– Я была очень занята, – сказала она. – Прости, что ни разу тебе не перезвонила.
– Я что-то не так сказал? Я тебя обидел?
Он был зол и задет, и она почувствовала себя ужасно.
– Нет, совершенно нет.
– Я бы еще чаще звонил, просто не хотел тебе надоесть.
– Просто ужасно занята, – пробормотала она. Снег не прекращался.
– Девушка, отвечавшая на звонки, должно быть, возненавидела меня, потому что я все время просил передать одно и то же.
– Ну, телефон стоит рядом с ее комнатой. Ее можно понять. Она все время кому-то что-то передает.
– Я не понимаю, – сказал Уолтер, чуть не плача. – Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? Да?
Она ненавидела, просто ненавидела подобные сцены.
– Я правда очень занята, – сказала она. – И у меня сегодня важный матч.
– Нет, – покачал головой Уолтер, – что-то случилось. Что? У тебя такой расстроенный вид.
Она не хотела упоминать разговор с матерью, потому что пыталась настроиться на игру, и лучше было на этом не зацикливаться. Но Уолтер так отчаянно молил об ответе – не ради своих чувств, но ради справедливости, – что Патти почувствовала, что должна что-то объяснить.
– Слушай, – сказала она. – Поклянись, что не скажешь Ричарду.
Сказав это, она осознала, что так и не понимает смысл этого запрета.
– У Элизы лейкемия. Это ужасно.
К ее изумлению, Уолтер расхохотался:
– Ну это вряд ли.
– Это правда, – сказала она. – Веришь ты в это или нет.
– Ладно. И она по-прежнему принимает героин?
– У нее лейкемия, – повторила Патти. – О героине я ничего не знаю.
– Даже Ричард этим не балуется, а это, поверь мне, говорит о многом.
– Я ничего об этом не знаю.
Уолтер с улыбкой кивнул.
– Тогда ты и вправду замечательный человек.
– Об этом я тоже ничего не знаю. Мне надо пообедать и пойти готовиться к игре.
– Прости, я не смогу сегодня прийти на матч, – сказал он, когда она повернулась, чтобы уйти. – Я хотел, но сегодня будет выступать Гарри Блэкман[30]. Я должен его послушать.
Она раздраженно обернулась:
– Без проблем!
– Это член Верховного суда. Автор вердикта по делу Роу против Уэйда.
– Я знаю, – сказала она. – Моя мать ему практически поклоняется. Можешь не объяснять, кто это.
– Ладно. Извини.
Между ними закрутился снежный вихрь.
– Ладно, тогда больше не буду тебе надоедать, – сказал Уолтер. – Мне жаль насчет Элизы. Надеюсь, у нее все будет хорошо.
В том, что произошло дальше, автор винит только себя – не Элизу, не Джойс, не Уолтера. Как всякого игрока, ее мучило, что периоды незаброса часто затягиваются: она честно отыгрывала второстепенные встречи, но даже в моменты худших вечерних дум находила утешение в чем-то большем – в своей команде, в мысли, что спорт важен, – извлекая истинную усладу из ободряющих воплей товарок по команде и подшучивания “на счастье” между таймами: вечные вариации про дырявые руки и мазилу, из тех, что и ей самой случалось выкрикивать тысячу раз. Она всегда стремилась завладеть мячом, потому что мяч всегда спасал ее, был надежной частью жизни и в детстве преданно сопровождал ее каждое лето. И все эти церковные ритуалы, которые неверующим кажутся бессмысленными или фальшивыми: когда мяч попадает в корзину, хлопают по ладоням так, когда член команды покидает поле – эдак, а после удавшегося штрафного – непременная куча-мала. И конечно, выкрики “Шона, давай!”, или “Кэти, молодец!”, или “Впе-ред! Впе-ред!”. Все это стало для нее настолько родным, настолько понятным, настолько необходимым сопровождением хорошей игры, что ей не приходило в голову этого стыдиться – так же как того, что она потела, носясь по полю. Женский спорт, конечно, был далек от пасторали. Помимо объятий здесь присутствовали яростное соперничество, ссоры и жестокая нетерпимость. Шона обвиняет Патти в том, что та делает слишком много пасов Кэти и слишком мало – ей; Патти негодует, видя, как тупоголовая Эбби Смит, центральный игрок, в очередной раз упустила мяч и не справилась с ним; Мэри Джейн Рорабэкер затаила злобу на Кэти, потому что та не пригласила ее снимать квартиру с ней, Патти и Шоной, хотя в Сент-Поле они дружили в десятом классе; каждый игрок испытывает виноватое облегчение, видя, как нервничает и лажает многообещающий новичок и потенциальный соперник, и т. д., и т. п. Но соревновательные виды спорта подразумевают наличие особой веры и полной самоотдачи, и когда в тебя окончательно вобьют этот образ мышления – в средней или по крайней мере старшей школе – тебе уже не о чем волноваться по пути в спортзал: ты знаешь Ответ на Вопрос, и Ответ этот – Команда, и все пустяковые личные переживания остаются за пределами зала.
