Два месяца учился в Инзенских лагерях в учебном полку на пулеметчика. Строевая подготовка, уставы, политзанятия, строили бараки – казармы для новобранцев. Стреляли из боевых винтовок всего один раз – три патрона на человека.
– Много мы чему научимся, – бурчали недовольные парни. – Поэтому и бьют нас немцы.
Политработники убеждали в обратном. Фашисты несут огромные потери. Наши войска, преодолев последствия вероломного нападения, наносят врагу крепкие удары. Приводились сказочные цифры немецких потерь. Но факты говорили обратное. К ноябрю бои шли на подступах к Москве, был окружен Ленинград, а линия фронта приближалась к Ростову, Туле, Калинину – половина России под немцами.
В последних числах ноября срочно сформировали отдельную команду. В считаные дни собрали триста человек и отправили в Куйбышев (Самару). В эшелоне обсуждали, спорили, что предстоит впереди.
Приглядевшись к соседям по вагону, увидел, что выбрали парней и мужиков физически крепких, все имели образование шесть-семь классов и больше. Высказывались разные предположения:
– Может, в авиацию?
– Похоже на то. Бортстрелки на пулеметные установки. Поэтому и зрение снова проверяли.
– А может, во флот? – мечтали другие. – Там лучше, чем в пехоте. Кормят хорошо.
В товарных вагонах с печками-буржуйками мы ехали трое суток, хотя в хорошее время от станции Инза до Куйбышева езды всего один день. Пропускали эшелоны, идущие на запад, то бишь на фронт.
Те, кто постарше, держались своей компанией. Особого оживления среди них не чувствовалось. Скорее равнодушное ожидание. У старших имелись какие-то другие сведения о военных действиях. Однажды я услышал, как мужик лет тридцати пяти, не скрывая злости, делился со своими спутниками:
– На убой всех везут. Люди говорят, немцы одних пленных тысячные колонны по дорогам гонят.
Остальные в компании его поддержали. Говорили, что у германцев сильная техника, авиация, бьют они наши войска, как хотят.
– За что голову класть? – услышал я и такую фразу. – За сраные колхозы?
В общем, поголовным патриотизмом в тот период не пахло. Я вспомнил этот подслушанный разговор много лет спустя, когда узнал, что в первый год войны попали (или сдались) в плен три с лишним миллиона моих соотечественников, бойцов Красной Армии. Кроме героизма и самопожертвования было и нежелание воевать. Ничем другим не объяснишь массовую сдачу в плен красноармейцев в начале войны.
Учебный полк, куда я попал, находился неподалеку от Куйбышева. Волга, живописные Жигулевские горы, а поселок рядом с нами назывался Яблоневый Овраг.
Выяснилось, что в армию поступило новое вооружение – противотанковые ружья. Они способны пробивать броню всех немецких танков, и будущие расчеты готовят из лучших, физически крепких и смелых новобранцев.
Я попал в первый взвод первой учебной роты. Прибытие на место учебы совпало с наступлением наших войск под Москвой. Настроение будущих курсантов поначалу было приподнятое, едва не восторженное.
Во-первых, мы теперь не просто курсанты, а самые лучшие и смелые, которым доверили новейшее оружие. Немцев бьют под Москвой, и радио каждый час торжественным голосом диктора Юрия Левитана сообщало о стремительном продвижении наших войск. Освобождены города Сталиногорск, Калинин, Клин, Елец и множество населенных пунктов.
Политрук учебной роты читал сообщения об успехах Красной Армии. Только за первые пять дней контрнаступления потери врага составили 30 тысяч убитых, уничтожены и захвачены более 500 танков, 4000 автомашин, 400 орудий.
Но вскоре радостное настроение сменилось на будничные, довольно тяжкие заботы. Зима 1941/42 года не была особенно суровой. Морозы стояли за двадцать, как обычно в этих краях. Но люди по ночам мерзли. В огромной казарме размещались две роты по двести человек и топились две небольшие печки.
К утру вода в ведрах покрывалась коркой льда. Спали одетые, накрывшись, кроме одеял, потертыми шинелями второго срока. С одеждой тоже было плоховато, особенно с обувью.
