– Забыли что? – обеспокоенно поинтересовался смотритель.
– Мост сгорел! – с легким польским акцентом ответил щеголь.
– Ой, божечки, быть того не может! – запричитал смотритель.
– Сочин, докладывай, какой такой мост? – скомандовал генерал.
Бывший солдат моментально вытянулся:
– Тут, верстах в десяти, тракт через него идет.
– Мне в ту сторону ехать?
– Всем в ту сторону. Я еще удивлялся, что за целое утро оттудова никто не прибыл.
– Часто мост жгут?
– Никак нет-с.
– Брод есть?
– Никак нет-с.
– Объезд есть?
– Зимой есть.
– А осенью?
– В другое время года никак нет-с. На старом тракте, коли не мороз, непролазная грязь.
Веригин вспомнил о вернувшемся щеголе.
– Генерал-майор Веригин, – представился он, – с кем имею честь?
– Анджей Шулявский, польский дворянин, следую в Петербург по личному делу, – сообщил щеголь, изящно щелкнув каблуками.
– Расскажите-ка поподробней о сгоревшем мосте. Может, по дороге кого подозрительного встретили?
– Увы, выехав, я сразу укрылся пледом и заснул. Ямщик разбудил меня около моста. Мы полюбовались пожаром и отправились обратно.
Доктор Тоннер выглянул в окно. Ту же историю рассказывал товарищам ямщик, возивший Шулявского, – размахивал руками, лицо его то застывало в драматическом напряжении, то корчилось от гримас. Слушатели по-своему сопереживали, переставая сплевывать шелуху от семечек в кульминациях.
Веригин подозвал адъютанта:
– Николай, скачи в Смоленск. Пусть пришлют отряд восстанавливать мост.
– Ваше превосходительство, – вмешался Сочин, – когда весной ентот мост льдинами разметало, крестьяне здешнего помещика Северского за два дня его починили. Северским без моста никак: поместье большое, по обе стороны реки. А солдат из Смоленска недели две будем ждать.
– Верно мыслишь, смотритель! Как, говоришь, фамилия помещика? Свирский?
– Северский, его сиятельство князь Василий Васильевич Северский.
– Князь Северский, да ты что?!
Тоннер уже бы не удивился знакомству генерала ни с папой римским, ни с вождем племени мунси. Оказалось, однако, что Веригин только слышал про Северского: знатного рода, служил в армии, давно вышел в отставку, живет в имении.
– Что ж, поеду к князю просить о помощи. – Генерал осмотрел избу и присутствующих. – Хм, мы здесь два дня не протянем! Надо проситься на ночлег. Усадьба-то большая?
– Большая! Только свадьба там сегодня!
– Сына женит или дочь выдает?
– Сам женится!
– Седина, значит, в бороду! Молодец! – нараспев похвалил генерал. – Тогда едем все вместе. Какая свадьба без гостей?
Илья Андреевич поразился, с какой легкостью принял генерал это решение. Вот будет нежданная радость у здешнего помещика, когда к нему явятся восемь незваных гостей!
– Без подарков как-то неудобно, – выразил свои сомнения вслух Тоннер.
– А я свою табакерку подарю, – решил генерал. – Почти новая!
– У нас тоже табакерки есть, с видами Рима, – вспомнили Тучин с Угаровым.
– Я подарю свою книгу! – предложил американец. – Настоящая русская свадьба! Какая удача!
– Вы, господин Терлецкий? – осведомился Веригин.
– Мне тоже книжку дашь, – сказал Федор Максимович американцу. – Не дашь, здесь останемся.
Роос уныло кивнул головой.
– Вы, пан Шулявский?
– А я всегда вожу с собой несколько безделушек, специально для подарунков. Краснодеревный футляр с пистолями подойдет?
– Более чем! – похвалил поляка генерал. – Надеюсь, и у вас, доктор, что-нибудь подобное имеется?
В подарок отцу и братьям Илья Андреевич тоже вез табакерки. Но дарить четвертую было бы немыслимо!
– Господа, пожалуй, я попытаю счастья на окружной дороге, – сказал Тоннер, – лошадей на станции теперь предостаточно.
– Чем объясните такой апарт? Тем, что нет подарка? – спросил генерал и тут же поинтересовался у Сочина: – В имении Северских тяжелобольные имеются?
– Анна Михайловна, матушка князя, – вспомнил смотритель.
