Кучум, оказавшийся в неловком положении, глянул на смеющихся послов, на своих воинов, потом на прищуренные глаза Карача-бека, усмехнулся и слегка пнул коротышку ногой под зад.
Раздался громкий крик, и тот, перевернувшись через голову, покатился по земле, кувыркаясь и дрыгая ногами в воздухе. Затем он вскочил, надув щеки и тараща глаза, выпятив свой животик, двинулся на Кучума.
– Что сделал со мной? А! Что сделал?! Так сильно ударил, что задница в живот ушла! Как жить теперь буду?! Дай вина, а то умру! – кричал он.
Кучум дохохотал до слез, махнул рукой, чтобы принесли вина.
– А теперь, прошу отведать наше скромное угощение и принять от нас подарки для достопочтенного Абдуллы-хана.
Все расселись на разостланные меж шатрами толстые попоны к расставленным блюдам с угощениями. Нукеры из сотен сибирского хана обосновались чуть в стороне, и туда же подсели прибывшие воины из посольства. Послы сели напротив Кучума, с левой стороны он посадил Карача-бека, с правой – племянника Мухамед-Кула. Живя после гибели отца в Кашлыке, юноша заметно подрос, над верхней губой уже пробились едва заметные черные волоски, свидетельствующие о том, что через год-другой он станет мужчиной, воином. Он впервые присутствовал на столь важном собрании, как прием послов, и легкий румянец время от времени окрашивал его смуглые щеки, да длинные ресницы чаще обычного вспархивали вверх.
Явился с многочисленными родственниками и Соуз-хан, узнав откуда-то о прибытии бухарских послов. Он был, как всегда, суетен и не сдержан, а после нескольких выпитых пиал вина начал безудержно хвастать:
– Передайте Абдулла-Багадур-хану, что в моих угодьях водятся самые красивые соболя. Старики говорят, что сам Ульгень, покровитель всех соболей, живет в моем улусе…
– Что же ты не привез соболиные шкурки в подарок гостям? – насмешливо спросил его Кучум, нимало не обиженный таким бахвальством.
– Я приехал, чтобы пригласить их в гости, если мой хан позволит.
– О том гостей спрашивай, – не глядя в его сторону, как от надоедливой мухи отмахнулся Кучум.
– Мы с удовольствием заедем к уважаемому…
– Соуз-хану, – подсказал услужливо Карача-бек.
– Соуз-хану, – добавил молодой посол.
– А меня, уважаемый, почему не зовет в гости? – тут же вмешался бегающий меж гостями коротышка-брадобрей.
– Кто ты такой, чтобы приглашать тебя в гости? – небрежно проговорил Соуз-хан, оттопырив нижнюю губу. – Или ты родственник бухарского хана?
– Уважаемый угадал. Так оно и есть. Мой осел вместе с ханскими жеребцами в одной конюшне ночевал и сильно тосковал. На волю вышел да и сдох, не будь плох. Я с него шкуру снял, хану нашему за халат поменял. Так в нем и хожу. Дал бы и тебе надеть, да боюсь живот некуда будет деть.
После этих слов все опять дружно захохотали, а Соуз-хан, решив, что смеются над его слишком большим животом, налился краской, побагровел и, вскочив, схватился за кинжал.
– Ах, ты, недоносок! Смеешь надо мной смеяться! Да я тебя… – И кинулся за коротышкой, отбежавшим от него на несколько шагов.
– Коль догонишь, сладкую лепешку дам, – дразнился тот издали.
– Ой, Халик-Карсак[4], не шути с ним! – закричал кто-то из воинов. – У него такой большой кинжал! Страшно!
– Бывает, что и петух летает, – отвечал тот, – а от доброго отца родится бешеная овца. У него пузо по коленям стучит, бежать мешает, в пот вгоняет.
Но, видать, Соуз-хан рассердился не на шутку и что есть мочи погнался за Халиком с кинжалом наперевес. Но догнать юркого коротышку было нелегко. Тот сделал круг, обежав сидевших гостей. Затем метнулся к пирующим воинам, угадав, что именно среди них найдет защиту от разбушевавшегося Соуз-хана, и, перепрыгнув через чьи-то ноги, уселся на блюдо с угощениями, чем вызвал дополнительный смех у пирующих.
Когда запыхавшийся Соуз-хан, тяжело отдуваясь, подбежал к нукерам, они дружно подняли свои сабли, преградив ему путь. Он зло выругался и повернул обратно, бормоча под нос угрозы.