Не хватало валенок. Выдавали ботинки размера на два больше, совали туда газеты, обматывали ноги двойными портянками. Впрочем, днем мерзнуть не давали – все делалось бегом. Противотанковые ружья, запущенные в производство еще в сентябре, выпускались пока небольшими партиями. На роту выдавали одно ПТР системы Дегтярева. И в течение дня его по очереди изучали все четыре взвода.
Больше занимались по плакатам, о боевых стрельбах и речи не шло. Противотанковое ружье системы Дегтярева представляло собой странное оружие: общая длина два метра, массивный ствол с дульным тормозом, рукоятка, приклад и сошки. Все как-то примитивно, похоже на самоделку.
Но тяжелые патроны с массивными головками смотрелись солидно. Плакаты утверждали, что на сто метров пули пробивают 40 миллиметров брони, а на пятьсот метров – 25 миллиметров. Учитывая, что броня большинства немецких танков не превышала эту толщину, мы вполне могли с ними справиться. Ружье системы Дегтярева весило 17 килограммов, было однозарядным. При выстреле сильная отдача открывала затвор и выбрасывала гильзу. Вставляй следующую и снова целься. Поэтому скорострельность этого ружья (ПТРД) была довольно высокая: до десяти выстрелов в минуту.
На вооружении армии состояло еще одно противотанковое ружье – самозарядное системы Симонова (ПТРС). Оно было такого же калибра, но имело магазин на пять патронов и обладало большей скорострельностью. ПТРС я видел только на плакате. В начале учебы ни одного экземпляра самозарядного ружья в учебном полку не было.
Как я понял, выпуск этих ружей налаживался медленно. В одних источниках говорилось, что за 1941 год было выпущено всего 600 ПТРД и 80 штук ПТРС. В других справочниках утверждалось, что за этот период выпустили 17 тысяч ружей системы Дегтярева и 77 штук ПТРС. В любом случае в конце сорок первого года противотанковых ружей в армии не хватало, но производство их увеличивалось быстрыми темпами.
Фамилию командира учебной роты я не запомнил. Кажется, это был старший лейтенант, которого я изредка видел на поверках. Он был загружен организационными и хозяйственными делами, двести курсантов – не шутка.
Зато с нами постоянно находился командир взвода лейтенант Зайцев Тимофей Макарович. Несмотря на свои двадцать восемь лет, был он наполовину лысый, по характеру спокойный и рассудительный. Может, потому, что службу начинал рядовым красноармейцем.
Затем остался на сверхсрочку, закончил курсы младших лейтенантов, участвовал в Финской войне. Оттуда вернулся с обмороженными пальцами, медалью «За боевые заслуги» и убежденностью, что мало в любой войне героического, а вот крови, грязи и животной жестокости хватает с избытком.
Много позже, уже на фронте, он поделится со мной воспоминаниями о той короткой войне.
Запомнились ему атаки по закопченному гарью рыхлому снегу. Как простуженно и хрипло кричал ротный капитан:
– Рота, слушай команду! Вставить запалы в гранаты.
Красноармейцы доставали из подсумков увесистые РГД-34, согревали дыханием побелевшие от мороза пальцы и заученными движениями быстро вставляли запалы. Затем снова надевали теплые трехпалые рукавицы и напряженно ждали главную команду:
– Рота, встать! В атаку!
Поднимались на негнущихся ногах и шли, убыстряя шаг сплошной цепью. По тогдашним уставам даже под самым сильным огнем нельзя было залечь и на секунду. Бежали, если можно назвать бегом, запаленные скачки по снегу тепло одетых бойцов, в валенках, ватных штанах и длинных шинелях с вещмешками за спиной.
Кричать «ура» сил не оставалось. Кто-то стрелял на ходу, не целясь, старались не смотреть, как падают вокруг товарищи. Сильным был встречный пулеметный огонь, и метко били из винтовок чёртовы «лопари», готовые насмерть стоять за свою каменистую лесную землю и бесконечные озера.
