– Красиво? – спросил я Рюйю. – А почему красиво?
– Если мы упадем отсюда, то умрем?
– Да, умрем.
Мгновение она со страхом смотрела в пропасть. А потом ей стало скучно. Пропасть, скалы: они незыблемы и неподвижны. Скучно. Появилась собака! «Собака», – сказали мы хором. Она махала хвостом, она двигалась. Мы повернулись и стали смотреть на нее. Пейзаж нас больше не интересовал.
Глава 17
Что мне известно о собаках
На прошлой неделе я и моя пятилетняя дочь Рюйя отправились жарким днем покататься по острову Хейбели на повозке. Я уже рассказывал об этом. А потом – помните! – повозка остановилась на краю пропасти, мы любовались пейзажем, и вдруг пришла собака. Самая обычная собака, грязно-коричневого цвета. Она махала хвостом. У нее были печальные глаза. Она не стала нас обнюхивать, как обычно делают все любопытные собаки. Она словно пыталась изучать нас, глядя на нас унылыми глазами. А когда изучила, то засунула мокрый нос в повозку.
Рюйя испугалась. Поджала ноги, смотрит на меня.
– Не бойся, – прошептал я и пересел к Рюйе.
Собака отошла. Мы оба внимательно смотрели на нее. Четырехногое существо. Интересно, каково это – быть собакой? Я закрыл глаза. Но вместо того чтобы представить, каково это – быть собакой, я начал вспоминать, что мне известно о собаках.
1. Недавно приятель-инженер рассказал мне, как продавал каким-то американцам собаку кангальской породы. Собака на фотографии в рекламной брошюре, которую он тогда показал мне, была сильной, красивой и крепкой, подпись же гласила:
«Здравствуйте, я – турецкий кангал. Мой рост примерно столько-то сантиметров, мне столько-то лет, я умею то-то и то-то, а вот моя родословная.
Недавно один мой друг потерялся, но я прошел по запаху шестьсот километров, пока не нашел хозяина запаха. Вот какой я умный и преданный» – и так далее.
2. В турецких и переведенных на турецкий комиксах собаки говорят: «ГАВ!» В иностранных комиксах собаки говорят: «ВУУФ!»
Вот и все, что я смог вспомнить о собаках. За свою жизнь я видел, должно быть, десятки тысяч собак, но почти ничего о них не помнил. Кроме того, конечно, что зубы у них острые и они кусаются.
– Папа, что ты делаешь? – спросила Рюйя. – Не закрывай глаза, мне скучно.
Я открыл глаза.
– Скажи, откуда эта собака? – обратился я к вознице.
– Где собака? – спросил он, и я показал ему.
– Тут недалеко есть свалка, они сюда приходят, – сказал он.
Собака стояла и смотрела на нас, словно понимая, что мы говорим о ней.
– Зимой они голодные – дерутся, разрывают друг друга на куски.
Наступило долгое молчание.
– Папа, мне скучно, – сказала Рюйя.
– Поехали, – сказал я.
Когда повозка тронулась, Рюйя засмотрелась на деревья, море и дорогу и забыла обо мне. Тогда я опять закрыл глаза и в последний раз попытался вспомнить, что я знаю о собаках.
3. Однажды у меня была любимая собака. Если она долго не видела меня, то потом так радовалась, что даже писалась от радости, катаясь по земле и ожидая, что я почешу ей живот. Потом ее отравили, она умерла.
4. Собаку легко нарисовать.
5. В квартале, где живет один мой приятель, была собака, которая злобно лаяла на бедных прохожих, а богатых пропускала без звука.
6. Меня пугает звон цепи, которую собака волочит по земле. Наверное, это связано с какими-то плохими воспоминаниями.
7. Собака, которую мы только что видели, не пошла за нами.
Потом я открыл глаза и подумал вот о чем: значит, на самом деле человек мало что помнит. Я видел десятки тысяч собак, и тогда, когда я смотрел на них, они казались мне красивыми. Мир мы воспринимаем точно так же. Он здесь, он всюду; он перед нами. А когда он исчезает, он превращается для нас в ничто.