– В качестве подарка и осмотрите. Николай, – вспомнил про адъютанта Веригин, – приказ скакать в Смоленск отменяю. Сочин, пошлешь туда ямщика, надо почтовое ведомство предупредить.
– Слушаюсь, господин генерал.
– Ну, прощай, солдат. Даст Бог, еще свидимся. – И Сочин с Веригиным крепко обнялись.
Кавалькада из колясок и генеральского дормеза тронулась со станции после кратких, но шумных сборов.
Глава вторая
– «Венчается раб Божий Василий с рабою Божьей Ялизавьетой». Я правильно записал?
Роос хотел дословно воспроизвести текст обряда в своей книге, но в набитой битком маленькой сельской церкви переводить было невозможно, и по окончании таинства этнограф мучил толмача.
Веригин и компания застали князя на крыльце. Одетый в парадный полковничий мундир, Северский уже оседлал темно-пепельного, под цвет его пышных волос, мерина, когда на аллее парка показалась кавалькада. Выслушав Веригина, князь тут же пригласил непрошеных гостей и на свадьбу, и на ночлег, пообещав как можно быстрее починить мост. Потом извинился, мол, опаздывает на венчание, и предложил путникам ехать прямо за ним в церковь. Отказать было неудобно.
Погода к полудню разгулялась: низкое сентябрьское солнце грело по-летнему, ветерок дул приятный, и уставшие от духоты на затянувшемся венчании гости предпочли проделать три версты до поместья Северского, где ждал праздничный стол, пешком. Прогулке мешали лишь немногочисленные лужи, посему дамы все-таки ехали в экипажах.
Как часто бывает, гуляющие разделились на несколько групп. Илья Андреевич примкнул к этнографу и Терлецкому, встретившему в этой глуши троюродную тетушку Веру Алексеевну Растоцкую и ее мужа Андрея Петровича. Милые пожилые люди относились друг к другу с необычайной нежностью, присущей только счастливым парам, и очень трогательно называли друг друга «Люсенька». Андрей Петрович шел пешком с мужчинами, рядом катила бричка с Верой Алексеевной и ее ближайшей подругой, Ольгой Митрофановной Суховской.
– Необычное какое имя – «Ялизавьета!» – заметил этнограф.
– Оно вам хорошо знакомо, по-английски произносится как «Элизабет», – пояснил Тоннер.
– Неужели? А ведь верно! Я уже заметил: русские, где только можно, исправляют звук «Б» на «В»: Варвара, Вавилон, Василий, – применил системный подход американец. – Схожая проблема, говорят, у японцев: они не выговаривают звука Л.
– Так она и есть Элизабет, – заявила Вера Алексеевна, немало удивив племянника.
– Как Элизабет? Разве есть сие имя в святцах?
– При чем тут святцы? Она француженка. А вы не знали? – обрадовалась Вера Алексеевна. – После войны полковник Берг вышел в отставку и, решив зажить деревенскою жизнью, купил у помещика Куроедова поместье рядом с Северскими. Но у Берга этого болел желудок, и принялся он по курортам ездить. Сначала на Минеральные Воды, потом в Спа поехал, во Францию. Полковник был мужчина видный, можно сказать, красивый, хоть и немец, а главное, холост. Там и познакомился с Элизабетой. Ее первый муж, француз, как раз умер, и она свободна была.
– Своих вдов нашим мужчинам не хватает, заграничных ищут! – Сама давно вдова, Ольга Суховская, дама слишком аппетитных достоинств, тщетно искала если не спутника жизни, то хотя бы попутчика.
– Не перебивай, Оленька, – продолжила Растоцкая. – Элизабет невеста была не бедная – у нее свои виноградники и винный завод, на всю Европу известный. Так что за Берга она по любви вышла, уверена в том. Жили они во Франции, сюда не ездили – Спа оттуда ближе, где желудок берговский лечили. Но не вылечили – умер полковник полтора года назад и завещал похоронить себя в России. Вот Элизабета и прикатила с гробиком. И ей тут понравилось. У нас ведь очень хорошо. Правда, господин американец?
– О, да, – проявил учтивость Роос.
– Берг что, православным был? – уточнил Терлецкий.
– Что вы? Конечно, нет. Лютеранин. Лизочку мы уже здесь, пару месяцев назад в православие перевели, когда они с Северским сговорились. Я восприемницей была, а Мухин, наш предводитель дворянства, – отцом-восприемником.
