– Потому и сталось как по писанному. Ладно, – Пожарский положил руку на плечо соратника, – как минет три месяца, жду тебя на своем дворе. Лети, сокол, да не настигнут тебя вражьи стрелы.
Начало мая 1924
Городок, вернее большое село, Елчаниново располагалось в десяти верстах от железной дороги. Быть может, черкни карандаш неведомого инженера-путейца чуть левее, и стало бы оно волостным центром. Но не судьба – так и приходилось возить на станцию подводами мясо и колбасы из городских коптилен, кожаную обувь и свечи местных фабрик, да зерно с паровых мельниц.
Дорога к «железке» с утра по будням всегда была забита телегами, и автомобиль начальника милиции то и дело сигналил, пугая лошадей. Наконец, дребезжащий латаный авто выехал на центральную улицу Елчанинова, с недавних пор сменившую название Александровская на более уместное – Третьего Интернационала.
– Вот что я тебе скажу, Судаков, – разглядывая кресты на колокольне Борисоглебского собора, небрежно бросил начальнику милиции представитель волостного ГПУ по фамилии Гуц, – прислали вы в центр бумагу – мол, собрание горожан единодушно просит сменить старорежимное название вашего села на гордое имя «Парижская коммуна». Что сказать, я поддерживаю такое начинание. В самом деле, кто таков есть этот Елчанинов? Небось, помещик местный?
– Воевода, – не прекращая крутить баранку, пояснил начальник милиции. – Я когда в реальном училище обучался, нам поп рассказывал, что еще при царе Михаиле Романове воеводу с отрядом против татар послали, вот он на высоком берегу нашей Стуженки поставил острожек. А из него после и городок вырос. Сам Елчанинов здесь в бою погиб.
– Да как бы то ни было… Воевода – тот же помещик! Вы же должны отрясти прах его со своих ног, если желаете идти в новый мир.
– Ясное дело, желаем. Кто же не желает?
– Это ты, Судаков, глупость сейчас брякнул. Расслабился, бдительность утратил. Много кто не желает! А вот ты – хоть и не совсем еще коммунист, но по натуре своей большевик, ответь мне, куда ваша партийная организация смотрит? Отчего над всей округой это паучье семя, – проверяющий ткнул пальцем в кресты, – своими пыточными орудиями сияет?
– Ну так… Повелось…
– Я ж говорю – бдительность потеряли. Рано вы на такое высокое звание замахнулись! Какая уж тут Парижская коммуна? Разве может быть этакое позорище при Парижской коммуне?
– Исправимся, – вздохнул Судаков и тут же притормозил у тротуара единственной в городе мощеной улицы, чтобы поздороваться с молодой женщиной. – Доброго дня, Таисия Матвеевна! Как здоровьице?
– Благодарю вас, Петр Федорович, – женщина улыбнулась как-то особенно мягко, так что видавший виды гэпэушник нахмурился и мотнул головой – что за наваждение?
– Как Варька моя?
– Варвара – очень способная девушка и очень старательная. Сегодня у нее – «отлично».
– За «отлично» благодарствуйте! – начальник милиции приподнял шоферскую кожаную кепку и улыбнулся, поглаживая кавалерийские усы.
– Кто такая? – быстро спросил проверяющий, когда громыхавший по брусчатке старенький «форд» отъехал дальше.
– Учительница здешняя. Словесность преподает, рисование, музыку, географию, опять же…
– Из бывших? – конкретизировал вопрос зоркий чекист.
– Да как сказать…
– Как есть, так и говори.
– Ну, ежели толком, мало что известно. В восемнадцатом году ее с дочерью у вас на станции приняли – «испанка». Еле выжили. А как оклемались, в госпиталь сестрой милосердной устроилась. В войну в поезде санитарном служила.
– Да что с того, что служила! Вон императрица с дочерьми, сказывают, тоже в сестрах милосердных ходили.
– Эта, небось, не великая княжна.
– А ты почем знаешь кто она да откуда?
– В документах значится – солдатка.
– И где ж тот солдат?
– В германскую без вести пропал.
– Такие без вести пропавшие сейчас по заграницам тыщами скрываются!
