– Серьезней не бывает.
Шмелев протянул мне два документа. Один – постановление на производство обыска на квартире Киреева.
– Вы считаете, не рано? – спросил я, утверждая его.
– Вчера уже было поздно…
Другую бумагу – о взятии начальника южноморского ОБХСС под стражу – я пока не подписал.
– Смотрите, Захар Петрович, как бы не пришлось объявлять розыск. Ведь сбежит! – предупредил Шмелев.
– Вы же знаете мое правило, Николай Павлович, – напомнил я.
– Да, да, да, – спохватился он. – Допросите, прежде чем дать санкцию?
– Непременно. Давайте подумаем, под каким предлогом пригласить Киреева к нам в прокуратуру.
– Повод найдем, – пообещал следователь. – Только обязательно сегодня!
– Готов хоть сейчас.
Но «сейчас» не получилось. Меня срочно вызвали в горком партии. Разговор с начальником городского ОБХСС состоялся только во второй половине дня. После этого я и дал санкцию на его арест.
На Южноморск опустился вечер. Возле ресторана «Воздушный замок» сгрудились с десяток «жигулей» и «москвичей». Они приткнулись на обочине дороги, так как платная стоянка не функционировала. На ней лишь одиноко стоял «вольво» Карапетяна.
Сурен Ованесович вышел из своего заведения в сопровождении метрдотеля Леониди, нагруженного коробками.
– Смотри, Костя, – наставлял его директор, – не забудь завтра подъехать на базу. Поступила импортная посуда. А то уже нечем сервировать столы. С заведующим я договорился.
– Будет сделано, – кивнул Леониди. – Эх, не вовремя уезжаешь, Сурен…
– Всего на два дня. Понимаешь, совсем нервы ни к черту! Съезжу в горы, подышу свежим воздухом…
Они подошли к стоянке. Карапетян сунул ключ в замок, но тот оказался незапертым.
– Странно, – покачал головой директор, распахивая ворота. – Лично сам закрывал…
– Плохо, значит, закрывал.
Карапетян оглядел свою машину – вроде все было в порядке. Открыл дверцу со стороны водителя и бросил связку ключей Косте.
– Ящики – в багажник.
Леониди подошел к задку «вольво», потянул носом.
– Откуда вонь? – огляделся он. – Собака, что ли, дохлая где-то?..
Костя отпер багажник и в ужасе отскочил.
– Долго будешь возиться? – проворчал недовольно директор ресторана.
Сдавленный крик метрдотеля заставил его выскочить из автомобиля.
– Там… Там!.. – показывал на открытый багажник трясущейся рукой Леониди.
Карапетян заглянул в него и в страхе отпрянул: в прозрачном пластиковом мешке лежал скрюченный человек. Его мертвые глаза смотрели на Сурена Ованесовича. Из ощерившегося рта вываливался почерневший язык, к которому была прикреплена бумажка. На ней крупными печатными буквами было написано: «Так будет с каждым, у кого он длинный!»
Это был сторож Пронин.
– Костя, – охрипшим голосом заорал Карапетян, – срочно звони в милицию!
Тот бросился к ресторану.
Несмотря на поздний час, в четырехкомнатных апартаментах Киреевых везде горел свет. То и дело звонили в дверь, надрывался телефон. Хозяйка квартиры, Зося, полулежала на роскошном кожаном диване в гостиной, заходясь в истерике.
– Гады! – кричала она. – Какое имели право?!
– Зосенька, милая, успокойся, – сидела возле нее главная администраторша Дома моделей Кирсанова.
– Какой позор! – билась о мягкую стенку дивана головой Киреева. – Бросить в каталажку, как последнего блатного! Что он, бандит, убийца?!
– Ну возьми же себя в руки, – уговаривал хозяйку Хинчук, нервно меряя шагами комнату. – Я уверен, Дона выпустят. И очень скоро. Поверь моему слову.
– Выпустят? Черта с два! – кричала убитая горем жена, отпихивая от себя рюмку с успокоительными каплями, которые пытался ей влить в рот адвокат Чураев.
– Выпейте, – умоляюще просил он. – Легче станет. Главное, что Донат Максимович жив и здоров.
– Лучше бы он умер! – гневно бросила супруга. – И я вместе с ним! На черта мне жить!
При этих словах двенадцатилетняя дочь Киреевых, вжавшаяся в кресло, с испуганными глазами, громко расплакалась.
