Второе условие – малая доступность в России трудов Маркса и Энгельса, которые были бы важны и понятны русской молодежи начала XX в. Мне пришлось долго читать труды Ленина, написанные начиная с 1905 г., и в глаза бросалось, что он реально не опирался на главные труды Маркса, а использовал его гуманистические и пророческие афоризмы. На них и все мы учились, поэтому и не замечали этого у Ленина. Но в нашем положении в 1990-е годы пришлось углубиться в фолианты Маркса, особенно в его установки в отношении России, и это вызвало некоторое потрясение. Не ждали!
Сначала казалось, что Ленин, в его 35 лет, был таким изощренным и хитрым политиком, что замалчивал главные для русской революции суждения Маркса и внушал массе своих последователей, что именно он, Ленин, – истинный марксист, а меньшевики – ренегаты. Но за последние 15 лет, читая параллельно Маркса и Ленина, приходишь к более простому объяснению: суждений Маркса и Энгельса, которые были изложены во второстепенных статьях и письмах, Ленин не читал или не считал каноническими. Как и практически все большевики. Но оказалось, что эти суждения были главными для отношений между меньшевиками и большевиками, а значит, очень важными для русской революции. У Ленина просто не было времени копаться в старых газетах, рукописях и письмах Маркса. Собрания сочинений Маркса и Энгельса еще не было, их собрали только в 1950-х годах[2]. А оригинальные непонятные рассуждения в известных трудах типа «Капитала» и «Немецкой идеологии» новое поколение в России опускало как неактуальные. Да и мало кто из них читал эти труды (как и сейчас).
Когда же у Ленина появилось достаточно времени, чтобы заняться штудированием учения Маркса – в эмиграции в 1915–1916 гг., он заполнил десять тетрадей конспектами и выписками из книг Маркса и его предшественников («Философские тетради», изданы в 1933 г.).
Ленин честно мучился, постигая мудрости диалектики. Вот небольшая часть его комментариев на полях «Философских тетрадей»: «здесь изложение какое-то отрывочное и сугубо туманное»; «почему “для-себя-бытие” есть “одно”, мне не ясно. Здесь Гегель сугубо тёмен, по-моему»; «темна вода»; «вообще всё “для-себя-бытие”, должно быть, отчасти понадобилось Гегелю для выведения того, как качество превращается в количество… сие производит впечатление большой натянутости и пустоты»; «переход количества в качество в абстрактно-теоретическом изложении до того тёмен, что ничего не поймёшь. Вернуться!!»; «развитие понятия отношение сугубо тёмно»; «тут вообще тьма тёмного…»; «дальнейшее развитие всеобщего, особенного и отдельного в высшей степени абстрактно и тёмно. … Эти части работы следовало бы назвать: лучшее средство для получения головной боли!»; «рассуждения о “механизме” – дальше – сугубо тёмные и едва ли не сплошная чушь».
И вот главный результат штудирования Гегеля: «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса, и особенно его первой главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса полвека спустя!!».
Чтобы понять, как сложились парадигмы меньшевиков (и либералов) и большевиков, надо, во-первых, сравнить литературные источники этих групп – они очень различны. Лидеры и авторитеты меньшевиков читали свежие тексты Маркса и слушали его речи. Потом они передавали эти идеи и доводы своим последователям. В России эти источники были почти недоступны, просто из-за цензуры и полиции. Бакунин в 1869 г. перевел «Манифест Коммунистической партии», издал его в Женеве, а эту брошюру конфисковали на границе. Снова его перевел Плеханов в 1882 г., сколько экземпляров попало в Россию, неизвестно. С 1883 по 1900 г. группой Плеханова было опубликовано на русском языке около 30 работ основоположников марксизма, в основном по философии. Но не философия вызвала раскол между меньшевиками и большевиками.
В июле – ноябре 1914 г. Ленин написал трактат «Учение Маркса», который был в 1915 г. напечатан (в неполном виде) в Энциклопедическом словаре Гранат, а потом в мае 1918 г. (Москва) в брошюре «Карл Маркс». Там в приложении даны ценные сведения о трудах Маркса, изданных в России. Эти труды почти все были напечатаны в брошюрах в 1905–1906 гг., во время революции (о некоторых брошюрах Ленин замечает: «большей частью конфискованных»). А дальше идет перечень трудов и писем Маркса на иностранных языках, которые Ленин считал полезными для членов партии.
Однако во всей этой библиографии не было не только издания, но и ни одной рекомендации статьи или письма Маркса или Энгельса, которые бы касались проблем русской революции и были бы предметом раскола между меньшевиками и большевиками. Не упомянуты разгромные тексты Маркса с критикой Бакунина, ни тексты с атаками на народников. Как будто не было полемики с Марксом и Энгельсом со стороны русских революционеров, особенно по поводу брошюры народника П. Ткачева «Открытое письмо г-ну Фр. Энгельсу» (1875), в котором он объясняет, почему в России назревает революция и почему она будет антикапиталистической. А ведь, как писал через полвека Н. А. Бердяев, П. Н. Ткачев был «замечательнейшим теоретиком революции в 70-е годы» и что «Ткачев более предшественник большевизма, чем Маркс и Энгельс».