– А сколько их в землю легло? – с укором поглядел милиционер. – Без могилы и доброго слова. Того поболе будет.
– Вот странный ты человек, я погляжу. Тебя советская власть поставила за порядком надзирать, а ты здесь демагогию разводишь! По повадке видать, что дамочка из бывших, а представитель боевого отряда советской власти ей чуть ли не в пояс кланяется!
– Таисия Матвеевна всю гражданскую войну при госпитале состояла. Многих красноармейцев и командиров выходила. Рядом с ней, говорят, и раны затягивались быстрее обычного – будто ангел перстами касался!
– Ты мне эту поповскую бесовщину брось!
– Правда, когда Первая конная на Врангеля через Елчаниново шла, – начальник милиции задумался, вспоминая, – краском[10] – по всему видать, из военспецов – как Таисию Матвеевну увидел, обрадовался и сказал, что мужа ее знает. Но так ли, нет ли – поди проверь. На следующий день войска на Крым ушли.
– Ох, Судаков, Судаков… Толку от тебя, как от козла молока.
– Да ну вот… – Начальник милиции поднял было руку, чтоб перекреститься, – честное большевистское слово даю! Таисия Матвеевна – человек самый что ни на есть безобидный! А уж как ее ученики любят, о том вся округа толкует. Дома только и слышно: учительница то, учительница это…
– «То», «это»… – передразнил гэпэушник, – а ты как думал – врангелевский шпион будет ходить тебе – грудь в крестах, да с золотыми погонами? Они завсегда маскируются так, что на глазок и не распознаешь. Тут особая бдительность нужна! Дай-ка мне ее адресок…
– Да что вы такое говорите! Едемте лучше ко мне – жена уже заждалась, на стол, поди, накрыла.
– Ты, друг ситцевый, с детства, что ли, дурак, или на войне по башке шарахнуло? Пока за бандами по уезду гонялся – вроде бы истинный большевик был, а сейчас, я гляжу, обмещанился? Цветочки-герань завел? Канареек? А слышал, что товарищ Троцкий объявил борьбу с примазавшимися к партии мещанскими приспособленцами? Гляди, как бы тебе под чистку не попасть! Давай адрес!
– Стрелецкая, два. Во флигеле, – хмуро ответил милиционер. – Вон там вон поворот.
– Стрелецкая… Назвали бы уж Краснострелковая, – сплюнул проверяющий.
Домой начальник милиции вернулся один, буркнул на вопрос жены о госте что-то невразумительное и, уйдя в свою отгороженную шкафом каморку, стал чистить наган с серебряной табличкой «Краскому Судакову за лихость в бою против деникинцев. От предреввоенсовета Л.Троцкого».
Ему, уроженцу здешних мест, знавшему в округе все и вся, как никому другому была подозрительна столь любимая его дочерью учительница. Он помнил фамилию военспеца, разговорившегося после обильного застолья в кругу лихих буденовцев. Собственно говоря, этот вчерашний золотопогонник и являлся организатором Первой конной, тенью легендарного командарма. Бывший царский полковник Щелоков в германскую служил в Ставке императора. Если уж он и впрямь знавал мужа Таисии Матвеевны, то по всему видать – тот был не из прапорщиков военного времени, настоящая белая кость, голубая кровь. Но что касательно самой учительницы, многое в жизни повидавший Судаков мог поклясться, что добрее и светлее человека встречать ему не приходилось.
Он выдвинул барабан из револьвера, зачем-то пересчитал патроны и начал чистить шомполом и без того идеально выдраенный ствол. Бог весть, сколько времени это у него заняло. Отвлекся он лишь тогда, когда в прихожей хлопнула дверь.
– Куда ж вы пропали, гость дорогой? – услышал он голос жены. – А мы уж заждались. Что это вы надумали гулять…
– Муж где? – перебил ее проверяющий из центра.
– У себя Петр Федорович…
Бывший командир лихого красного эскадрона перекрестился на отсутствующий образ, вернул барабан на место и взвел курок нагана.
– Водки налей, – бросил ей чекист, входя в заветное судаковское зашкафье.
– Что? – не в силах унять стучавшую в висках кровь, выдавил начальник милиции.
