Лик проснулся вместе с первыми солнечными лучами. Поеживаясь от утренней прохлады, он вскочил на ноги и осмотрелся. Его домочадцы лежали вповалку под повозкой, досматривая утренние сны. А вокруг раскинулся лагерь соплеменников. Только очень немногие сняли с повозок и установили юрты; остальные расположились под открытым небом на охапках соломы, войлочных подстилках, а кто и просто на земле, подложив под голову кафтан. Около повозок ссорились и грызлись собаки. Среди своры Лик заметил и своего любимца, огромного черного пса по кличке Молчан.
Молчаном его прозвал Лик за угрюмый нрав. Пса подарил ему заезжий купец еще щенком. Лик души не чаял в щенке, возился с ним денно и нощно, поил свежим кобыльим молоком. Когда Молчан подрос, Лик стал с ним охотиться. Вот тут-то и проявились незаурядные способности молчаливого и угрюмого пса – не было случая, чтобы Лик возвратился без добычи. Стремительный и быстрый, Молчан легко настигал среди высокой травы зайцев, мог бесшумно подобраться к серой куропатке или выводку дрофы.
Лик окликнул пса, и Молчан, лениво огрызнувшись на своих разгоряченных сородичей, потихоньку затрусил рядом с хозяином.
Дзинь-бом, дзинь-бом, дзинь-бом… Лик подскочил на месте от неожиданности и завертел головой, пытаясь определить, откуда доносятся эти странные, мелодичные звуки.
– Испугался? Ха-ха-ха! – маленькая девчушка с копной спутанных волос выглядывала из-за невысокого плетня.
– Я? Пхе… – скорчив презрительную мину, Лик отвернулся.
– А вот и испугался, а вот и испугался! – гримасничала девчушка.
– Сейчас как дам! – разозлился Лик, сжимая кулаки.
– А вот и не дашь, а вот и не дашь! – дразнила она рассерженного Лика.
– Что тут стряслось? – к плетню подошла невысокая худощавая женщина с грустным усталым лицом. – Уймись ты, стрекоза! – и, завидев Лика, сразу же определила, кто он. – Так-то ты, Ававос, гостей привечаешь. Заходи к нам, заходи, мальчик, не бойся.
Лик сначала было заупрямился, но любопытство взяло верх, и он вошел во двор, где на небольшом клочке земли теснились деревянная мазанка, две землянки и навес, крытый камышом. Рядом с навесом стоял глинобитный горн; его усердно раздувал кожаными мехами парнишка чуть старше Лика. А под навесом два кузнеца били молотами по железной наковальне, на которой ярко светилась длинная узкая полоса заготовки.
Лик подошел поближе. В это время кузнецы согнули полоску пополам по длине и снова принялись ковать. Зачарованный Лик смотрел, не отрываясь, как на его глазах рождался верный боевой друг сколота – акинак. Вот старший из кузнецов наискосок отрубил зубилом два кусочка металла, прошелся маленьким молоточком по краю, и острое жало запело под его ударами. Вот он стукнул несколько раз по щербатому огрызку в верхней части акинака, и он превратился в тонкую пластину; на нее крепилась рукоять. Еще несколько точных легких ударов маленьким молотком – и акинак откликнулся чистым звонким голосом.
– Уф! – старший кузнец устало смахнул обильный пот с лица, положил молот на наковальню и подошел к Лику. – Ну, давай знакомиться, отрок. Меня зовут Тимн.
– А меня Лик… – смутившись, почти шепотом ответил тот.
– Ну-ну, – добродушно потрепал по щеке Лика железной ладонью кузнец. – Не робей. Нравится? – спросил он, показав в сторону наковальни.
– Да, очень! – вырвалось у Лика.
– Взял бы тебя в ученики… – кузнец нахмурился, видимо вспомнив что-то неприятное, и с горестным вздохом махнул рукой. – Да, похоже, не придется… Жена, не пора ли нам завтракать?
– Сейчас соберу.