– Да, Халик, верно приобрел ты себе врага надолго, – едва уняв смех, проговорил Кучум. – Соуз-хан – человек отважный. Может и на поединок вызвать.
– Мое орудие всегда со мной, – выкрикнул неутомимый Халик, вынимая из-за пазухи сверкающую бритву брадобрея. Могу кое-чего и укоротить, ежели потребуется.
– Завтра наш хан проводит туй-праздник и приглашает всех желающих принять участие в состязаниях, – громко объявил Карача-бек.
– Да, чуть не забыл, – кивнул одобрительно Кучум, – все джигиты могут показать свое умение. Победитель получит приз.
Все одобрительно зашумели, запереговаривались, и пир продолжался. Однако Кучум сделал знак Карача-бека и, поднявшись, прошел в свой шатер, извинившись перед гостями. Визирь вошел следом, почтительно наклонив голову.
Кучум сел на подушки, не пригласив сесть стоявшего неподвижно Карача-бека и, чуть помолчав, спросил:
– О чем шептались послы? Я заметил, что ты был близко от них.
– Хан правильно заметил, но ничего особенного я не услышал. Говорили о брадобрее. Мол, должен понравиться хану…
– Что они имели в виду?
– Верно, то, что он хороший брадобрей. Разве не так?
– Не верю я этим бухарским подаркам. Насмотрелся в свое время. Этот коротышка Карсак перережет мне глотку за шапку золотых монет и глазом не моргнет.
– Могу взять его к себе, – предложил визирь, – моя голова не так ценна.
– За труса меня считаешь? – глаза хана сверкнули из-под опущенных бровей, обдав Карача-бека холодом и презрением.
– Хан, не надо мне приписывать того, что я не говорил.
– То мое дело, кому что приписывать. Спасибо за поднос. Нашелся. Где ты его прятал? Кто подсказал?
– Подумал, они попытаются выкинуть что-нибудь подобное. Они мастера на такие штучки. Вот и приготовил поднос на всякий случай, а он и пригодился.
– Молодец. Пригласи послов ко мне в шатер.
– Мне тоже быть?
Кучум чуть подумал и, решив, что так или иначе придется посвящать визиря в свои планы, кивнул головой:
– И тебе быть. Приготовь письменные принадлежности. Прикажи никого в шатер не пускать и… чтобы стража была наготове. Трезвых поставь у входа. Все понял?
– Да. Как не понять. – И многозначительно поглядел на Кучума.
Послы с улыбками вошли в ханский шатер и сели, откинувшись на мягкие кожаные подушки.
– Хорошее угощение приготовил хан. Благодарим! Да не оскудеет рука дающего.
– Пусть во благо пойдет вам наше угощение. Я рад добрым словам и готов поделиться с гостями последним.
– Надеемся, что до последнего дело не дойдет, а вот насчет мехов ценных наш повелитель просил заключить негласный договор.
– Что именно желает хан Абдулла?
– Наш хан предлагает союз: ты шлешь ему два раза в год соболиные шкурки, которых в твоем ханстве в избытке, а он обещает тебе оказывать помощь в борьбе с врагами. Кроме того, шейхи и имамы будут вновь отправлены сюда по нашему возвращению в Бухару. Мы видели лишь одну мечеть, да и то в твоей ставке на ханском холме.
– Я думал, что с вопросами веры мне будет позволено самому разобраться, но от помощи не отказываюсь. Шейхам и имамам буду всегда рад.
– Велик Аллах! – проговорили послы.
– Да, Аллах велик и велика вера наша, что Абдулла-Багадур-хан будет не зря брать с меня соболиные меха. По одной шкурке за каждого присланного воина.
– По одной шкурке за каждого воина?! – выговорили они, сделав изумленные глаза. – Хан шутит!
Незаметно для послов в шатер вошел Карача-бек и тихонько опустился на ковер, разложив перед собой письменные принадлежности.
– Какие могут быть шутки, – Кучум выставил перед собой растопыренную ладонь и принялся загибать на ней пальцы, – когда я их должен буду кормить – раз; дать оружие – два; коня – три; платить им за службу – четыре; и еще неизвестно, против кого они повернут оружие, случись у меня неудача. На чужом верблюде легче ехать – коль околеет, то не так и жалко.