– Ерундовина какая-то получается, – сотрудник волостного ГПУ прошел мимо Судакова, будто не замечая револьвера, зажатого в его руке, и уселся на стул. – Хреновина, одним словом…
– Толком говори! – забывая о субординации, потребовал начальник милиции.
– Да что тут говорить, – залпом осушая принесенный стакан, выдохнул его собеседник. – Ух, ядреный первач! Шел я на адрес с твердым убеждением, что надо этой контре учинить допрос по всей строгости, а лишь только порог ее переступил, таким уютом на меня повеяло, таким покоем, не то что допрос, а словечка супротив вымолвить не смог! Посидел, чаю выпил, как баран что-то проблеял, и наутек. Когда б верил я в бабкины сказки, решил бы, что училка ваша – как есть, ведьма. Тьфу ты! А ну-ка плесни еще!
Глава 3
В умелых руках палка в колесе превращается в ось.
Генри Форд
Конец апреля 1924
С детских лет Феликс Дзержинский хотел быть священником. При малейшей возможности он приходил в кафедральный собор Вильно, тихо садился в углу, завороженно слушал величественные переливы старинного органа. Полный трепетного восторга, на крыльях звуков торжественной мессы он возносился душой к трону Господню. Наступит день, и Феликс взойдет на амвон, чтобы нести слово божье людям…
Детство кончилось внезапно, будто с уличной тумбы сорвали ветхую афишу и налепили другую. Стремление властвовать над душами не исчезло, даже усилилось. Но теперь у него был другой бог и другое писание. Он ощущал себя апостолом новой веры и готов был приложить для ее торжества не меньше рвения, чем идеал его детства, беспощадный Игнатий Лойола.
Еще задолго до революции несостоявшийся ксендз с гордостью принял на себя заботу о безопасности партии. На миг мелькнуло в памяти, что тем же занимался Святой Петр в кругу учеников Христа. С возмущением отогнал образ бессильного, рабского бога. Подвиг ждал его, а не какого-то там Петра с Тиверийского озера, – его, Феликса Дзержинского!
Круговерть революции поломала, скрутила, перелопатила людские судьбы, перекрыла все хоженые пути, оставляя возможность прокладывать новую, прежде неведомую дорогу в воспетое большевиками светлое будущее.
Сейчас в своем кабинете на Лубянке вдумчиво, как прежде катехизис, изучал он материалы дела о покушении на товарища Троцкого. Товарища, которого он терпеть не мог от всей души как иноверца, выскочку и… Дзержинский не хотел себе в этом признаться, но яростный, кипучий председатель Реввоенсовета до оторопи, до жути напоминал ему дьявола! Дьявола с икон и фресок, но только не поверженного, а воспрявшего и торжествующего! Странные шишковидные выступы на лбу Льва Давидовича еще более усиливали это сходство. Борьба с лукавым Феликсу Эдмундовичу представлялась делом святым, для которого, как учил своих иезуитов Лойола, – все средства хороши!
Средство, которым сейчас намеревался воспользоваться Феликс Эдмундович, числилось среди тех, что следовало приберегать лишь для очень важных случаев. Председателю ОГПУ, истинному большевику, крайне не хотелось использовать это «секретное оружие», но речь шла о слишком щекотливом деле – альтернативы не было.
Дзержинский выжидательно поглядел на дверь, покачал головой и вновь обратился к материалам следствия. Как сообщил на допросе арестованный участник теракта, штабс-капитан Губин, группа, устроившая засаду в октябре прошлого года, принадлежала к Кутеповскому Союзу русских террористов и ставила задачу уничтожения Троцкого, Дзержинского, Зиновьева и других вождей советского государства.
Штабс-капитан оказался не особо крепкого десятка, и притом – большим говоруном. От него стало известно, что руководитель группы, бывший подполковник Шведов, назначил встречу соучастникам в поселке Большая Ижора, неподалеку от Ленинграда, на конспиративной квартире у своего бывшего сослуживца, поручика, а затем красного командира – дивизионного начальника артиллерии, Линевича…
Он вошел в кабинет быстрой походкой – высокий, худой, с негнущейся спиной, высоким лбом над внимательными глазами, вислые седые усы придавали лицу печальное выражение, а темный партикулярный костюм не мог скрыть, насколько привычны к тяжелым эполетам разведенные плечи этого пожилого мужчины.
