Окружение, фронт. Это я где или, вернее, когда? И тут меня посетила просто великолепная идея, как можно узнать текущую дату, не вызывая подозрений.
– Боец, а у вас сотрясения мозга нет? Сознание ясное?
– Так точно. А вы товарищ… уполномоченный? – Видимо, из-за кожаной куртки он принял меня за опера или особиста.
– Нет, меня еще не призвали. Старший лейтенант запаса Андреев. Давайте проверим ваше состояние. Назовите свое имя и сегодняшнюю дату. – Спрашивать о номере части я поостерегся, все-таки военная тайна.
– Федоров я, Василий. А сегодня 18 сентября 1941 года.
– Вот как. – Мои подозрения, к сожалению, оправдались. – Ну хорошо, а теперь поспешите в санчасть, а я займусь боеприпасами.
Федоров заковылял в медсанбат, опираясь на палку, а я схватил тяжеленный ящик, взвалил на плечо и зашагал в сторону передовой. Произошедшее было для меня некоторым шоком, хотя надо признать, не очень сильным. Прочитав не один десяток книг про попаданцев, я не относился к происходящему как к чему-то невероятному. Вопросов, что делать, тоже не возникло. Надо помогать своей стране. Вот только как? Если бы у меня имелся мобильник или еще какие-нибудь устройства из будущего, то все было бы просто. Но все электронные устройства остались в машине, а без них мне никто не поверит. Значит, вариант «всезнающего советника» Верховного отпадает. Что еще остается? Устроиться где-нибудь на завод или в КБ я не могу, навыков работы без компьютера у меня, конечно, нет. Отсутствие документов еще можно попытаться свалить на войну и эвакуацию, но тот факт, что я ничего не умею делать, мне не скрыть. Впрочем, как и большинству нормальных людей, мне не хочется отсиживаться в тылу, пока идет война. А значит, остается только один путь – на фронт. Ну что же, вот как раз туда я и иду.
Теперь надо решить, воевать ли мне рядовым бойцом, или претендовать на место командира. Хоть я и отучился на военной кафедре, и даже отслужил в армии, но насчет своих способностей никаких иллюзий не питал. Те немногие теоретические знания, которые у меня когда-то имелись, давно выветрились из памяти. А практических навыков не было и вовсе, так как во время прохождения службы я занимался чисто канцелярской работой на древних ЭВМ. Но с другой стороны, сейчас, в сорок первом, командирами рот ставят младших лейтенантов – вчерашних школьников, прошедших ускоренные курсы, а комбатами зачастую назначают выпускников техникумов, закончивших военную кафедру. Неужели я не дотягиваю до их уровня? Тем более что сейчас очень многие командиры действуют не очень грамотно: карты читать не умеют, ложные позиции, предусмотренные наставлениями, не строят. Боевого опыта нет не только у меня, но и у большинства кадровых военных, не говоря уже о недавно призванных в армию. К тому же мое послезнание о войне должно неплохо помочь.
Правда, если я собираюсь стать комвзвода, то нужно учесть один важный момент: Нынешние уставы, в мое время безнадежно устаревшие, значительно отличаются от современных, и о них я ничего не знаю. Единственное, что твердо усвоил из книг, это не называть красноармейцев солдатами, а командиров – офицерами. Обычно на этом попаданцы и прокалываются.
Так смогу я командовать или нет? Вопрос остается открытым, и над ним надо хорошенько поразмыслить.
Впрочем, хорошая физическая нагрузка, выражавшаяся в таскании тяжестей, и острый угол ящика, больно давящий на плечо, не давали мне слишком глубоко погрузиться в дебри самоанализа. К тому же быстро темнело, идти стало труднее и приходилось внимательно смотреть под ноги. Правда, постоянно появлялись яркие вспышки взрывов, но они слепили глаза, а потом быстро гасли, и потому скорее мешали, чем помогали освещать путь.
Вдруг что-то неприятно взвизгнуло совсем рядом со мной, и от ближайшего дерева отлетело облако щепок и кусочков коры. От неожиданности я споткнулся и чуть не уронил свою ношу. Хорошо еще, что я недавно ходил в туалет, а то мог бы случиться маленький конфуз. После такого стресса, когда ты чуть не погиб, люди или впадают в апатию, или же у них происходит выброс адреналина в крови. К счастью, мой организм, натренированный боевыми играми с жесткими правилами, выбрал второе, и я ринулся вперед с удвоенной энергией и с притупленным чувством страха.