– Но воины сами себя могут прокормить и вооружение в бою добудут, на то они и воины…
– Я знаю, каких воинов пришлют мне, – отрезал Кучум.
– Мы пошлем тебе достойных воинов.
– Ну, хорошо, ваши условия.
– Сто шкурок соболя за воина.
– Даже сто беличьих шкурок я бы не дал за них. Мне легче обучить и нанять воинов из числа ближайших соседей, чем платить такую цену за самого доблестного воина из Бухары.
– Ладно, ты можешь сделать это не сразу, а через год, через два. Наш хан готов подождать. Главное, чтобы ты дал свое согласие. Мы верим тебе.
«Зато я не очень верю вам и вашему хану», – готов был рубануть Кучум, но, глянув в сторону визиря, напряженно вслушивающегося в беседу, сдержался и мягко закончил:
– Мне надо подумать. Ответ дам завтра.
– Да, наш повелитель просил передать, чтобы ты не беспокоился насчет малолетнего сына бывших сибирских правителей…
Кучум вскинул настороженно брови. Не сразу понял, о чем речь.
– Мы говорим о малолетнем Сейдяке, что привезен в Бухару.
– Этот выкормыш в Бухаре?!
– А почему хан удивился? Все дороги ведут в священную Бухарскую землю. Не так давно и ты там был. Аллах велел не обижать убогих и сирых. Места под солнцем для всех предостаточно.
– Коварство хана Абдуллы не знает границ!
– О каком коварстве говорит достопочтенный хан? Неужели такой могущественный ныне человек, правитель Сибирского ханства, опасается малолетнего ребенка? Он для тебя не страшен…
– Ты знал о Сейдяке?! – Кучум требовательно выбросил руку в сторону молчаливо сидящего визиря. – Говори, знал или нет?!
– Какие-то слухи доходили и до меня в Бухаре. – Сдержанно ответил тот. – Но я не придал им значения…
«Не придал значения! Так я тебе и поверил. Чего замыслил? Думаешь, я забыл о твоих кознях? Забыл?! Я все помню и вижу, что творится у меня за спиной, и вам не провести меня». – Кучума словно прорвало, и он, вскочив на ноги, сыпал безудержно слова на сидящих перед ним послов и опустившего голову Карача-бека.
– Я нужен Бухаре, чтобы получать от меня драгоценные меха. Все дело в них! Не буду устраивать – меня уберут и посадят другого. Того же Сейдяка, выкормыша бывших сибирских самозванцев. Но не бывать тому! Не бывать! Я требую, чтобы Абдулла-хан, если он действительно желает видеть во мне друга, отправил мальчишку сюда. Пусть он будет рядом со мной. Так и передайте своему хану. Слышите?!
Внутри шатра повисло напряженное молчание, и стали отчетливо слышны крики пирующих воинов. В шатер просунулась голова начальника стражи, и его глаза, встретившись с глазами хана, задали молчаливый вопрос: «Что хан прикажет? Схватить? Убить?» Но Кучум с кривой усмешкой отрицательно мотнул головой. Полог закрылся. Сделав несколько торопливых шагов, Кучум опустился на место и надолго замолчал, теребя заскорузлыми пальцами кисть от подушки. Молчали и послы, верно, сожалея о неосторожно брошенном слове. Наконец, первым заговорил Кучум:
– Ладно, другого от хана Абдуллы я и не ожидал. Верно, каждый поступил бы так на его месте. Но пусть он помнит, что сила есть и в моих руках, – и он тяжело свел вместе могучую пятерню и, словно раздавил в ней что-то, – а главное, главное – это сибирские меха. Они тоже здесь, в моей руке, и я не собираюсь выпускать аркан, накинутый на ханство Сибирское. Никто не заставит меня сделать это, пока я жив! Никто! Запомните! Но мне совсем не обязательно искать друзей лишь в Бухаре. Вокруг много желающих породниться со мной и жить в дружбе.
– Дружба штука опасная, – тихо проговорил, как бы ни к кому не обращаясь, Темир-ходжа. – Предают всегда друзья. Враг он и есть враг. От него знаешь, чего ждать. А от друга надо ждать предательства. Так устроен подлунный мир, и не нам его переделывать.
– Знаю. Не с юнцом говоришь. Почтенный, верно, забыл, что прежние сибирские правители платили дань московскому князю. Соболями. А теперь те же самые соболя могут оказаться в кладовых бухарского правителя. Абдулле-хану надо о том хорошо помнить.