– Настенька, не плачь, золотце ты мое! – бросилась к ней Марина Юрьевна. – Пойдем-ка лучше в твою комнату. – И она увела всхлипывающую девочку, тщательно прикрыв за собой дверь.
Попугай забился под телевизор, в страхе наблюдая за происходящим.
– Годами наживали, а теперь все это отберут! – причитала хозяйка дома, обводя рукой роскошную финскую мебель, ковры на стенах и полу, штучной работы дорогие охотничьи ружья, красующиеся в шкафу за стеклянной дверцей, горы хрусталя и серебряной посуды, выставленной на полках стенки, японскую радиоаппаратуру с названиями самых известных фирм.
Позвонили в дверь. Открывать пошел Хинчук и скоро возвратился.
– Геннадий Трофимович… – негромко объявил он.
И уже в комнату солидно вступал отец Зоси, встревоженный, но при этом величественный, со значительной миной на лице. Геннадий Трофимович Печерский был председатель Южноморского горисполкома.
– Наконец-то заявился! – зло бросила ему дочь. – А еще тесть называется! Весь город звонит. Волнуется. Люди посторонние переживают. Вот пришли без всякого приглашения. А ты…
– Зосенька, – начал было миролюбиво отец, но она его перебила:
– Кто вчера уверял меня, что Дона пальцем не тронут? Кто?
Геннадий Трофимович растерянно огляделся – присутствующие старались не смотреть ни на него, ни на Зосю, но ему было не по себе: выслушивать упреки при посторонних, пускай даже от родной дочери…
– Пойдем спокойно потолкуем, – предложил отец миролюбиво, направляясь к двери.
– Иди, иди, – тихонько подтолкнула подругу Марина Юрьевна.
Зося повиновалась.
Разговор с отцом состоялся в спальне. Интимный уголок Киреевых был обставлен не менее шикарно, чем гостиная. Спальный гарнитур из карельской березы, во весь пол вьетнамский ковер ручной работы, на стене – текинский. На нем разместилась великолепная коллекция старинного кавказского холодного оружия. Ножны кинжалов и шашек были отделаны серебром, узорами, эмалью и полудрагоценными камнями.
На тумбочке у двухспальной кровати стоял телефонный аппарат в стиле ретро.
– Понимаешь, мне твердо обещали замять, – понизив голос, с ходу начал Геннадий Трофимович.
– Ничего себе – замяли! – всплеснула руками дочь. – Заманили Дона в областную прокуратуру, надели наручники, бросили в воронок и – в тюрьму! К уголовникам!
У Зоси вновь хлынули слезы из глаз.
– Ну-ну, – положил ей руку на плечо отец. – Не заводись.
– Посмотреть бы на тебя, если бы к тебе ворвались с обыском! – зло сбросила его руку Зося. – А понятыми знаешь кто были? Сосед и соседка снизу! Мымра, которая меня ненавидит. О-о! – трагически протянула дочь. – Представляю, с каким злорадством сейчас обсуждает нас весь дом!
– Плюнь ты на соседей, – бодрячески посоветовал Геннадий Трофимович. – На чужой роток…
– И это говоришь ты! – аж задохнулась Зося. – Ты, мой отец! Как ты мог допустить до такого срама? Мало того что обшарили везде, так еще вещи описали! Даже это. – Она распахнула дверцы платяного шкафа, плотно увешанного одеждой.
– Это уж слишком, – побледнев, охрипшим голосом проговорил отец.
Но дочь, казалось, не слышала его. На нее опять накатил приступ истерики. Сдернув с вешалки парадный мундир мужа, она пыталась порвать его. Но ничего не выходило. Тогда Зося сорвала со стены клинок и принялась остервенело кромсать гордость мужа.
– Ты с ума сошла! – бросился к ней отец.
– Не хочу видеть! Не хочу! – повторяла Зося, терзая мундир. – И пусть вся проклятая милиция провалится в тартарары! Вся!
Геннадий Трофимович остолбенело смотрел, как летели на ковер куски материи, погоны, сверкающие пуговицы. Он понял, что дочери нужно выместить на чем-нибудь свою ярость.
И действительно, когда от парадной формы остались одни лоскуты, Зося повалилась ничком на гобеленовое покрывало постели и тихо завыла. Сквозь всхлипывания пробивались лишь отдельные слова:
– Я… Я… Говорила… Дону… Заложат… Не связывайся… С-с милицией… Вот… Получил…
Отец сел рядом, сложив на коленях руки. Дотрагиваться до дочери он не решился.
