Чердак сделался убежищем Брайана. Кроме него, сюда практически никто не залезал. Здесь мальчик укрывался, приходя из школы, где над ним издевались одноклассники; здесь он просиживал вечерами, думая о грешных картинках, стыдливо мастурбируя в темноте, пока его воспаленный ум перебирал образы знакомых девчонок – обнаженных или полуодетых, – на которых он в реальной жизни даже посмотреть стеснялся, не говоря уже о том, чтобы подойти.
Но главной его страстью была железная дорога. Этого хобби он тоже стеснялся. Оно разительно отличалось от всего, чем увлекались другие дети (или делали вид, что увлекались), а по остроте наслаждения соперничало даже с онанизмом. Со временем Брайан все сильнее отдалялся от сверстников – и чувствовал себя вполне свободным только здесь, на чердаке, в роли безраздельного и могущественного владыки игрушечного мирка, который он создавал своими руками.
Дежурные шутки Кита – дескать, старика выжили с чердака – таили в себе горькую начинку, и горечь эта была обусловлена не только мыслями об уходящем здоровье. Отец боялся, что психологически замуровал мальчика в душном объеме под крышей, пойдя навстречу его странному увлечению.
Когда Брайан, по мнению родителей, стал слишком взрослым, чтобы проводить каникулы в кругу семьи, Кит поинтересовался, не хочет ли сын куда-нибудь съездить.
– В Гамбург, папа! – возбужденно ответил юноша.
Кит с тревогой подумал о грязных туристических соблазнах Рипербана, квартала красных фонарей, затем вспомнил собственные юные проделки в Амстердаме и с некоторым облегчением решил, что парнишке давно пора развеяться и приключение пойдет ему на пользу. У него в груди что-то больно скрипнуло, когда Брайан пояснил:
– Там самый большой в мире макет железной дороги!
Но винить было некого: Кит собственными руками культивировал в сыне необычную страсть. Под его руководством были возведены холмы из папье-маше, вокруг которых извивались игрушечные рельсы; он помог спроектировать туннели и сложные архитектурные элементы. Предметом особой гордости Брайана было здание вокзала с прилегающей гостиницей, прототипом которому послужил лондонский Сент-Панкрас. Проект вырос из домашнего задания по труду и пережил несколько попыток саботажа со стороны местного хулигана Энди Макгриллена, который издевался над Брайаном с особым рвением. Юного конструктора, однако, ничто не могло остановить: в конце концов он ухитрился пронести полузаконченный макет мимо подстерегавшего во дворе обидчика и в безопасной чердачной тиши сделал его зародышем своего искусственного поселка.
Постепенно Киббитаун, как Брайан его часто называл, заметно разросся. К ландшафту прибавился футбольный стадион, скопированный с «Саббатео», и железная дорога обегала его полукругом, почти как в Броксвилле или в Старкс-парке. Последней амбициозной задумкой творца была новая трибуна, нависающая над беговой дорожкой наподобие трибуны дублинского комплекса «Лэнсдаун-роуд». Брайан даже переборол неприязнь к спорту и посетил несколько матчей на стадионах «Тайнкасл» и «Марейфилд», чтобы присмотреться к архитектуре.
Кит неизменно волновался, когда сын начинал новую фазу проекта: его беспокоила судьба холмов из папье-маше. Но Брайан строил аккуратно, приспосабливаясь к существующему ландшафту, – и делал это буквально без передышки. Вырастали новые кварталы, небоскребы, коттеджи – все, на что было способно его воображение, – и макет расползался по чердаку, пародируя экспансию западного Эдинбурга.
И вот теперь, в дождливое утро, зачарованно стоя перед витриной магазина А. Т. Вилсона «Хобби и развлечения», Брайан не мог поверить своим глазам. Нет, это не сон! Великолепный малиново-черный локомотив блистал за стеклом, и сбоку на золоченой табличке – сердце Брайана сладко забилось – было написано: «ГОРОД НОТТИНГЕМ». Редчайшая коллекционная модель, знаменитый Ар-2383 Би-Ар класса «Принцесса» под названием «Город Ноттингем». Предмет безутешного вожделения, сделавшийся дефицитом сразу после выпуска.