– У нашего повелителя хорошая память, – усмехнулся молодой посол.
– А вы напомните ему, что мне все равно, куда будут идти караваны из Кашлыка: в Московию или Бухару. Мне важно, что я буду с того иметь. Кто смотрит, какой масти мерин, лишь бы служил верно, да тянул дальше.
– О чем хан говорит? – встрепенулись послы. – Царь Иван спит и видит, как бы стать хозяином Сибирского ханства.
– Руки коротки у московского царя! А хан Абдулла разве не о том думает? Покажите мне человека, который не пожелал бы преумножить свои богатства. И какой властелин не мечтает стать более могущественным и откажется от земель соседа. Но, хвала Аллаху, мы далеко отстоим от Московии.
– То, что вчера было далеким, завтра может стать близким. Русские купцы вовсю торгуют по Оби, а северные князьки давно платят дань Москве. Разве не так? – Не сдавались послы.
– С этим пора кончать. У меня достаточно сил, чтобы всех князей сделать своими нукерами. Передайте это Абдулле-хану. – В словах Кучума звучала твердая убежденность в своей правоте и силе. Плечи его расправились, а в глазах светилась внутренняя уверенность. Перед послами сидел властный и могучий правитель. И они, переглянувшись, смолкли и покорно слушали, уже не вступая в спор. – Пиши, – кивнул Карача-бека. – «Я, правитель ханства Сибирского, предлагаю Абдулла-Багадур-хану дружбу свою на вечные времена, и пусть враги наши станут общими врагами. В подтверждение дружбы нашей отправляю ему подарки и благодарю за дары ко мне присланные». – Он остановился, посмотрел успевает ли Карача-бек записывать, и, пригубив из пиалы глоток вина, продолжал: – «В знак нашей дружбы прошу пять сотен воинов с добрым вооружением, и плата за них будет направлена вскоре. Сына же врага моего убитого, Бек-Булата, что находится в Бухаре, Сейдяка, прошу прислать в Кашлык под надежной охраной. За что в будущем и всех врагов друга моего, хана Бухарского, выдавать обязуюсь, коль они пожелают укрыться в пределах земли моей. Желаю многих дней счастливых другу моему, и да свершатся все благие помыслы его. Велик Аллах и велики дела его». – Кучум замолчал, тяжело вдохнув в себя воздух. Потом обвел всех уставшим взглядом и с видимым усилием встал, будто совершил тяжелую работу, зябко повел плечами. Поднялись и остальные, понимая, что на сегодня и так сказано достаточно, и большего от первой встречи не достичь.
– Благодарим хана за угощение и добрый прием, – поклонились послы и шагнули к выходу.
– Передайте воинам своим, что завтра будут состязания. Пусть желающие готовятся. Мои нукеры рады помериться силами с достойными противниками.
Оставшись вдвоем с Карачой-беком, Кучум некоторое время молчал, поигрывая желваками на скуластом лице, и оглядывал, насупившись, визиря, словно узнал его недавно. Но тот, не смущаясь тягостного молчания, смотрел открыто, не опуская глаз.
– Чувствую, замышляешь ты что-то за моей спиной, но зачем это тебе, не знаю пока. Или тебе плохо живется подле меня? Или переметнуться задумал к другому хану? Так ты скажи, может, разойдемся по-доброму. Я ведь не неволю. Скажи.
Карача-бек плотно сжал губы, сдерживая готовые вырваться слова, но быстро справился с собой и тихо проговорил:
– За что мой хан обвиняет меня в предательстве? Или я дал повод какой? Или не выполнил порученное мне дело? А если речь о Сейдяке, то стоит ли волноваться так? Будучи в Бухаре, слышал один раз, будто там он с кем-то из родичей своих…
– С кем?! – словно клинком резанул, встрепенулся Кучум. – Может, и Едигир там? А до поры до времени и это от меня скрывают? А как стану плох для вас всех, так его призовете? Отвечай!
– Зачем так? Про Едигира я ничего не слышал, а если бы услышал, то тут же сообщил.
– Как же, сообщил бы…
– Хан зря терзает душу неверием. Кто, как не я, узнавал о предательстве и доносил хану? Кто наладил отношения с Бухарой? Кто служит хану душой и телом, а взамен получает лишь недоверие и оскорбления. Хан не верит, так пусть скажет об этом. И я ни разу не покажусь на ханском холме.