Терлецкий запнулся с переводом, но Тоннер быстро вспомнил английские Godmother и Godfather, и беседа потекла дальше.
– Жаль, крещение не совместили с венчанием, – расстроился Корнелиус Роос. – Я слышал, православные новообращенных купают?
– Нет, Лизочку не купали. Как почтенную матрону при всем честном народе голышом в купель окунуть? – вступил в разговор глава семейства Растоцких. – Ножки да ручки святым миром помазали, и ладно. А грудничков, тех под мышки – и в купель.
– Дай дорасскажу, ты меня перебил, Люсенька, – обиженно проговорила Растоцкая, и губы ее вытянулись бантиком. На детском, несмотря на преклонные лета, лице Андрея Петровича вмиг появилось раскаяние:
– Прости, Люсенька!
– Понравилось тут Лизабете, – продолжила Вера Алексеевна. – Хозяйством занялась, управляющего сменила, маслозаводик построила – в общем, не стала имение продавать, как поначалу хотела. А потом с Северским лямур начался! Кто бы мог подумать? Всегда гаремом обходился, о женитьбе и не помышлял!
Терлецкий, уже навострившийся переводить тихо, быстро и почти дословно, снова запнулся. Тоннер снова пришел на помощь, объяснив, что помещики, словно восточные султаны, понравившихся крестьянок держат взаперти и используют как наложниц. Когда девушка надоедает, ее выдают замуж за какого-нибудь холопа. Заодно и исторический анекдотец рассказал: в 1812 году один помещик при сборе средств на ополчение пытался пожертвовать свой гарем. В порыве патриотизма рухнул на колени перед императором и закричал: «Всех забирай, батюшка! И Машку, и Глашку, и даже Парашку. Никого не жалко».
Роос с завистью посмотрел на Растоцкого.
– Нет! Люсенька одну меня любит. Ему гарем ни к чему, – перехватив взгляд, пояснила жена. – Опять меня перебили! Обходился Северский гаремом, девок исключительно молодых пользовал, не старше шестнадцати. И ни к кому не сватался.
– Это все матушка его, Анна Михайловна! – вновь встряла Суховская. – Карга еще та! Ни с кем здесь не дружит, от всех нос воротит. Мол, они князья, мы им не ровня. И Василию Васильевичу жениться не позволяла, кровь портить.
– Все княгини спесивы, – подтвердила Растоцкая. – Кусманской шестой десяток пошел, так старой девой и помрет! Жениха под стать так и не нашла!
– А почему за Северского не вышла? – удивился Терлецкий.
– Для нее и он недостаточно породист, – пояснила Растоцкая. – Долго перебивать-то будете? Дружила Анна Михайловна Северская только со своей сестрой Марией, она с сыном у них в имении проживала, но пару лет назад померла. Оттого Анне Михайловне стало скучно, и завела она себе компаньонку.
– Поболтать-то даже княгиням хочется, – быстро вставила Суховская.
– Выписала откуда-то дальнюю родственницу, Анастасию. Девица лет двадцати. Не знаю, о чем старая перечница собиралась с ней болтать, но Василий Васильевич общий язык с девушкой нашел быстро. Уж больно красивая…
– Как кобыла сивая, – снова вставила словечко Суховская.
– Гаремчик свой князь прикрыл, думали, к свадьбе дело идет.
– А как же его мамаша? – спросил у Растоцкой Федор Максимович. – Компаньонка что, княгиней оказалась?
– Нет! Просто Анна Михайловна из-за старости соображать перестала. Хоть и доктор при ней круглосуточно, и лекарствами ее пичкают, а и двух слов теперь связать не может. Опять меня сбили!
– Думали, Василий Васильевич с Настей поженятся, – напомнил нить разговора заботливый муж.
– Вот-вот! А он взял и охладел к ней! К Лизавете начал с цветочками ездить. Потом, вижу, вместе на лошадях прогуливаются, по пруду на лодочках катаются! А затем и руку с сердцем предложил.
– Чему ты, Вера, удивляешься? – пожала плечами Суховская. – Настя, хоть и благородна, – голь перекатная.
– Да, – подытожил Андрей Петрович. – У Северского с Лизаветой имение крупнейшим в уезде станет.
– Твоя правда, Люсенька, – согласилась супруга.