8. Спустя два года после того, как я написал и опубликовал эту статью в журнале, в стамбульском парке «Мачка» на меня напала стая собак. Они меня покусали. В больнице Султанахмед мне сделали пять уколов от бешенства.
Глава 18
О поэтическом правосудии
Когда я был маленьким, один мальчик, мой ровесник, по имени Хасан, выстрелив из рогатки, попал мне камнем под глаз и поранил меня. Много лет спустя другой Хасан спросил меня, почему во всех моих романах Хасаны непременно плохие, и я вспомнил Хасана моего детства. У нас в школе был очень толстый мальчик, который под любым предлогом издевался надо мной на переменах. Когда много лет спустя мне нужно было создать образ неприятного, отталкивающего героя, я писал, что он потеет, как тот огромный толстяк: он был таким толстым, что потел, даже когда просто стоял на месте, и капельки влаги скапливались у него на лбу и вокруг рта, он становился похожим на огромный графин, который только что достали из холодильника.
Когда я был маленьким и ходил с мамой по магазинам, я терпеть не мог мясников в вонючих магазинах, которые часами махали огромными длинными ножами, надев окровавленные передники, и я не мог есть мясо, которое они резали, потому что оно было слишком жирным. В моих книгах мясники – незаконные забойщики скота, замешанные в кровавых и темных делах. А собаки, которые преследуют меня всю жизнь, изображены существами, вызывающими подозрение и раздражение в героях, близких мне по духу.
По аналогичным причинам в моих книгах хорошими людьми не могут быть банкиры, преподаватели, военные и старшие братья. И парикмахеры тоже, потому что, когда я был очень маленьким, я плакал в парикмахерской – да и сейчас у меня с ними неважные отношения. Так как я в детстве очень любил лошадей, которых видел каждое лето на Хейбели-ада, в моих романах лошади и повозки всегда выглядят достойно. Мои герои-лошади становятся невинными жертвами злых людей. В детстве меня окружали постоянно улыбавшиеся мне добрые, хорошие люди, поэтому в моих книгах очень много хороших людей, но чувство справедливости прежде всего напоминает нам о зле. В умах читателей и посетителей художественных галерей формируется неясное чувство справедливости: от поэтов ожидают, что они в той или иной форме будут мстить за зло.
Я тоже пытаюсь мстить, но в большинстве случаев делаю это очень человечно, и читатель этого не замечает. Так как в детских книжках и приключенческих комиксах зло в конце получает по заслугам и герой наказывает злодея со словами: «Этот удар тебе за одно, а второй – за другое…» – я как писатель тоже придумал нечто похожее: вот я строчка за строчкой читаю злому Хасану или мяснику, сколь отвратительные деяния они совершили в моей книге, до тех пор, пока, например, мясник в панике не бросит свой нож, не начнет чистить прилавок и со слезами причитать: «Братец, умоляю, не показывай меня таким ужасным, у меня ведь семья, дети!»
Месть провоцирует новую месть: когда два года назад восемь или девять собак напали на меня в парке «Мачка» и начали кусать, я почувствовал, что они читали мои книги и знают, что я их наказал, прибегнув к «поэтическому правосудию», за то, что они бродят стаями, особенно по Стамбулу. Вот в чем опасность «поэтического правосудия»: в погоне за справедливостью можно испортить и книгу, и свою жизнь. Даже если вы отомстите изящно, завуалировав акт возмездия, что, вполне возможно, украсит ваше произведение, всегда найдутся собаки, которые в один прекрасный день загонят мечтательного поэта, поборника справедливости, в укромный уголок и вонзят в него зубы.
Глава 19
После бури
Рано утром после бури я вышел на улицу и увидел, что все изменилось. Я не говорю о сломанных и упавших ветках, желтой листве, засыпавшей грязную улицу. Изменилось нечто глубинное, что сложно увидеть; полчища улиток, внезапно появившихся повсюду с наступлением утра, тревожный запах дождевой воды, пасмурная погода – все казалось признаками необратимых перемен.
Я заглянул в лужу и увидел мокрую грязь – даже земля словно ждала чего-то. Неподалеку виднелись пожелтевшая трава, сломанный папоротник, зеленые листья каких-то растений, покрытые капельками воды, а чайки, медленно кружившие над пропастью справа от меня, показались мне более опасными и решительными, чем всегда.