– Ну а мы пока заготовки в печь загрузим. Время есть…
С этими словами кузнец кивнул напарнику, нескладному низкорослому человеку со смуглым скуластым лицом. Тот нырнул в землянку, вынес большой глиняный горшок, поставил его у горна и начал сыпать в горшок древесный уголь и закладывать вперемешку с углем железные поковки. Затем добавил несколько кожаных обрезков, бросил бараньи рога и пять или шесть телячьих копыт. Когда горшок наполнился доверху, он прикрыл его крышкой и тщательно обмазал края глиной. Надев кожаные рукавицы, кузнецы, поднатужившись, приподняли горшок, сунули его в жаркое нутро печи и закрыли заслонкой.
– Ну-ка поддай! – прикрикнул Тимн на парнишку, в это время с наслаждением принюхивавшегося к аппетитным запахам.
– Вот и все… – Тимн снял кожаный фартук, подошел к большому деревянному корыту с водой, ополоснул руки и лицо.
Вытираясь куском старой холстины, спросил у жены:
– Где Майосара?
– Сейчас выйдет, заканчивает шить рубаху.
– Поторопи ее… Ну, Лик, дорогой гость, садись. Позавтракаем. Садись, садись, чем богаты, тем и рады.
Отворилась дверь хижины, и во двор вышла стройная, красивая девушка в белом, расшитом красными нитками полотняном платье.
– Ну наконец… Вечно ты опаздываешь… – заворчал Тимн.
Но ворчал он больше по привычке, для порядка: его живые темно-серые глаза с любовью смотрели на дочь, которая принялась помогать матери.
Заедая просяной лепешкой, Лик вместе с гостеприимными хозяевами черпал деревянной ложкой из большой глиняной миски кобылье молоко. А под конец завтрака хозяйка с торжественным видом поставила перед едоками редкое в семье ремесленника лакомство – иппаку, сдобренную пчелиным медом.
Начинался новый день. Что принесет он этим людям? Ведь тяжба Тимна со сборщиком податей была отложена, и кто знает, какое решение вынесут гадальщики…
Глава 5
Военный совет, собранный Марсагетом после завтрака, проходил бурно. Особенно много споров вызвало предложение Меченого объединиться с племенем Радамасевса и дать его людям земельные наделы и место для постройки жилищ внутри Атейополиса.
– …Мы не сможем прокормить наших гостей, – глава старейшин посмотрел на единомышленников, как бы ища поддержки; те дружно закивали. – И кто может поручиться, что среди племен не пойдут раздоры?
– Что ты предлагаешь? – не поднимая на него глаз, спросил вождь.
– Ничего, – попытался схитрить старик, уклонившись от ответа. – Я просто высказал свое мнение, пусть теперь говорят другие.
– Значит, выгнать их за ворота?
– Почему выгнать? – вопрос вождя застал старейшину врасплох.
– Нет, вовсе нет… – смутился он и умолк, потупившись.
– Тогда как нужно поступить? – Марсагет поднял тяжелый взгляд на седобородого старца.
Тот некоторое время собирался с мыслями, затем нерешительно сказал:
– Дать им… кгм… часть наших запасов и пусть идут в Таврику… к царю Скилуру.
– Умно придумано, ничего не скажешь! – подхватился Меченый. – А то, что и нам грозит участь племени Радамасевса, тебе известно? Разве непонятно, что вместе мы вдвое сильнее и сможем достойно встретить врага? – и добавил уже спокойнее: – Потеряв скальп, по волосам не плачут. Как бы нам не пришлось вместо доходов считать расходы… на поминальные тризны.
Марсагет в душе соглашался с Меченым. Но нехорошие предчувствия, одолевающие его уже не один день, вынуждали вождя проявлять несвойственную ему нерешительность.
– Ты все сказал? – спросил он у Меченого.
– Да, все, – твердо ответил тот и добавил: – Я предлагаю послать за Тереем и выслушать его мнение.
Среди собравшихся послышались одобрительные возгласы: Терей, соратник отца Марсагета, был одним из самых почитаемых старейшин. Теперь он в делах племени почти не принимал участия из-за полной немощи.
– Согласен, – сказал вождь и, позвав слуг, отдал им соответствующие распоряжения.