Для нас Ткачев важен тем, что он, обычно относимый к народникам, шел дальше их. Он, по словам Бердяева, «первый противоположил тому русскому применению марксизма, которое считает нужным в России развитие капитализма, буржуазную революцию и пр., точку зрения, очень близкую русскому большевизму. Тут намечается уже тип разногласия между Лениным и Плехановым. …Ткачев, подобно Ленину, строил теорию социалистической революции для России. Русская революция принуждена следовать не по западным образцам. …Ткачев был прав в критике Энгельса. И правота его не была правотой народничества против марксизма, а исторической правотой большевиков против меньшевиков, Ленина против Плеханова»{14}.
Ответ Энгельса Ткачеву, написанный по просьбе Маркса, – большая статья «О социальном вопросе в России». Она была опубликована в 1875 г. в Лейпциге. Как сказано в предисловии к 18-му тому сочинений Маркса и Энгельса, этот труд «положил начало той всесторонней критике народничества в марксистской литературе, которая была завершена В. И. Лениным в 90-х годах XIX века и привела к полному идейно-теоретическому разгрому народничества».
В 1894 г. Энгельс добавил к ответу на письмо Ткачеву «Послесловие» на 15 страницах. На русском языке «Послесловие» было опубликовано вместе с переводом статьи «О социальном вопросе в России» в Женеве. Перевод сделала Засулич, предисловие написал Плеханов. В этой брошюре Энгельс поставил точку над i в вопросе о революции в России:
«Исторически невозможно, чтобы обществу, стоящему на более низкой ступени экономического развития, предстояло разрешить задачи и конфликты, которые возникли и могли возникнуть лишь в обществе, стоящем на гораздо более высокой ступени развития. …Каждая данная экономическая формация должна решать свои собственные, из нее самой возникающие задачи; браться за решение задач, стоящих перед другой совершенно чуждой формацией, было бы абсолютной бессмыслицей. И к русской общине это относится не в меньшей мере, чем к южнославянской задруге, к индийской родовой общине или ко всякой иной общественной форме периода дикости или варварства, характеризующейся общим владением средствами производства…
Только тогда, когда капиталистическое хозяйство будет преодолено на своей родине и в странах, где оно достигло расцвета, только тогда, когда отсталые страны увидят на этом примере, “как это делается”, как поставить производительные силы современной промышленности в качестве общественной собственности на службу всему обществу в целом, – только тогда смогут эти отсталые страны встать на путь такого сокращенного процесса развития. Но зато успех им тогда обеспечен. И это относится не только к России, но и ко всем странам, находящимся на докапиталистической ступени развития…
Революции в России не произошло. Царизм восторжествовал над терроризмом… Оставался только один путь: как можно более быстрый переход к капиталистической промышленности»{15}.
Этот и подобные тексты – категорическое отрицание той российской революции, которая произошла в 1917 г. в форме Октябрьской революции. Но фактически весь массив подобных текстов Маркса и Энгельса как будто исчез – Ленин их не упоминал, а молодежь в условиях революции и гражданской войны не имела доступа к этим текстам. Так возникло непримиримое противоречие, о котором старались не говорить, между большевиками и ортодоксальными марксистами.
Сейчас российские философы в энциклопедии пишут: «Вокруг “Капитала” развернулась многолетняя дискуссия с участием народников, западников-либералов, а затем и первых российских марксистов. Речь шла о применимости теории Маркса к России. В спорах речь шла о путях ее исторического развития (самобытный путь или следование за Западом по пути капитализма?).
«На эту дискуссию Маркс прореагировал в неотправленном письме в редакцию журнала “Отечественные записки” (1877). В нем он высказался против превращения его теории в философско-историческую схему обязательного пути для всех народов. То же он писал и в письме к В. И. Засулич (1881). В нем он отметил, что русская община при определенных условиях может явиться точкой опоры социального возрождения России (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19)»{16}.
Последняя фраза этого фрагмента статьи неверна. Письмо Маркса к Засулич о русской общине (1881) не было отправлено. Мало того, Маркс, думая над ответом на вопрос Засулич, написал четыре текста – и ни одного не решился отправить. Это был красноречивый сигнал. Маркс верно оценивал потенциал русской крестьянской общины, но эта реальность настолько противоречила его стройному учению, что он решил не подрывать эту стройность. А сейчас многие авторы утверждают, что этим письмом к Засулич Маркс расширил свою концепцию и одобрил народников.
Вообще, странно, что за все время советского периода наши философы и историки ни разу не объяснили гражданам причины, по которым основоположники марксизма делали заявления, совершенно противоположные их коммунистическим устремлениям.