Возможно, Патти, переволновавшись из-за разговора с Уолтером, забыла как следует поесть. Что-то определенно пошло не так в ту самую секунду, когда она вошла на стадион “Уильямс”. Команда Калифорнийского университета сплошь состояла из качков – трое игроков были шести футов росту, а то и больше, – и тренер Тредвелл задумала заставить их выдохнуться, чтобы самые низкорослые члены команды, особенно Патти, могли проскальзывать и забивать мячи прежде, чем “Мишки” выстроят свою защиту. Планировалось, что они будут вести себя максимально агрессивно и спровоцируют двух лучших бомбардиров “Мишек” на нарушения. Никто не ждал, что “Суслики” победят, но в случае победы они могли войти в двадцатку лучших команд в неофициальном национальном рейтинге – а так высоко при Патти они еще не забирались. Так что это был крайне неудачный вечер для утраты веры.
Патти ощущала какую-ту странную слабость. Во время разминки она двигалась так же, как и всегда, но ее мускулы словно утратили эластичность. Ее раздражала бодрость товарищей по команде, но стеснение в груди и медлительность мыслей мешали ей утихомирить их. Мысли об Элизе удалось прогнать, но вместо этого теперь она размышляла о том, что через полтора сезона с ее карьерой будет покончено, а ее сестра может стать знаменитой актрисой, так что спорт был сомнительным объектом приложения времени и сил, и ведь мать годами намекала на это, а она беспечно игнорировала ее предупреждения. Можно с уверенностью сказать, что подобные размышления перед игрой категорически не рекомендуются.
– Будь собой, будь крутой! – наставляла ее тренер Тредвелл. – Кто наш лидер?
– Я лидер.
– Громче.
– Я лидер.
– Громче!
– Я лидер!
Если вы когда-нибудь занимались командными видами спорта, вы поймете, что после произнесения этих слов Патти немедленно ощутила собранность и сосредоточенность. Странно, что подобные фокусы работают и простые слова придают уверенности. Она спокойно размялась и спокойно пожала руки капитану “Мишек”, чувствуя на себе оценивающие взгляды соперников и зная, что их предупредили: она – очень опасный игрок и руководит нападением в “Сусликах”; ее репутация была чем-то вроде брони. Но когда начинаешь терять уверенность во время игры, никакие фокусы не помогают. Патти прорвалась к кольцу и сделала двухочковый бросок, и в этот момент вечер для нее закончился. К концу второй минуты она почувствовала комок в горле и поняла, что в эту игру налажает так, как не лажала никогда раньше. Ее противник был на два дюйма длиннее, на тридцать фунтов тяжелее и прыгал бог знает насколько выше, но проблема была не в ее теле – или, скажем так, не только в теле. Ощущение проигрыша угнездилось в ее сердце. Вместо того чтобы бурлить яростью из-за физического превосходства “Мишек”, она переживала из-за этой несправедливости, жалела себя. “Мишки” попробовали устроить массированное наступление по всему полю и с удивлением обнаружили, что у них это отлично получается. Шона отбила мяч в сторону Патти, но та упустила его, оказавшись в углу. Ей снова достался мяч, и она снова упустила его. Ей снова достался мяч, и она бросила его прямо в руки защитнику, словно желая порадовать его. Тренер объявила перерыв и потребовала, чтобы она встала дальше на поле и играла на передаче; но “Мишки” уже ждали ее там.
Она бросила мяч, тот описал длинную траекторию и приземлился куда-то на трибуны. Пытаясь сглотнуть ком в горле и разозлиться, она получила штрафной за нарушение. Прыгала Патти уже совсем без энтузиазма. В трехочковой зоне она дважды упустила мяч, и тренер вызвала ее на пару слов.