По мере приближения к месту сражения взрывы становились все громче, и уже стал слышен посвист пуль над головой, так что пришлось переместить ящик с плеча на спину и идти дальше пригнувшись. Но вот, наконец, линия окопов, кое-где перерытая воронками. Добравшись до нее, я с облегчением спрыгнул вниз. Теперь есть хоть какая-то защита от визжащих то и дело осколков. Вылезать наверх мне решительно не хотелось, и я пробежался вдоль траншеи в поисках хода сообщения, ведущего дальше. К счастью, бойцы, копавшие линию обороны, ничего не забыли, и ход, ведущий в нужном направлении, быстро нашелся. Он был не очень глубоким, и идти все равно пришлось пригнувшись. Сообразив, что прикрываться от пуль и осколков ящиком с боеприпасами все-таки не стоит, я переместил его вперед. Идти согнувшись, прижимая к себе тяжелый и неудобный груз, было трудно, но мои мучения скоро закончились. После очередного поворота ход сообщения пересекался с окопом, в котором находились люди в красноармейской форме, стреляющие из длинных винтовок времен войны.
– Бойцы, принимай патроны, – задыхаясь от бега, прохрипел я.
Оглянувшись на меня, красноармеец с сержантскими треугольниками в петлицах подозвал ближайшего солдата:
– Сидоров, быстро тащи пулеметчикам.
Боец избавил меня от ящика, недовольно буркнув:
– Давай сюда, ну кто так держит. – И радостно побежал с ним к пулеметному расчету, смачно комментируя вслух, что они сейчас такого устроят немцам.
Сержант вопросительно посмотрел на меня, и я громко, чтобы меня было хорошо слышно в таком грохоте, прокричал:
– Старший лейтенант запаса Андреев. В армию пока не призван. Оказался здесь случайно и встретил вашего раненого бойца Федорова.
– Младший сержант Стрелин, – представился в ответ собеседник. – Я вижу, вы без оружия, но ничего. Винтовки у нас есть, так что если можете, присоединяйтесь.
После короткого осмотра места событий стало ясно, что противник ведет наступление превосходящими силами. Сейчас немцы залегли и обстреливают нас издалека. Метрах в трехстах впереди горел подбитый танк с башней необычной формы. К счастью, других танков здесь не было, но недалеко от него стоял полугусеничный броневик, который поливал наши позиции огнем из пулемета.
С нашей стороны отвечала только редкая цепочка винтовочных вспышек, и лишь в двух местах строчили пулеметы, да изредка хлопал миномет. Плохо, что огневой поддержки у нас так мало. Этого явно недостаточно для полноценного боя. Но ведь танк же из чего-то подбили! Если бы он наехал на мину, то, скорее всего, просто потерял бы гусеницу, а не горел так красиво.
– У вас пушки есть? – крикнул я в ухо сержанту.
– Там две, – он махнул рукой, – их еще в начале боя накрыло.
– Пойдем, глянем, может, из них еще можно стрелять.
Младший сержант кивнул, и мы с ним побежали, пригибаясь, по ходу сообщения, который привел нас к орудийному дворику, разделенному валиком на две части. Пушки, как я и предполагал, были маленькими сорокапятками. Странно, что их разместили так близко друг от друга, ведь расчеты обоих орудий можно было накрыть одним выстрелом. Да, видимо, так и произошло. На краю площадки лежали тела трех убитых артиллеристов, но раненых не было, видимо, санитары уже успели их унести.
Одна из пушечек, направленная на танк, была присыпана землей, с наполовину оторванным нижним щитком. Я быстро, насколько это возможно в сумерках, осмотрел ее, надеясь, что основные механизмы уцелели. К сожалению, накатник у нее был мокрый, а это означило, что масло из тормоза отката вытекло, и стрелять из пушки уже нельзя. Вторая сорокапятка была почему-то развернута влево, видимо, оттуда тоже ждали нападения. На вид пушечка казалась вполне исправной. Я пошевелил рукоятку затвора – вроде работает нормально. Правда, панорама разбита, а резиновый наглазник с окуляром отсутствовали. Но на маленькой дистанции можно попробовать управиться и без прицела. Остается только надеяться, что орудие успели привести в боевое положение, потому что без инструкции невозможно быстро разобраться, где находятся предохранитель затвора и стопоры различных механизмов.