Когда сближались, финны в большинстве своем рослые крепкие парни, поднимались навстречу и, не колеблясь, вступали в рукопашный бой. Запомнилось, что одеты они были по-охотничьи, легко. Форма серо-голубого цвета, но немало было в домашних коротких полушубках, ватных куртках (ополченцы) и овчинных светлых шапках.
Винтовки Мосина (финская модель), автоматы «Суоми» с круглыми дисками, похожие на наши ППД. Дрались жестоко, не уступая друг другу. Лица у финнов были похожи на русские: широкоскулые, голубые глаза, светлые волосы. Но это замечалось после боя, когда забирали у мертвых трофеи, документы.
Тимофею Зайцеву везло. И в ближнем рукопашном бою, когда успевал выстрелить или ударить первым, и в атаках, когда на снегу оставались сотни убитых.
Раза два его взвод выбивали на три четверти. Уцелевшие зарывались в снег среди кочек и камней. Терпеливо ждали ночи, чтобы отползти. Товарищ не выдержал холода и боли в простреленной руке. С тоской глядел, как взрываются мины, находя новые жертвы и добивая раненых. Сказал Тимофею:
– Ты как хочешь, а я поползу.
– Выждем хоть полчаса, пока стемнеет, – пытался уговорить его младший лейтенант Зайцев.
Не послушался. Пополз, кое-как двигая окоченевшими ногами. Финский снайпер дал ему отползти шагов двадцать и точно влепил пулю в голень. Стрелял, как позже выяснилось, пулей со спиленной головкой. Такая, даже если кость не перебьет, разворачивается в теле, как лепесток, и вырывает на выходе кусок мяса.
Не забыть, как захлебывался от крика товарищ. Поднялся, но тут же получил пулю в другую ногу. Через минуту кричать уже не мог, хватался за ноги, стонал, перевязать себя не смог. Да и какая повязка удержала бы две струи крови?
Затем, дав русскому помучиться, снайпер всадил умирающему пулю в лицо. Из-под суконной буденовки брызнуло что-то бурое, вязкое. Повис мутной виноградиной выбитый глаз.
Все это происходило рядом с младшим лейтенантом Зайцевым. Много всего нагляделся на той жестокой войне. А в учебный полк бронебойщиков попал не только потому, что имел к осени сорок первого немалый боевой опыт.
У финнов захватили однажды в качестве трофея самозарядное противотанковое ружье «Лахти-39» калибра 20 миллиметров. Во время марша громоздкую штуковину ставили на крышу головного грузовика или на сани. Младший лейтенант Зайцев, хорошо разбиравшийся в оружии, быстро освоил его и прикрывал движение батальонной колонны.
У финнов было много хороших стрелков. Поначалу думали, что «кукушки» устраивают засады на деревьях. Когда видели подозрительную ель или сосну, Зайцев разворачивал тяжелое ружье (53 килограмма весом) и всаживал в гущу ветвей три-четыре мелких осколочно-фугасных снаряда.
Разлетались в сторону обломки веток, хвоя, взлетали с карканьем вороны. Ни одного снайпера на деревьях не обнаружили, они прятались на земле, в снегу. Но однажды снял наблюдателя на раскидистой ели, сбоку от дороги. Раза два удачно отстрелялся по дзотам. Один поджег, а в амбразуру другого закатил пару осколочных снарядов. Расчет, израненный мелкими осколками, вытащили и прикончили на месте – слишком много душ погубили эти двое, опустошая ленты старого кайзеровского пулемета МГ-08.
Ружье у младшего лейтенанта вскоре забрали в штаб дивизии для изучения, а взводный Зайцев получил медаль «За боевые заслуги» и очередное звание «лейтенант».
Повоевал немного в начале Отечественной. Был ранен, а затем направлен в учебный полк, обучать молодых стрельбе из недавно появившихся противотанковых ружей.
Сначала сам разобрался в системах. На полигоне вместе с другими командирами выпустил с десяток пуль по мишеням. Рассматривая издырявленную стальную плиту, убедился, что оружие сильное и может противостоять немецким танкам и броневикам.