– Ладно, мы еще увидим, – сурово погрозил он кому-то.
– Э-эх, молчал бы! – утирая обеими ладонями лицо, поднялась с постели Зося. – Даже этого фанатика, садиста Шмелева, и того не мог отстранить…
– Как? Не убрали? – нахмурился Геннадий Трофимович. – А ведь дали слово…
Киреева смерила отца презрительным взглядом, подошла к двери, приоткрыла ее и крикнула:
– Марина, прошу, принеси газету!
Через мгновенье в дверь протянулась рука с газетой.
– На, полюбуйся! – швырнула в отца Зося ею. Газета распласталась на полу. Геннадий Трофимович поднял ее, пробежал глазами все полосы. Со второй на него глянули три снимка следователя Шмелева: поясной портрет; фотография, изображающая Николая Павловича дома со своей любимой собакой; и, наконец, в молодости. На последней он, бравый офицер, при орденах, был снят с фронтовым товарищем, таким же улыбающимся молодцем.
Пространный очерк на весь подвал вершал заголовок: «Покой нам только снится».
Геннадий Трофимович посмотрел на дату.
– Сегодняшняя, сегодняшняя! – зло проговорила Зося. – Расписали как былинного героя. На всю область расхвалили.
Печерский скомкал газету, отшвырнул прочь. Его лицо стало каменным, властным. Он решительно снял телефонную трубку, набрал номер.
– Миша?.. Да, я… Слушай, хочу сейчас подъехать к тебе. – Он хмуро вздохнул. – Какой преферанс!.. Дело, брат, неотложное… Не телефонный разговор… Еду.
Геннадий Трофимович встал.
– Вот что, – проговорил он голосом, от которого, наверное, трепетали его подчиненные, – прекрати распускать нюни. Не роняй себя перед людьми.
И вышел из комнаты.
* * *
В конце обеденного перерыва в кабинете Игоря Андреевича Чикурова, старшего следователя по особо важным делам при прокуроре РСФСР, набилось человек пять. Хозяин комнаты сражался в шахматы с коллегой. Трое остальных были болельщиками. Играли блиц. Чикурову явно не везло. Раздался телефонный звонок.
– Игорь, – послышался едва заметно грассирующий голос начальника следственной части прокуратуры Олега Львовича Вербикова, – загляни ко мне.
– Имею еще семь минут законного отдыха, – посмотрел на часы следователь. – Понимаешь, тут у нас турнир века…
– Срочно…
– Потом доиграем, – поднялся Чикуров.
Его обвинили в дезертирстве. Шутливо, конечно. Все разошлись.
Идя к начальству, Игорь Андреевич подумал о том, почему он не силен в блице. И пришел к выводу – таков уж у него склад мышления. Привык к «нормальным» шахматам, где ценится умение глубоко и тщательно обдумывать ситуацию и рассчитывать ходы вперед. А что касается блица – он, видимо, лучше подходит оперативникам…
– Проиграл? – с улыбкой встретил следователя Олег Львович.
– Еще бабка надвое сказала. Отложили…
– Думаю, о-очень надолго, – протянул Вербиков. Чикуров понял: снова дорога, разлука с Андрюшкой – сыном…
– Куда? – с кислым видом спросил он, устраиваясь напротив начальника следственной части.
– Зря хмуришься, – покачал головой тот. – Не командировка – мечта! Южноморск…
– Спасибо за заботу, – не скрывая иронии, проговорил Чикуров.
Его бы сейчас не обрадовала поездка и на Гавайские острова…
– Понимаешь, – уже серьезно продолжил Вербиков, – областная прокуратура возбудила дело против тамошнего начальника городского ОБХСС. Майора…
– Майора? – хмыкнул Игорь Андреевич. – Что, сами не могут справиться?
– Тут, видишь ли, такая штука: наше руководство забомбардировали со всех сторон звонками. Будто этот Киреев, ну, майор, безгрешен, как ангел, следователь необъективен, а прокурор области – он на своем посту без году неделя – попал под влияние следователя. Словом, проявил беспринципность. Мы подумали и решили бросить тебя, чтобы отогрелся после архангельского дела. – Олег Львович снова перешел на шутливый тон. – Радуйся, брат, едешь в самый шикарный сезон, бархатный!