Махнув рукой Стрелину, я показал ему, что хочу выкатить пушку на позицию. Мы схватили станины, приподняли, откатили сорокапятку назад, а затем, развернув ее в сторону противника, подкатили к брустверу. Дно дворика было ровным и утоптанным, вес пушки, насколько я помнил, всего килограммов пятьсот или шестьсот, поэтому вдвоем мы легко справились. Хотя покрышка одного из колес изорвана осколками, но, судя по всему, она заполнена губчатой резиной, и такое повреждение было несущественным. Опустив станины, мы надавили ногой на сошники, поглубже вгоняя их в землю.
После этого сержант побежал к ровику метрах в десяти сзади нас, где должны храниться ящики со снарядами, а я стал искать, где тут «что нажимать, чего вертеть», как метко заметил Незнайка, пытающийся управлять космической ракетой.
Судя по автомобильным колесам, орудие было улучшенной конструкции, с полуавтоматическим затвором. Это нам на руку, меньше возни будет. С левой стороны располагались два маховика поворотного механизма. Кто из них регулируют вертикальную, а кто горизонтальную наводку, определить опытным путем было несложно. Я довернул орудие в сторону работающего пулемета, а потом присел на корточки и, заглядывая в ствол, поправил наводку, стараясь, чтобы вспышки выстрелов виднелись чуть выше середины канала ствола. На таком расстоянии силуэт броневика занимал примерно одну треть от диаметра отверстия ствола, и попасть в него можно было даже без прицела.
Стрелин уже принес деревянный чемоданчик, в котором хранились выстрелы для орудия, и открыл его. Какие там снаряды, я не знал. Во-первых, не разбираюсь в тогдашней маркировке, а во-вторых, все равно ничего не смог бы прочитать в темноте.
Сержант осторожно, чтобы не сбить прицел, засунул снаряд в патронник и закрыл затвор, а я тем временем искал спусковой шнур, но его почему-то нигде не было. Но спасибо фильмам о войне, я догадался, что нужно нажать на большую кнопку, расположенную в центре одного из штурвалов.
Грохнул выстрел, пушка качнулась, и вспышка взрыва осветила полугусеничный броневик. Недолет составил примерно метров пять. К этому времени я был уже полуоглушенный, поэтому громкость выстрела меня особо не впечатлила. Впрочем, если бы мы стреляли бронебойными снарядами, то выстрел был бы намного громче.
– Патрон возьми из этого же ящика. Нам как раз осколочный снаряд и нужен, – заорал я как можно громче, опасаясь, что сержант меня не услышит, а сам тем временем довернул маховик вертикальной наводки на пол-оборота.
Немецкий пулемет пока молчал, но я понимал, что скоро он может заработать опять. Но вот снаряд в стволе, затвор закрыт, выстрел, и теперь уже огненный шар закрыл весь силуэт бронетранспортера. Еще один снаряд – контрольный, и можно заниматься пехотой.
Теперь заглядывать в ствол смысла не было, что меня очень обрадовало, так как дым от сгоревшего пороха не только снижал видимость, но и заполнял мне весь нос, заставляя чихать. Я направлял орудие примерно в ту сторону, откуда виднелись вспышки выстрелов, и стрелял. Стрелин уже наловчился и заряжал быстро, но, к сожалению, в лотке оказалось только пять патронов. Я все-таки рассмотрел маркировку боеприпасов на ящике – можно было и догадаться, что осколочные снаряды помечаются буквой «О». Теперь мы побежали к ровику вдвоем и принесли каждый по одному лотку. Не знаю, сколько патронов входит в боекомплект сорокапятки, но в двух глубоких ровиках лежало не меньше сорока ящиков, и похоже, что большинство из них с осколочными боеприпасами.