Длинный ствол и сильный патрон неуклюжего на вид ружья помогали разгонять пулю до скорости тысяча метров в секунду, в полтора раза быстрее, чем у «Лахти-39». И прицельность была неплохая. На триста шагов всаживал четыре пули из пяти в мишень размером с оконную форточку, чему предстояло учить своих подопечных.
Но с другой стороны, тоскливо становилось при мысли, что слишком неравным будет поединок между молодыми ребятами с этими ружьями и немецкими танками, которые снесут бруствер окопа и расчет из своего орудия за полкилометра, не дав как следует прицелиться.
Но все же это было лучше, чем гранаты или бутылки с горючей смесью. Когда приходилось подпускать танки в упор, у многих красноармейцев не доставало выдержки. Бросали тяжелые гранаты кое-как, иногда сами подрывались. Другие убегали прочь, и башенные пулеметы убивали их в спину. Танкобоязнь – так это называлось. И отучать от нее бойцов тоже предстояло в самые короткие сроки.
В тот ноябрьский день сорок первого года подтаяло. Хотя отсутствием аппетита никто из нас не страдал, но овсянка, приправленная подсолнечным маслом, лезла в глотку с трудом. Нашей роте предстояло пройти обкатку танками. Нервничал Гриша Тищенко, восемнадцатилетний парень из-под Пензы. Мой товарищ Федя Долгушин, с кем мы сдружились еще в Инзенских учебных лагерях, тоже ел без аппетита, уставившись в стол.
Сержант Миша Травкин, командир отделения, держался спокойнее других. Я тоже старался не думать, как через мой окоп пойдет танк, но что-то выдавало волнение.
– Страшновато, Андрюха? – спросил Михаил.
– Да так, – неопределенно пожал я плечами.
Но чай пил торопясь, насыпав порцию сахара в одну кружку, а не в две, как обычно. Чаем мы обманывали вечно голодные желудки. Разделишь горстку желтоватого сахарного песка на две кружки, и вроде брюхо полное.
Всем было в то утро не по себе. Будто в последний бой идем. «Старички», правда, держались увереннее, но я слышал, как они вполголоса переговаривались между собой:
– Выдумали! На живых людей танки пускать.
– А если окоп провалится сантиметров на тридцать? Размажет в блин.
– Делать им нечего, изобретают всякую чушь. Из ружья еще ни разу не стрельнули, а уже под танки загоняют.
Обкатка проходила следующим образом. Рота, без малого двести человек, выстроилась на полигоне в шеренгу по три человека. Наш первый взвод, как всегда, на правом фланге. Отдельно стояло начальство. В стороне на малом газу урчали два легких танка БТ-7. Легкие-то они легкие, но весят тринадцать тонн! Хватит с лихвой, чтобы раздавить любой окоп.
Начальник штаба полка, грузный подполковник в фуражке, коротко повторил инструкции скрипучим и, как мне показалось, злым голосом. Затем дал команду:
– Приступить к выполнению упражнения!
В окоп в шинели, в каске, с двумя учебными гранатами в чехле полез наш взводный Тимофей Макарович Зайцев. Весь строй напрягся, когда один из танков, набирая ход, пошел прямо на окоп. Нас предупредили, что машина развернется над окопом, возможно, привалит нас землей и снова пойдет дальше. В этот момент требовалось швырнуть в танк обе деревянные, с металлической окантовкой, гранаты.
Но разворот начальство отменило. Решило, что хватит с нас пропустить танк над головой, почувствовать его мощь и понюхать гарь ревущего мотора. Зайцев, конечно, не подкачал. БТ зацепил одной гусеницей край окопа, посыпалась земля, а когда машина миновала его, лейтенант ловко выскочил наружу.
С расстояния десяти шагов он забросил одну гранату на трансмиссию двигателя, а вторую – под гусеницы. Затем выхватил пистолет и тремя выстрелами вверх обозначил огонь по экипажу подбитого танка. Все происходило настолько быстро и ловко, что по рядам бойцов пошел возбужденный гул.