– Прямо сегодня?
– Сейчас. Самолет в восемнадцать двадцать пять. С билетами, кажется, утрясли, машина внизу…
Чикуров прикинул: пока доберется домой в Бабушкин, потом во Внуково… Надо гнать, чтобы успеть.
Вербиков тоже это понимал и поэтому быстро закончил разговор. Минут через пятнадцать Игорь Андреевич уже мчался в машине, с грустью размышляя о том, какое трудное объяснение предстояло с женой.
Надежда… Встретились они лет десять назад, когда она рассталась с первым мужем. В то время Надя была какая-то растерянная, издерганная. Игорю Андреевичу тогда показалось, что ей нужно было просто к кому-нибудь прислониться. Дело осложнялось тем, что ее сын Кеша обожал отца (впрочем, обожает и до сих пор) и встретил появление в жизни матери Чикурова открытым сопротивлением. Восемь лет (целая вечность!) ушли на то, чтобы Надя наконец согласилась выйти за Игоря Андреевича замуж. И лишь после того, когда, по ее мнению, она выполнила материнский долг перед сыном, женив его и дождавшись внучки. Пасынок отделился от них всего полтора года назад – Надя родила Андрюшку. Это, конечно, был подвиг. Решиться на такое в сорок два года может не каждая. Ну а стать отцом впервые в сорок шесть было для Чикурова неслыханной радостью. Он об этом не мог и мечтать, заранее согласившись на роль деда чужой внучки.
Рождение сына Игорь Андреевич воспринял как подарок судьбы. Господи, с какой бы превеликой охотой и отдохновением Чикуров отдавался бы весь его воспитанию, тетешкал бы Андрюху, который день ото дня становился все забавней и смышленей, открывая для себя мир и слова.
«Превращается в человека», – как сказала недавно со смехом Надя.
Но, увы, работа Игоря Андреевича была совсем неподходящей для такой благодати. Надя, так та ушла в семью полностью, обабилась (ее собственное выражение), что, с одной стороны, устраивало Чикурова, а с другой – создавало свои трудности. Невнимание к себе, в подавляющем большинстве случаев только кажущееся, жена воспринимала очень болезненно. Устраивала сцены: мол, когда была молода и красива, он ее на руках носил, а теперь…
Насчет красоты Надя была права: когда-то манекенщица, а потом художник-модельер Общесоюзного Дома моделей, она действительно сводила с ума мужчин. С рождением второго ребенка неожиданно для себя и для всех располнела и утратила долго сохранявшуюся стройность фигуры. Это было для нее трагедией…
Когда он вошел в свою квартиру со следственным чемоданом в руках, Надя упавшим голосом произнесла:
– Опять?..
Игорь Андреевич виновато кивнул и полез к жене с поцелуем.
– Боже ты мой! – отстранилась она. – Сколько можно? У него заныло в груди: опять будет пилить. Хорошо, что подкатился косолапо Андрюшка, обхватил отцовские ноги, глядя на него радостно и преданно. Игорь Андреевич поднял сына на руки, поцеловал в пахнущую молоком макушку.
– Но ты же безвыездно проторчал целых полгода почти за Полярным кругом! – не унималась жена.
– А вот теперь в Южноморск, – улыбнулся Чикуров. – Посылают отогреться.
– Радуйся, радуйся, – тяжко вздохнула Надя, обреченно доставая чемодан. – Ну конечно, есть на ком ездить. Никогда не скажешь «нет». А ведь никому и в голову не приходит, что у тебя семья, ребенок.
– Надя, – попытался оправдаться Чикуров.
– Я уже более сорока лет Надя! – в сердцах выкрикнула она. – А вижу тебя месяц-полтора в году! До каких пор я буду мучиться?
– До моей пенсии. Увы, придется смириться, Надюша.
– Тебе легко говорить, – расплакалась жена. – Совсем обо мне не думаешь. Что я вижу в жизни? Стирка, уборка, очереди в магазинах! А ночи, что провожу у постели больного Андрея? Вспомни, что ты обещал, умоляя выйти за тебя замуж…
Она уже рыдала навзрыд. Слезы падали на стопку сложенных в чемодан носовых платков, расплываясь в крупные пятна.
Что касается сына, Надя попала в самое чувствительное место. Мальчик на самом деле много болел. Поэтому его не отдавали в ясли, и Наде пришлось уйти с работы.