Стрельба снова возобновилась. Сорокапятка не зря считалась скорострельной пушкой. Конечно, делать выстрел каждые три, а то и две секунды, как это удается опытным артиллеристам, мы не могли. Ведь сержанту приходилось быть сразу и подносчиком и заряжающим, а мне, соответственно, наводчиком и замковым. Но десять снарядов мы выпустили меньше чем за минуту.
Немцы быстро сориентировались и стали в ответ стрелять в нашу сторону, но высокий бруствер хорошо закрывал от огня противника. Только несколько пуль цвиркнуло совсем рядом, заставив нас пригнуться еще сильнее, а одна даже со звоном попала в орудийный щит, выбив из него снопы искр, но закаленная броневая сталь выдержала.
Уже после десятка выстрелов огненная перепалка стала потихоньку стихать. Попав под артобстрел и оставшись без прикрытия брони, немцы поняли, что им здесь ничего не светит. Разумеется, маленькие 45-миллиметровые снарядики не очень эффективны против пехоты, но фрицев и так уже изрядно потрепали. Как только враги стали отходить и почти перестали отстреливаться, я уже не мог стрелять прицельно по вспышкам и прекратил огонь. Горевшая бронетехника поле боя освещала плохо.
Ну вот, а теперь можно узнать больше о текущей обстановке.
– Сержант, далеко позиции противника?
– За рекой, – лаконично ответил сержант.
– А где река?
– Прямо перед нами в шестистах метрах.
Теперь, когда вспышек выстрелов и взрывов стало поменьше, я, приглядевшись, действительно увидел вдалеке поблескивающую поверхность реки. Взяв половинку бинокля, валявшуюся рядом, я начал разглядывать местность через покрытые трещинами стекла в поисках моста или плотов. Чуть левее наших позиций поперек реки была протянута тонкая темная линия – очевидно, та самая переправа, по которой немцы перешли на наш берег.
Угол горизонтального обстрела у сорокапятки, насколько я помнил, достаточно большой, поэтому переставлять станины я не стал, а просто довернул ствол в нужном направлении. После каждого выстрела я смотрел в бинокль, стараясь разглядеть всплески воды, и корректировал прицел. Уже четвертый снаряд угодил в переправу, о чем свидетельствовал яркий взрыв, осветивший серые тени, спешащие по понтонному мостику на тот берег. Я сместил прицел чуть дальше и смог положить еще пару снарядов на переправу, чтобы ею гарантированно нельзя было воспользоваться. Конечно, через узенькую речку немцы легко переплывут с помощью досок и бревен, но вот помощь к ним уже не подойдет.
С немецкой стороны стрельба окончательно стихла, и я решил, что настала пора решить, что делать дальше.
– Товарищ сержант, а кто у вас командует ротой?
– Старшина Свиридов.
– Где его можно найти?
Но искать Свиридова не пришлось, он уже сам подошел, чтобы посовещаться со старшим по званию командиром, за которого меня принимал. Вдруг я что-нибудь умное посоветую. Вместе с ним подошли человек двадцать красноармейцев, видимо, половина всего личного состава роты.
Откашлявшись от порохового дыма, я толкнул небольшую речь, постаравшись высказать свою точку зрения в двух словах:
– Товарищ старшина, нужно выяснить, не остались ли на нашем берегу фашисты, и уничтожить их, пока они не успели окопаться.
Свиридов был со мной полностью согласен, и именно для этой цели он собрал в одном месте бойцов, до этого занимавших оборону по всей траншее. Вот только, как ни хотелось ему самому пойти на разведку, но он должен был остаться командовать остатками роты. Поэтому старшина решил, что возглавить группу разведчиков придется мне. Похоже, что после моих не то чтобы метких, но достаточно удачных выстрелов из пушки, он мне полностью доверял. Выстроив немногочисленных бойцов, Свиридов скомандовал:
– Рота, слушай мою команду. Десять человек идут со старшим лейтенантом, остальные продолжают удерживать оборону.
Я взял пулеметчика с «дегтяревым», а прочие солдаты захватили с собой по одной гранате, больше в роте просто не нашлось. Лицо и ладони я приказал вымазать глиной, хотя особой необходимости в этом не было – после боя все и так были измазаны, как черти. Мне повезло, что и куртка и брюки на мне были черными – как раз то, что сейчас нужно.