Вскоре телохранители вождя внесли на руках старого Терея и бережно усадили его на медвежью шкуру по правую руку Марсагета; старейшины и военачальники стоя приветствовали всеми уважаемого старца. Несмотря на весьма преклонный возраст и тяжелую болезнь, приковавшую его к постели, Терей все еще отличался ясным умом.
После того как ему рассказали о предложении Меченого, он, слегка прикрыв глаза, ненадолго задумался. Затем стал говорить:
– Когда царь персов Дарий пришел в наши степи с несметным войском, чтобы поработить сколотов, цари племен Иданфирс, Таксакис и Скопасис собрались на военный совет. И решили они объединиться со своими соседями, чтобы дать отпор завоевателям. И послали они гонцов к сопредельным племенам с просьбой о помощи. Но только савроматы, будины и гелоны откликнулись на этот призыв. Вожди же меланхленов, андрофагов, невров и агафирсов ответили так: «Если бы вы прежде не наносили обид персам и не начали войну с ними, тогда бы мы сочли вашу просьбу правильной и охотно помогли бы. Однако вы без нашей помощи вторглись в землю персов и владели ею, пока боги допускали это. Теперь эти боги на их стороне, и персы хотят отплатить вам тем же. Мы же и тогда ничем не обидели этих людей, и теперь первыми вовсе не будем враждовать. Если персы вступят в нашу страну и нападут на нас, то мы не допустим этого. Но пока мы этого не видим, то останемся в нашей стране. Нам кажется, что персы пришли не против нас, а против своих обидчиков…»
Терей умолк, как бы прислушиваясь к благоговейной тишине, воцарившейся среди собравшихся на военный совет, – воспоминание о героическом прошлом глубоко взволновало всех, затронуло самое сокровенное в душе каждого. Убедившись, что его слова произвели надлежащее воздействие, Терей продолжил:
– Но вожди этих племен забыли, что во времена всеобщего бедствия не должно быть места сведению старых счетов, своекорыстию и трусости! Пять пальцев на руках по отдельности сломить не трудно, но когда они сжаты в кулак!.. И наши предки одолели до сих пор непобедимого Дария, покрыв свои имена неувядаемой славой! Гордый царь персов с трудом унес ноги, дрогнув перед воинской мудростью сколотов, перед их бесстрашием, перед их свободолюбием. А трусливые, как зайцы, меланхлены, агафирсы, андрофаги и невры в страхе перед персами и сколотами, которых они предали в трудный час, бежали в северные пустыни, потеряв при этом уважение потомков, богатства и земли предков. Кто теперь помнит вождей этих племен, запятнавших свои имена предательством и трусостью? Зато имена царей Иданфирса, Таксакиса и Скопасиса вечно будут жить в памяти сколотов. Вечно!
При этих словах словно грянул гром – участники военного совета вскочили на ноги и единодушно прокричали военный клич. Терей, возбужденный и, казалось, помолодевший на добрых два десятка лет, ясным горящим взглядом проникал в души собравшихся на военный совет, зажигая там присущие каждому сколоту чувства гордого достоинства и бесстрашия перед лицом смертельной опасности. Подождав, пока уляжется первый порыв воодушевления, вызванный его словами, Терей поднял руку, требуя тишины.
– А теперь ответьте мне, о сколоты, можем ли мы не протянуть руки помощи нашим братьям?
– Нет! – как один вздох.
– Спасибо… Вы достойны славного имени своих дедов. И боги будут милостивы к вам… – с тихой радостью сказал Терей, поклонившись совету.
В это время в помещение, где заседал военный совет племени, вошел один из телохранителей Марсагета:
– Великий вождь! Брат вождя Радамасевса военачальник Аттамос просит выслушать его.
– Проси…
Вошел Аттамос с двумя старейшинами своего племени. В руках он держал знак верховной власти Радамасевса – бронзовый топорик в виде головы орла.
– Великий вождь Марсагет! Военачальники и старейшины племени! Лучшие из лучших, достойнейшие из достойных! – торжественно начал Аттамос. – В дни великих бед, обрушившихся на сколотов – а мы их испытали на себе в полной мере, – обращаемся к вам за помощью. По поручению вождя племени Радамасевса позволь мне, великий вождь, передать тебе этот священный знак власти.