Конечно же, можно предположить, что внезапное похолодание, ветер и озарявший небо яркими вспышками успокаивавшийся ураган – просто обман. Но когда я шел, мне показалось, что птицы и насекомые, деревья и скалы, старый мусорный бачок и покосившийся столб электропередачи – все утратило интерес к жизни. А после полуночи разразилась буря, вернув нам утраченный смысл и забытые надежды.
Стоит ли просыпаться в полночь от стука окна, шума ветра и раскатов грома, чтобы понять истинную глубину жизни, не осмысленность? Как моряк, проснувшийся ночью во время шторма и инстинктивно побежавший проверять паруса, я вскочил с кровати и, еще не до конца проснувшись, закрыл все окна, погасил настольную лампу, а потом пошел на кухню и выпил воды, глядя на кухонную лампу, качавшуюся от сквозняка. Внезапно подул сильный ветер, от которого, кажется, закачался мир и отключилось электричество. Все погрузилось в темноту, а у меня замерзли босые ноги.
Я видел из окна, в просвет между качавшимися соснами и тополями, белизну пены волн, становившихся все выше. Похоже, где-то поблизости молния ударила в море. А потом, на фоне частых вспышек молний, куда-то мчавшихся облаков и качавшихся веток, земля и небо смешались. Я был доволен, что стою среди ночи на кухне с пустым стаканом в руке и наблюдаю за миром из окна.
Утром я пытался понять, что же произошло, – так зевака, оказавшийся на месте страшной аварии или громкого убийства, внезапно понимает: смерть и катастрофы объединяют нас в нашем общем мире. А потом, глядя на упавшие велосипеды и сломанные ветви, я все-таки подумал: во время таких ураганов мы осознаем свою причастность, свою принадлежность к общей, единой жизни.
Какая-то маленькая птичка, похоже воробей, упала во время урагана в грязь и теперь умирала – я так и не понял от чего. Пока я хладнокровно и с любопытством рисовал ее в своей тетради, закапал дождь.
Глава 20
Здесь, давно
Однажды, задумчивый и смертельно усталый, я пошел той дорогой. Я не искал ее, я шел бесцельно, мне просто хотелось поскорее дойти – так люди торопятся домой. Я шел и шел, погрузившись в свои мысли, как вдруг поднял голову, огляделся и увидел дорогу, стелившуюся передо мной, лес вдалеке и крышу, видневшуюся среди деревьев; я увидел нежный изгиб дороги, поросль по обочинам и первые опавшие листья.
Мне так понравилось увиденное, что я остановился посреди дороги. Я смотрел на следы велосипедных колес, тянувшиеся передо мной, на темные, тенистые ветви кипариса, росшего неподалеку. Слева от меня – деревья, мягкий поворот дороги, чистое небо – гармония и красота. Потрясающая красота!
Мне вдруг показалось, будто я раньше жил здесь. Между тем я шел здесь впервые. Почему это место показалось мне таким красивым? Этот пейзаж напоминал мою мечту. Как часто я представлял себе все это: изящный изгиб дороги, скромное убежище среди деревьев. Я так часто мечтал об этом, что теперь этот пейзаж казался мне моим воспоминанием, я словно видел его раньше, видел мельком, но запомнил.
Краешком сознания я понимал, что прохожу по этой дороге впервые. Я не собирался когда-либо возвращаться сюда, не собирался слишком долго здесь задерживаться. Обычное место, я просто шел мимо. Я собирался забыть о нем, как мы забываем дороги, по которым пришли. Мне и в голову не приходило думать о нем. У меня были другие дела.
И я продолжал идти дальше. Я хотел забыть о том, что видел. Но я не смог забыть это место.
Вскоре я опять вернулся в шумный город, опять погрузился в повседневную суету, но дорога и то место вернулись ко мне в воспоминаниях. На этот раз воспоминания были настоящими. Тогда красота пейзажа поразила меня, но, к сожалению, я торопился. И сейчас эта красота снова со мной. Теперь она стала моим воспоминанием, частью моего прошлого.