Сколько лет я за ним охотился?!
Кровь шумела у Брайана в висках. Он посмотрел на часы – магазин открывался в девять, ровно через пять минут, а ему нужно было предстать перед мистером Фоем в девять пятнадцать. Локомотив стоил 105 фунтов. Если протянуть до обеда, драгоценную модель, без всяких сомнений, перехватят конкуренты. Брайан рванул через дорогу к ближайшему банкомату и получил деньги – задыхаясь от восторга и одновременно трепеща от мысли, что какой-нибудь ушлый коллекционер его опередит.
Подбегая к магазину, он увидел у дверей хозяина, старого Артура: тот отпер замок и шагнул внутрь. Кибби ворвался следом – и затормозил, чтобы не врезаться в старика, который, нагнувшись, подбирал с пола утреннюю почту. Пришлось прождать несколько мучительных секунд. Артур справился с конвертами, распрямился и произнес:
– А, Брайан, сынишка! Догадываюсь, зачем ты пришел.
Кибби снова взглянул на часы: только бы не опоздать! Сегодня первый день, он обязан явиться вовремя, чтобы не произвести дурного впечатления. Хорошее начало – залог успеха. Пунктуальность передалась ему от отца – машинист, понятное дело, – и с годами сделалась одним из фундаментальных качеств личности.
Старый Артур слегка опешил, когда парнишка убежал с покупкой как ошпаренный и даже не задержался поболтать, как было заведено. Вот молодежь пошла, думал он осуждающе.
Кибби между тем несся через дорогу с коробкой под мышкой, повторяя как заклинание: «Не опоздать, только не опоздать!» Сегодня они должны были идти в больницу, и он хотел честно посмотреть отцу в глаза: в первый день все прошло отлично. Судя по часам на колокольне Трон, время еще было. Брайан начал успокаиваться и даже сбавил ход, чтобы восстановить дыхание.
Перед входом в «Сити чамберс», здание городской администрации, дорога была разрыта, шел ремонт. В старом булыжнике на Роял-Майл постоянно ковыряются, подумал Кибби. И вдруг узнал одного из рабочих. Это был Макгриллен, заклятый школьный палач, – в стеганой фуфайке без рукавов, с тяжелым отбойным молотком, прыгающим в мускулистых руках.
Кибби мельком взглянул на собственные щуплые бицепсы и вспомнил нелепое отцовское наставление: «Если в школе будут обижать, бей в зубы!» – и в качестве иллюстрации – тяжелый кулак машиниста, покрытый старыми шрамами.
Его рука инстинктивно стиснула драгоценную коробку.
Макгриллен поднял голову, и по его лицу проползла медленная гримаса узнавания. Кибби почувствовал знакомый парализующий всплеск, однако чем дольше он глядел на старого обидчика, тем ощутимее страх сменялся другой, менее определенной эмоцией. Презрение в глазах Макгриллена осталось прежним, но в этот раз на нем была рабочая фуфайка, а на стоящем перед ним заморыше – строгий деловой костюм, и мелкий буржуа в душе бывшего хулигана оробел и стушевался. И Кибби почувствовал это! Он понял, что перед глазами Макгриллена развернулось немудреное скучное будущее – с отбойным молотком, из котлована в котлован. Не чета чистому чиновнику в галстучке, санитарному инспектору, важной птице!
Кибби не смог удержать ухмылки. Наконец, после стольких лет унижений на школьном дворе, после позорных петляний в обход, мимо бакалейной лавки, он сумел хоть как-то отомстить! Ехидная ухмылка, должно быть, вонзилась раскаленным гвоздем в сердце бедного хулигана, подумал он, взбегая по ступеням. И на всякий случай отвел взгляд и независимо выпрямил спину, показывая, что по ошибке принял Макгриллена за кого-то другого.
Из внушительного вестибюля Кибби поднялся по лестнице, отделанной красным деревом. Подъехал лифт, двери разошлись: внутри стоял парень в костюме, его ровесник, может быть чуть старше. Сразу видно, хороший человек, подумал Кибби, и костюм, похоже, дорогой. Да еще и улыбнулся – как равному! А почему бы нет? Ведь перед ним не проходимец, не чернорабочий типа Макгриллена, а солидный чиновник городской администрации.