Склонившись перед Марсагетом, Аттамос положил у его ног бронзовый топорик.
– Твой побратим, великий вождь, просит оказать ему великую милость – принять в боевую дружину простым воином. – Согласно обычаям предков, Радамасевс сел на шкуру быка.
Все встали. Марсагет в полном молчании поднял бронзовый топорик и во главе приближенных вышел наружу. Около стен акрополя в боевом облачении толпились воины Радамасевса. Сам вождь, без шапки, в одежде простого дружинника, сидел, заложив руки за спину, на шкуре заколотого им быка. Возле него стояло несколько больших деревянных блюд с вареным бычьим мясом. По древнему обычаю тот, кто становился ногой на шкуру и брал кусок мяса, должен был идти в поход вместе с обиженным, чтобы отомстить его недругам.
Марсагет медленно приблизился к Радамасевсу, решительно встал обеими ногами на бычью шкуру и взял кусок мяса. Его примеру последовали военачальники племени и старейшины. Громкие крики воинов взметнулись над акрополем, отразившись эхом от стен. Марсагет помог Радамасевсу подняться и в наступившей тишине сказал, обращаясь к побратиму:
– Великий вождь Радамасевс! Годы посеребрили наши волосы, годы оставили на наших телах шрамы, полученные в боях, когда мы сражались плечом к плечу. В чаше с вином и нашей кровью мы освятили свое боевое оружие. И негоже тебе, вождь, быть простым воином в моей дружине, потому что мы с тобой – одно целое. Прими обратно свой священный жезл, и пусть между нами будет равноправие, дружба и согласие. И в этом я клянусь Священной Табити!
– Великий вождь Марсагет! – взволнованный Радамасевс крепко сжал рукоять бронзового топорика и поднял его над головой. – Я принимаю твою помощь и дружбу и в этом клянусь именем хранительницы священного очага!
Вожди обнялись; военный клич сколотов, вырвавшись из сотен глоток, вихрем пронесся по акрополю, выплеснулся за его стены, а затем и за валы Старого Города, усиленный многократно голосами простолюдинов, собравшихся у входа в акрополь и с нетерпением ожидавших вестей из военного совета.
Когда улеглись страсти, вызванные решением Марсагета объединиться для совместной борьбы против сармат, попросил слова Аттамос:
– Вождь Радамасевс в этот торжественный и радостный для нас час хочет принести жертву Великой Табити. Он приглашает всех принять участие в священном обряде жертвоприношения…
Огромная толпа окружала небольшую, чисто выметенную площадь у акрополя. Когда Лик, усиленно орудуя локтями, пробрался в первые ряды, приготовления к жертвоприношению уже были завершены. Несколько огромных котлов, тщательно очищенных от копоти, стояли наготове в центре площади; здесь же с тревожным мычанием сгрудились приготовленные в жертву Табити быки со связанными передними и задними ногами. Их было около двух десятков – отборных, с лоснящейся, без единого пятнышка, серой шерстью.
Главный жрец племени Большого Орла, подождав, пока подойдут вожди и их приближенные, дал знак своим помощникам, одетым в длинные черные плащи, и в наступившей тишине раздался предсмертный хрип животных – их давили при помощи петли и костей. Затем разожгли под котлами костры, куда начали подбрасывать вместо дров кости убитых животных.
Мясо варилось долго. Проголодавшийся Лик подобрался почти вплотную к кострам и с вожделением вдыхал аромат мясного варева. Около него был и невесть как пробравшийся сюда Молчан, не менее голодный, чем его хозяин, но более сдержанный: он даже не смотрел в сторону котлов, только изредка судорожный зевок и обильная слюна выдавали его вполне понятные желания.
Наконец наступил долгожданный момент: главный жрец вынул из котла кусок вареного мяса, печень и сердце быка, порезал на мелкие кусочки длинным и острым кремневым ножом с костяной рукояткой, украшенной золотой насечкой, и, повернувшись лицом к восходу, принялся разбрасывать жертвенное мясо перед собой.