– Так, где моя девочка? Где мой лидер?
– У меня сегодня не получается.
– У тебя все получится. Все в твоих руках.
– Ладно.
– Покричи на меня. Выпусти пар.
Патти потрясла головой:
– Не хочу выпускать.
Тренер нагнулась и взглянула ей в лицо, и Патти с огромным усилием заставила себя взглянуть ей в глаза.
– Кто наш лидер?
– Я.
– Крикни!
– Не могу.
– Хочешь, чтобы я тебя удалила? Ты этого хочешь?
– Нет!
– Тогда иди. Ты нам нужна. Поговорим потом, ладно?
– Ладно.
Прилив сил тут же схлынул, ненадолго задержавшись в теле Патти. Она продолжала играть ради своих товарищей, но играла бесхарактерно, совсем как когда-то, – она участвовала в игре, а не вела ее, передавала мяч, а не забивала его; а затем скатилась к еще более старым привычкам и торчала на краю поля, иногда бросая оттуда мяч в прыжке – в другой вечер ей бы удался подобный трюк, но не сегодня. Как сложно спрятаться на баскетбольном поле! Патти вновь и вновь терпела неудачи, и каждая новая неудача словно бы приближала следующую. Повзрослев и узнав, что такое депрессия, она привыкла к чувству, которое испытывала в тот февральский вечер. Но тогда для нее было внове видеть, как вокруг бурлит игра, полностью вышедшая из-под ее контроля, и ощущать, что все происходящее – приближение и удаление мяча, тяжелые удары ног по полу, каждая новая попытка противостоять целеустремленным и решительным “Мишкам”, каждый добродушный хлопок по плечу в перерыве – имеет один смысл: это ее поражение, ее беспросветное будущее, тщетность ее усилий.
В конце третьего периода тренер наконец усадила ее на скамью. “Суслики” отставали на двадцать пять очков. Оказавшись на скамье, Патти немного пришла в себя. У нее вновь прорезался голос, и она подбадривала своих товарищей и хлопала их по ладоням, как неугомонная первокурсница, упиваясь унижением и стыдом из-за их чрезмерно деликатных утешений – она была низвергнута до болельщицы в игре, в которой должна была блистать. Но она считала, что заслужила этот позор, наломав дров на поле. Купаясь в собственном дерьме, Патти впервые за день отлично себя чувствовала.
В раздевалке она пропустила мимо ушей отповедь тренера, после чего проплакала добрых полчаса. Друзьям хватило мудрости оставить ее в покое.
Надев пуховик и вязаную шапочку с эмблемой “Сусликов”, она отправилась в лекторий, надеясь, что Блэкман еще выступает, но здание уже было заперто. На секунду Патти задумалась, не вернуться ли ей к себе, чтобы позвонить Уолтеру, но тут же поняла, что больше всего ей сейчас хочется нарушить режим и напиться вина. По заснеженным улицам она добрела до квартиры Элизы и тут поняла, что на самом деле ей больше всего хочется наорать на подругу.
Элиза возразила по домофону, что сейчас поздно и она устала.
– Впусти меня, – потребовала Патти. – Без вариантов.
Элиза впустила ее и улеглась на диван. Она валялась в пижаме и слушала какой-то пульсирующий джаз. Густой воздух был пропитан апатией и застоявшимся сигаретным дымом. Патти, упакованная в пуховик, стояла у дивана, и с ее кроссовок стекал растаявший снег. Элиза медленно дышала и очень долго собиралась заговорить – случайные подергивания лицевых мускулов наконец утратили хаотичность, и ей удалось пробормотать:
– Как игра?
Патти не ответила. Вскоре стало очевидно, что Элиза забыла о ее присутствии.
Не было смысла начинать орать на нее прямо сейчас, поэтому Патти быстро обыскала квартиру. Она сразу же нашла у дивана героин – Элиза просто бросила сверху подушку. Среди поэтических и музыкальных журналов лежала синяя папка на трех кольцах. На первый взгляд, с лета ее содержимое не изменилось. Она порылась в бумагах и счетах в поисках чего-нибудь, имеющего отношения к медицине, но ничего не нашла. Пластинка пошла по второму кругу. Патти перевернула ее и уселась на журнальный столик – перед ней лежал альбом и героин.
– Подъем, – сказала она.
Элиза зажмурилась еще крепче. Патти потрясла ее за ногу.
– Подъем!
– Мне нужна сигарета. Химия меня просто вырубает.
Патти усадила ее попрямее.
– Привет, – сказала Элиза, слабо улыбаясь. – Рада тебя видеть.
– Я больше не хочу с тобой дружить, – заявила Патти. – Мы больше не будем встречаться.
– Почему?
– Просто не хочу.
Элиза закрыла глаза и потрясла головой.
– Ты должна помочь мне, – сказала она. – Я принимала наркотики из-за боли. Из-за рака. Я хотела сказать тебе, но не решалась…
Она откинулась на спину.
– У тебя нет рака. Ты это выдумала, потому что двинулась на мне.
– У меня лейкемия. Сто процентов.
– Я пришла из вежливости, чтобы поговорить с тобой лично. Теперь я пошла.
– Останься! У меня проблемы с наркотиками, ты должна мне помочь.
– Мне нечем тебе помочь. Обратись к родителям.
Последовала долгая пауза.
– Дай сигарету, – попросила Элиза.
– Меня бесят твои сигареты.
– Я думала, что ты меня понимаешь насчет родителей. В том плане, что я не та, кем они хотели бы меня видеть.
– Я тебя вообще не понимаю.
Последовала еще одна пауза.
– Ты же понимаешь, что будет, если ты уйдешь? – спросила Элиза. – Я покончу с собой.
– Тогда нам определенно следует остаться друзьями! – съязвила Патти. – Чувствую, будет весело.
– Я просто тебя предупреждаю. Ты – единственная прекрасная вещь в моей жизни.
– Я не вещь, – уверенно сказала Патти.
– Ты когда-нибудь видела, как кто-нибудь колется? Я неплохо наловчилась.
Патти убрала шприц и героин в карман куртки.
– Какой телефон у твоих родителей?
– Не звони им.
– Позвоню. Без вариантов.
– Ты меня не бросишь? Ты будешь меня навещать?
– Обязательно, – солгала Патти. – Скажи мне номер.
– Они все время о тебе спрашивают. Они считают, что ты хорошо на меня влияешь. Ты не уйдешь?
– Не уйду, – снова солгала Патти. – Какой номер?
Родители прибыли после полуночи и выглядели именно так, как должны выглядеть люди, которых оторвали от приятного времяпрепровождения по подобному поводу. Патти обрадовалась знакомству с ними, но это чувство определенно не было взаимным.
Бородатый отец с глубоко посаженными темными глазами и миниатюрная мать в кожаных сапогах на шпильках словно распространяли вокруг себя сексуальные вибрации: Патти подумала о французском кино и вспомнила слова Элизы, что они жизни друг без друга не мыслят. Патти была бы не против услышать парочку извинений за поведение их чокнутой дочурки в присутствии посторонних, или благодарность за заботу об их дочери на протяжении последних двух лет, или по крайней мере признание, что именно они проспонсировали последний кризис. Но как только семейка очутилась в одной комнате, немедленно начала разворачиваться странная диагностическая драма, в которой явно не было роли для Патти.
– Какие наркотики, говори! – потребовал отец.
– М-м, герыч, – ответила Элиза.
– Герыч, сигареты, бухло. Что еще?
– Иногда чуть-чуть кокаина. Теперь уже реже.
– Что еще?
– Все.
– А твоя подружка тоже употребляет?
– Нет, она чемпионка по баскетболу. Я же вам говорила. Она правильная и крутая. Она потрясающая.
– Она знала, что ты употребляешь?
– Нет, я сказала, что у меня рак. Она ничего не знала.
– Сколько это продолжалось?
– С Рождества.
– И она тебе поверила. Ты нагородила всякой чуши, и она тебе поверила.
Элиза захихикала.
– Да, я ей поверила, – сказала Патти.
Отец даже не взглянул в ее сторону.
– А это что еще? – сказал он, показывая на голубой альбом.
– Это мой альбом “Патти”, – объяснила Элиза.
– Похоже на какую-то фанатскую тетрадь, – заметил отец матери.
– Она сказала, что бросает тебя, и ты заявила, что покончишь с собой, – подытожила мать.