– Проходите, Владимир Федорович. Давно жду вас, – Дзержинский уже не в первый раз произносил эту фразу, но все никак не мог приучить себя к мысли, что его собеседник и, как ни удивительно, помощник, совсем недавно возглавлял Отдельный корпус жандармов, а до того – подавлял вооруженный мятеж в Москве.
Всякий раз, встречаясь с ним, Феликс Эдмундович ловил себя на мысли, что ему приятно находиться в обществе этого знающего и тонко просчитывающего ходы человека. Без преувеличения, когда б не генерал-лейтенант Джунковский, молодой советской власти не видать тех сокрушительных побед в тайной войне, которыми по прошествии лет она сможет похвалиться.
– Феликс Эдмундович – коротко пожимая протянутую руку, начал бывший шеф Корпуса жандармов, – Как я и предполагал, мы продолжаем оперативную игру с белогвардейским подпольем?
– Верно. По сути, иначе и быть не может. Новая операция имеет название «Картель».
– Забавно, – чуть заметно усмехнулся Джунковский. – Кроме, так сказать, промышленного значения, это слово еще имеет иной смысл. Картель – это вызов на дуэль.
– Действительно, забавно.
– С кем же мы на этот раз намерены дуэлировать?
– Это нам также предстоит установить. Вы – человек военный, представьте, что вам противостоит враг сильный и опасный. Куда бы вы нанесли главный удар?
– Вы задаете непростой вопрос. Прежде наступления следовало бы провести разведку.
– Именно этим, собственно говоря, мы здесь и занимаемся.
– Что ж, если вам угодно послушать мои соображения, извольте, – свысока глядя на вчерашнего противника, начал Джунковский. – Сейчас, когда мы с божьей помощью уничтожили Савинкова и его организацию, нашим основным противником остался Русский Обще-Воинский Союз. Как известно, его лидеры – генералы Кутепов, Миллер, Эрдели и ряд иных, не менее известных военачальников. Есть, конечно, такие фигуры, как великий князь Николай Николаевич, великий князь Кирилл Владимирович, генералы Деникин и Врангель… Они также имеют вес в эмигрантских кругах, но по большей части это герои вчерашних дней. Сегодня они не у дел. Прошу вас обратить на этот факт особое внимание, он крайне важен. У них куда меньше авантюризма, нежели у савинковцев, куда больше четкого системного подхода. Чтобы расколоть такую мощную военную и политическую организацию как РОВС, кавалерийский наскок не пойдет, нужно отыскать внутреннюю слабину.
– Вы полагаете, она там имеется?
– Непременно, Феликс Эдмундович, непременно, – скривил губы бывший шеф корпуса жандармов. – В любой организации есть слабина! Как вы думаете, почему те же Деникин и Врангель сейчас кропают мемуары? Почему не они, а генерал Кутепов ходит на доклад к великому князю Николаю Николаевичу? С его императорским высочеством понятно – он лишь символ, икона. Для великого множества русских офицеров любовь к родине заключалась в фанатичном поклонении дяде государя императора. Для них смещение Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего было и остается национальной и личной трагедией. Но где теперь недавние «вожди русских ратей»? Почему их роль в РОВС ныне сводится к роли свадебных генералов?
– Все это очень интересно, но что нам дает подобное знание?
– Можете поверить моему долгому опыту, – Джунковский погладил усы, как это делал всегда, стараясь затаить часть имевшихся на руках карт, – очень многое. Оно позволяет нам живо представить умонастроение внутри офицерской массы, выброшенной за пределы России. Берусь утверждать, что внутри Обще-Воинского Союза обязательно наличествует группа, я уверен, – немалая и деятельная – группа тех, кто считает былых вождей напрямую ответственными за проигрыш в гражданской войне. Я бы назвал эту группу «Движением капитанов», хотя, несомненно, в ней присутствуют и прапорщики, и – более чем вероятно – генералы.