Да таких, как Макгриллен, к этому парню даже на прием не запишут!
И тут Кибби заметил, что незнакомца сопровождает девчонка. Его гормоны взбурлили: она тоже улыбнулась, прежде чем возобновить прерванный разговор! Bay, восхищенно думал Кибби, разглядывая темные волосы, яркие живые глаза, полные губы. Какая куколка!.. От переизбытка эмоций он даже позабыл о коробке, которую сжимал под мышкой.
Лифт остановился, в кабину вошли двое рабочих в синих комбинезонах. И тут же тесное пространство наполнилось едкой вонью – кто-то испортил воздух! У Кибби защипало в носу; парень в костюме обменялся с ним взглядами, затем кивнул на рабочих и состроил брезгливую гримасу. На следующем этаже рабочие вышли. Парень воскликнул:
– Отвратительно! Фу!
Девушка засмеялась, толкнула его:
– Дэнни, прекрати!
– Я не шучу, Шеннон! Зачем свинячить в лифте? На каждом этаже есть туалеты.
Шеннон, думал Кибби, шагая по коридору. Ему не хватало смелости оглянуться и посмотреть, вышли ли они вместе с ним. Хотя… чего бояться? Здесь его никто не знает, и на сей раз он не будет забитым козлом отпущения, как в школе, или мальчиком на побегушках, заваривающим чай для старых ворчунов, как на прошлой работе. Он использует этот шанс, чтобы расправить плечи, повзрослеть и завоевать авторитет!
Вдохнув полной грудью, Кибби решительно обернулся – и оказался лицом к лицу с Дэнни и обворожительной Шеннон.
– Извините, гм… Мне нужен отдел санитарно-эпидемиологического контроля. У меня назначена встреча с мистером Робертом Фоем.
– Вы, должно быть, Брайан? – улыбнулась девушка по имени Шеннон.
Ее спутник Дэнни тоже улыбнулся:
– Айда с нами!
Вот так, знай наших! Только на порог – и уже подружился с классными людьми!
5
Компенсация
Безжалостный будильник долбил отбойным молотком, выпихивая Дэнни Скиннера из одного ада в другой. Скиннер на ощупь хлопнул по кнопке, но голову еще какое-то время терзал фантомный треск. Лихорадочные мучительные кошмары разлетелись, однако сменившая их реальность была не менее мучительна: серое стылое утро понедельника. Рассветные тени ползали по комнате, сознание постепенно прояснялось. В груди лопнул панический пузырь – инстинктивно вытянутая нога коснулась холодной простыни на другой половине кровати.
Только не это.
Кей не вернулась, не ночевала. На выходные она, как правило, оставалась у него. Может, они с подружкой Келли решили выпить, повеселиться? Две девушки, две танцовщицы… огни большого города… Скиннеру понравилась мысль. Но тут его ноздри содрогнулись от кислой вони: в углу красовалась лужа рвоты. Слава богу, ограничилось деревянным полом, не задело восточный ковер, расшитый позициями из Камасутры, за который в антикварном магазине в «Грассмаркете» пришлось выложить половину месячного жалованья.
Скиннер включил радио, перетерпел нудную болтовню жизнерадостного диджея, дождался знакомой мелодии. На душе слегка посветлело. Он привстал и с отчаянием потерпевшего кораблекрушение матроса оглядел беспорядок: одежда, разбросанная по полу и повисшая на спинке кровати; пустая бутылка из-под пива; переполненная пепельница… Гнусный натюрморт был подсвечен жиденьким утренним солнцем, бьющим сквозь изношенные занавески. Сквозняк сотрясал оконную раму, свистал во все щели, обжигая обнаженное тело.
Вчера опять нажрался. И позавчера… Все выходные! Неудивительно, что Кей сбежала домой. Блядский Скиннер! Гребаное ничтожество, фантом безвольный… Веду себя как последний идиот.