Что привязывает меня к этому месту? Его очарование, вот что; в этом я ничуть не сомневался. И еще, возможно, мой испуг – я испугался этого очарования и ушел. Но то, от чего я убежал, возвращалось ко мне:
1. Когда я был окружен множеством людей, например ужинал в компании, болтая с друзьями и знакомыми. Я злился из-за каких-то мелочей и вдруг внезапно вспоминал о том месте, о той дороге, убегавшей вдаль, о кипарисах и чинарах, о той таинственной крыше и листве на земле. Я не мог забыть эту картину.
2. Когда я ночью просыпался от грома или воя бури или когда по телевизору передавали прогноз погоды на завтра, я внезапно представлял, что там идет дождь, бушует ураган, гремит гром и сверкают молнии. Представьте, как красиво там было бы, когда земля слилась бы с небом, чинара – свидетель моего молчания – раскачивалась бы от порывов ревущего ветра, а первобытную, чистую красоту природы потряс бы ураган! Здесь, вдалеке, я напрасно трачу жизнь на ерунду.
3. Когда я вернусь туда – если вернусь туда, – я остановлюсь, постою и просто подожду, и моя жизнь изменится. Полагаю, через некоторое время я пошел бы дальше, понимая в глубине души, что эта дорога выведет меня к совершенно новому месту. А в этом совершенно новом месте была бы совершенно другая жизнь.
Глава 21
Дом одинокого человека
Это дом человека, у которого никого нет. Он стоит на вершине холма, в конце длинной извивающейся дороги. Дорога, покрытая галькой свинцового цвета, с белыми проплешинами и зелеными островками растений и травы, исчезает, дойдя до вершины холма. Здесь мы останавливаемся передохнуть, ветер несет нам прохладу. Если вы пройдете немного дальше, то дойдете до противоположного склона, обращенного к югу; там ветра нет, очень тепло и ярко светит солнце. Эта часть дороги настолько удалена от исхоженной тропинки, что муравьи построили муравейник прямо посередине. Трудно понять, где дорога, а где – поле.
Смоковницы. Куски пористых кирпичей. Пластиковые бутылки. Куски сгнившей и помутневшей клеенчатой скатерти. То жарко, то ветрено. Все это принадлежит одинокому человеку. Должно быть, он собирал их много лет и принес сюда, потому что больше здесь никого не бывает.
Но когда-то он не был одиноким. Сюда он приехал с женой. Говорили, она была хорошей женщиной; дружила с соседями, жителями из домов в долине. Но ни у нее, ни у ее мужа, который впоследствии останется один, не было поблизости ни родственников, ни знакомых из родных краев. Оба они были родом из причерноморского города. Говорили, что у одинокого человека там осталась собственность, он был богатым, но, возможно, – об этом говорили с улыбкой – не смог прижиться там, как, впрочем, и здесь, так как со всеми ссорился. Нет. Раньше он не был таким. Однажды его жена попала в больницу. Он стал ходить к ней, в долину. А потом она умерла. Так продолжалось много лет, его жена долго болела. А сейчас он смотрит телевизор, курит, со всеми ссорится и каждое лето работает официантом в ресторане на берегу.
Зачем ему телевизор – ведь из окон его дома открывается прекрасный вид. Здесь можно годами любоваться окрестными горами, ветреным морем с мелкой рябью волн, в которых отражается солнце, кораблями, идущими к городу, островами, людьми на улицах, которые не причинят вреда, потому что они далеко; миниатюрными на вид мечетями, кварталами, исчезающими в утренней дымке тумана, городом. И фантазировать. Фантазировать много лет, так как муниципалитет давно прекратил здесь строительство новых жилых домов.
Большая, сильная чайка издает протяжный крик. Ветер доносит откуда-то снизу звуки мелодии – где-то работает радио.
Его дом – доказательство того, что он привез из родного города немного денег. Так говорят. Черепица на крыше чистая и ровная. Крыша пристройки покрыта новой жестью, а сверху придавлена камнями, чтобы ее не сдуло ветром. Туалет за домом, который видно с дороги, сложен из брикетных кирпичей; пластмассовый резервуар для воды он поставил позже; среди терновника, кустарника и саженцев сосен стоят стулья, валяются доски и всякий хлам.