Ведь уже в «Немецкой идеологии», которая была сжатым резюме всей доктрины марксизма, Маркс и Энгельс отвергали саму возможность социалистической революции, совершенной угнетенными народами, в «отставших» незападных странах. Они писали: «Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих народов, произведенное “сразу”, одновременно, что предполагает универсальное развитие производительной силы и связанного с ним мирового общения… Пролетариат может существовать, следовательно, только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм – его деяние – вообще возможен лишь как «всемирно историческое» существование».
Меньшевики такие заявления проглотили, но человеку культурно-исторического типа «советский» это претило. Хорошо, что мало кто читал «Немецкую идеологию». Сейчас все это вылезло, и делать вид, что мы этого не знаем, просто глупо.
В начале века марксизм в России стал больше, чем теорией или даже учением: он стал формой общественного сознания в культурном слое. Поэтому Ленин как политик мог действовать только в рамках «языка марксизма». Он в своей политической стратегии следовал изучению реальности, презирая свои вчерашние догмы, – но делал это, не расшатывая мышления своих соратников. Ленин сумел выполнить свою политическую задачу, не входя в конфликт с общественным сознанием. Ему постоянно приходилось принижать оригинальность своих тезисов, прикрываться Марксом, пролетариатом и т. п. Он всегда поначалу встречал сопротивление почти всей верхушки партии, но умел убедить товарищей, обращаясь к здравому смыслу. Но и партия сформировалась из тех, кто умел сочетать «верность марксизму» со здравым смыслом, а остальные откалывались – Плеханов, меньшевики, эсеры, Бунд, потом и троцкисты.
Все это привело к открытому конфликту в 1917 г., а в 1918 г. уже и к Гражданской войне.
Суть Октября как выбора, альтернативного марксизму, сразу отметили многие социал-демократы России и Европы – сразу после Апрельских тезисов. Лидер эсеров Чернов заявил это воплощением «фантазий народников-максималистов», лидер Бунда Либер (Гольдман) видел корни стратегии Ленина в славянофильстве, на Западе сторонники Каутского определили большевизм как «азиатизацию Европы». Профессор социал-демократ П. Шиман писал в брошюре «Азиатизация Европы»: «Внутреннее окостенение, которое было свойственно народам Азии в течение тысячелетий, стоит теперь призраком перед воротами Европы, закутанное в мантию клочков европейских идей. Эти клочки обманывают сделавшийся слепым культурный мир. Большевизм приносит с собой азиатизацию Европы». И это было почти общим местом в рассуждениях о советской революции.
Немецкие социал-демократы 20-х годов XX века, продолжая линию Маркса, видели связь между большевиками и народниками. Видный социал-демократ Г. Штребель писал в 1921 г.: «Если большевики и воображали, что русских крестьян можно… завоевать на сторону коммунизма и коммунистического способа производства, то они лишь доказывали вновь, что они обретаются в плену типичных представлений старого русского революционизма, которые составляют специфическую сущность бакунизма»{17}.
Стоит обратить внимание на это настойчивое повторение идеи, будто большевики были силой Азии, в то время как и либералы-кадеты, и марксисты-меньшевики считали себя силой Европы. Они подчеркивали, что их столкновение с большевиками представляет собой войну цивилизаций.
Доводом для отрицания Октябрьской революции была марксистская догма, согласно которой антикапиталистическая революция должна произойти в развитых промышленных странах Запада, а русские революционеры должны действовать под контролем западных социалистов.
Вот суждение родоначальника российского марксизма Г. В. Плеханова относительно Октябрьской революции и капитализма: «Маркс прямо говорит, что данный способ производства никак не может сойти с исторической сцены данной страны до тех пор, пока он не препятствует, а способствует развитию ее производительных сил. Теперь спрашивается, как же обстоит дело с капитализмом в России? Имеем ли мы основание утверждать, что его песенка у нас спета, т. е. что он достиг той высшей ступени, на которой он уже не способствует развитию производительных сил страны, а, наоборот, препятствует ему? Россия страдает не только от того, что в ней есть капитализм, но также от того, что в ней недостаточно развит капиталистический способ производства. И этой неоспоримой истины никогда еще не оспаривал никто из русских людей, называющих себя марксистами»{18}.
Сразу после революции, 28 октября 1917 г. Плеханов опубликовал открытое письмо петроградским рабочим, в котором предрекал поражение Октябрьской революции: «В населении нашего государства пролетариат составляет не большинство, а меньшинство. А между тем он мог бы с успехом практиковать диктатуру только в том случае, если бы составлял большинство. Этого не станет оспаривать ни один серьезный социалист».
Либер писал (в 1919 г.): «Для нас, “непереучившихся” социалистов, не подлежит сомнению, что социализм может быть осуществлен прежде всего в тех странах, которые стоят на наиболее высокой ступени экономического развития, – Германия, Англия и Америка – вот те страны, в которых прежде всего есть основание для очень крупных победных социалистических движений. Между тем с некоторого времени у нас развилась теория прямо противоположного характера. Эта теория не представляет для нас, старых русских социал-демократов, чего-либо нового; эта теория развивалась русскими народниками в борьбе против первых марксистов. Эта теория очень старая; корни ее – в славянофильстве»{19}.