Он подумал, что раньше не боялся холода. А теперь чертов сквозняк выдувает из него остатки жизни. Мне ведь двадцать три года, размышлял он с тревожным похмельным отчаянием, массируя виски, чтобы отогнать невралгию, – она казалась ему предвестницей ураганной аневризмы, в любой момент готовой переправить его в мир иной.
Холодная блядская страна. Холодная и мрачная. Мне никогда не жить в Австралии или в Калифорнии… Лучше уже не будет.
Скиннер часто думал об отце, которого не знал. Представлял его где-нибудь в тепле, в уюте обетованной земли, называемой Новым Светом. Воображение рисовало поджарого красавца с легкой сединой в окружении бронзовокожих домочадцев – веселых, светловолосых, которые примут блудного сына с улыбкой, наполнят смыслом его жизнь.
Можно ли скучать по тому, чего никогда не имел?
Прошлой зимой у Скиннера было туго с деньгами, он старался особо не пить, сидел дома. Начал слушать Леонарда Коэна, штудировал Шопенгауэра, читал скандинавских поэтов, которые, похоже, все до единого страдали тяжелой клинической депрессией из-за затяжных зимних ночей. Сигбьёрн Обстфельдер, норвежский модернист конца девятнадцатого века, полюбился Скиннеру больше других; в памяти намертво засели декадентские гробовые строки.
Днем он весел – смеется, поет.
Сеет смерть всю ночь напролет.
Сеет смерть.
Иногда ему казалось, что на лицах завсегдатаев литских баров лежит печать зловещего процесса: каждая кружка, каждая стопка подпитывает иллюзию бессмертия – и приближает старуху с косой.
Но как сладка эта иллюзия!
Скиннер вспомнил вчерашнее: он потащил Кей в бар – утром, в воскресенье. А ей хотелось побыть дома, понежиться в его объятиях, посмотреть телевизор.
Но у него шел третий день, требовалось убить похмелье, и он чуть не силком выволок Кей за дверь – вверх по пешеходной улице, к «Робби», где поправляли здоровье местные хроники. И Кей покорно сидела на высоком стульчике: единственная женщина в баре, улыбающаяся, терпеливая, под восхищенными или равнодушными взглядами этих удивительных и ужасных людей, которые только и делали, что пили, пили, пили и пили. Некоторые из них, казалось, никогда не видели живых женщин; другие, наоборот, перевидали слишком много. Кей не тяготило красноглазое общество: рядом сидел парень, которого она любила, и обстановка не имела значения. Но приобщиться к хроникам она тоже не могла – надо думать о танцах, следить за фигурой. Ты не понимаешь, твердила Кей, мне надо держать форму. Ерунда, малыш, отвечал он, ты в отличной форме!
С каждым глотком Скиннер становился все напористее и педантичнее. Он наседал на своего приятеля Гэри Трейнора, тощего стриженого пройдоху с обманчиво грубым лицом.
– У нас что, нет нормальных фанатов?! Нормальной бригады? Сколько бойцов мы можем собрать?
Трейнор не отвечал, прятался за камуфляжной ухмылкой, потягивал пиво. Раскачанный громила Алекс Шевлэйн, с маленькой, похожей на торпеду головой, покосился в зеркало, поиграл бицепсом, поднес бутылку к губам.
– Прошлый раз собрались. И что? Эти пидоры не пришли! Только время потеряли.
– Ты задолбал уже с этой темой. Расслабься! – Трейнор от души шлепнул Алекса по широкой спине. – Хочешь в суд подать за моральный урон? Типа испортили выходные? – Он захохотал, кивнул в сторону хорошо одетого парнишки, что сидел у бара в одиночестве. – Вон обратись к Десси Кингхорну!
Скиннер развернулся и посмотрел на Кингхорна; тот ответил жестким пронзительным взглядом. Скиннер встал и направился к нему. Лицо Трейнора расплылось в радостном предвкушении.
– Как жизнь, дружище? – приветствовал Скиннер.
Кингхорн оглядел его с ног до головы, оценил пиджак «Акваскутум», новые кроссовки «Найк». Хмуро покивал: