нас погубить.
– Эвона как!
– Хорошо, зырянин обман раскрыл. Всех перебили, – воевода довольно похлопал по рукоятке меча.
– Ну тогда с почином тебя, Ядрей. Пойду вздремну. А то башка гудит у меня от зелья югорского.
И пошёл, сгорбившись и качая головой как сохатый. Моислав же в отчаянии подступил к Ядрею.
– Это что же происходит, воевода?
– А что?
– Почто святилище разнесли?
– Ну и что с того? Подумаешь, важность какая – истуканов свергли. Дело богоугодное и полезное. Эвон тебе отец Иванко подтвердит.
Не хотелось ему сейчас думать об этом, хотя тревога-то и плеснулась где-то на окраине души – а ну как миродержцы здешние решат отомстить за поругание святыни? Но что сделано – то сделано. Авось Христос оборонит своё стадо, не даст в обиду. Воевода посмотрел на огрызок луны, перекрестился и пошёл отдыхать. А Моислав повернулся к священнику, прорычал:
– Землю оскверняешь, в людские души плюёшь. Аукнется тебе это злодейство, ох аукнется!
– А ты меня не стращай, – напыжился тот. – Ежели бесы тутошние мстить соберутся, Господь меня защитит. На то я здесь и поставлен, чтоб веру блюсти. А ты вот, гречин, слишком об идолах югорских печёшься. Никак обольстили тебя силы языческие?
– У, крестоносец, – погрозил ему кулаком Моислав.
Он пошёл самолично взглянуть на дело рук боярских. Продравшись сквозь заросли лозняка, чуть не сломав ноги в коварной кочковатой сорге, вышел на луговину, где ещё утром высились болваны. Теперь они валялись на снегу, а вокруг тянулось кольцо разрытых ям. У нескольких истуканов были отколоты бока, у других ножами изуродованы лики, кое-где виднелись глубокие зарубки – боярин в христианском рвении пытался рассечь идолов на части. Повсюду были раскиданы доски от порубленных лабазов, поломанные сваи, фигурки духов, разное тряпьё. Смотреть на это было печально.
Попович шёл от одного идола к другому, и они словно говорили с ним, жаловались на свою незавидную долю, стенали и плакали. Какие-то странные слова проникали поповичу в уши, и он, хотя не знал языка, понимал их смысл, будто Господь внушал ему скорбь чужого народа.
Моислава охватила дрожь. Полный благоговения перед этой древней неосязаемой силой, он упал на колени и, воздев руки к небу, простонал:
– О боги земли, воды и неба, простится ли нам это святотатство?
Но не осквернение кумирни задело вятших за живое, а ушкуйное непослушание. Не могли они стерпеть, что разбойники самолично поделили хабар, пока воевода пировал у князька. Ядрей устроил разбор, отчитал Буслая на глазах у товарищей, хотел было отобрать всю добычу, да поостыл, вспомнив, что Буслаевы молодцы спасли его шкуру. Пообещал только в следующий раз за такие проделки сразу башки поснимать. Налётчики поворчали для порядка, но спорить не стали: хабар остался с ними, а это – главное. Всё вроде уладилось, да тут взвился Савелий Содкович, заорал, чтоб поделили взятое добро по новой, иначе, мол, всему Новгороду расскажет о неправдах ушкуйных. Разбойники заволновались, полезли за ножами, хотели порезать Савку на кусочки, даром, что внук морского царя. Яков Прокшинич вступился за неразумного, надавал по зубам, осадил грозным рыком. Савка замолчал, утёрся, прошил боярина злобным взглядом и ушёл в чум – оттаивать. А ушкуйники, видя это, развеселились, стали толковать меж собой, что, дескать, никакой Савка не божий внук, ежели так себя бить позволяет. Кабы и впрямь текла в его жилах кровь морского царя, разве ж стерпел бы такое, не ответил бы боярину по свойски? Тут же и другое вспомнили: как улепётывал Савка с кумирни зырянской, как спотыкался на бегу, не врагами и не духами гонимый, а собственным страхом. Трусоват, стало быть, внучок у морского царя, душою робок.