– Вот как у людей бывает: один муж дуба даст, Боженька другого пошлет, следующий помрет, нате вам еще. А у некоторых, – всплакнула Суховская, – любви на шестерых хватит, а любить-то некого!
– А мы через Лизабеточку отношения с Северским наконец наладим, – высказала затаенное желание Вера Алексеевна.
– А что такое? – поинтересовался Терлецкий.
– Судимся. Пятый год судимся, – расстроенно ответствовал Андрей Петрович. – Ничем, кроме охоты, Северский не занимается. А как в раж входит, ему все равно, по чьей земле зверя гнать, по своей или по моей. Полей нам потравил – не счесть. Я поначалу терпел. Все-таки человек знатный, не чета мне. Потом поехал, высказал все, а он меня… – плечи Растоцкого задрожали. – Он меня из окна выкинул. Теперь судимся. Федор Максимович, – обратился он к Терлецкому, – не могли бы вы, голубчик, подсобить? Много лет дело тянется.
– Не надо, Люсенька, – перебила мужа Вера Алексеевна. – Даст Бог, через Елизабету помиримся. – И, увидев, что американец отстал, засмотревшись на какую-то осеннюю букашку, шепотом спросила: – Федор, с чего ты переводчиком к американцу нанялся? В должности понизили? Или задание какое особое?
– Люсенька, глупости спрашиваешь, – заметил Растоцкий. – Конечно, задание.
– Даже слепому видно! Федор Максимович за карбонарием приглядывает, – поддержала Андрея Петровича Суховская.
– Карбонарии не в Америке, а в Италии! Оленька, ты хоть «Инвалид» иногда читай, – укорила подругу Растоцкая.
Замученный своею миссией, Терлецкий ответил откровенно:
– Это, Вера Алексеевна, глупость канцелярская. Какой-то умник в нашем парижском посольстве, отправляя донесение, сообщил, что в Россию отправился американский этнограф Корнелиус Роос. И, желая блеснуть образованностью, перевел половину слова «этнограф» с греческого. Получилось «народный граф». К иностранцам и так внимание повышенное, а тут этакий гусь из Америки. Вот под видом переводчика меня и приставили в Петербург сопровождать, вшей на станциях кормить.
Когда Роос догнал компанию, Растоцкая обратилась к нему по-французски:
– Вы женаты, граф?
Растоцкие имели трех дочерей на выданье и не пропускали в округе ни одного события, будь то бал, собрание, свадьба или похороны. Везде, где могли встретиться женихи, «Люсеньки» со своими красавицами были тут как тут. Со старшей ездили даже в Москву, на известную всей России ярмарку невест. Но остались недовольны: дом на зиму сними, платья на каждый бал всем новые пошей, приемы раз в неделю устраивай, а дороговизна в Первопрестольной страшная. А на обеды всякий сброд приходит: якобы женихи, а свататься и не думают. Поедят да уйдут. Насилу выдали. Удачно, правда, – за отставного майора из Твери, но с младшими решили повременить – авось поближе кто сыщется.
– Нет, не женат, – галантно ответил этнограф.
– Врет, – тихо по-русски сказал Терлецкий. – Две жены у него: одна в Америке, другая в Сахаре. Куда ни приедет, перво-наперво женится для установления контакта с аборигенами.
– Это хорошо, – заметила Суховская. – Только тощий он какой-то.
– Нет, нам такие не нужны. Правда, Люсенька? – не ожидая ответа, спросила мужа Вера Алексеевна. – А юноши, что с вами со станции приехали, богаты?
– Один, так я понял, да, – ответил переводчик, – его отец обоим поездку в Италию оплатил.
– Светленький такой? – уточнила Растоцкая.
– Нет, с усиками, – поправил Терлецкий. – Но имейте в виду, Вера Алексеевна, они художники!
– Что из того? Не сапожники же! – рассмеялась помещица.
– Знавал я одного помещика, – начал рассказывать Федор Максимович. – Тоже малевать любил. Разденет крепостную – и рисует, и рисует. Жена его смотрела, смотрела, а потом решила: чем я хуже? И пятерых детишек родила. От соседа.
– Да и пусть себе рисует, – постановила мать троих дочерей. – Главное, чтоб жену для рисований не раздевал. Пущай крепостными обходится.
– Зачем вам эти ясли? – спросила Суховская, имея в виду юный возраст Тучина и Угарова. – Дочек надо выдавать за людей состоявшихся, в летах.