Со дня на день ожидалась отправка на фронт. На учебных площадках училища мы обучали солдат штыковому бою – колоть штыками и работать прикладами.
– Нам это не нужно, товарищ лейтенант! Мы будем, как финны, в ДОТах сидеть.
Я им не возражал, но всё же сказал:
– Без физических упражнений немыслима одиночная подготовка бойца. Без тренировки физических данных солдат – не солдат!
– Ну, если как учебные, то давай, командуй нами, лейтенант!
Уже с первых шагов они решили опробовать и прощупать меня. Они хотели узнать, насколько я упорный и придирчивый или покладистый и уступчивый. Солдат всегда норовит всё знать наперёд. Я не обрывал их окриками и спокойно требовал выполнения команд. Они нехотя подчинялись, но каждый раз старались отлынивать, шла проба сил. В конце концов, я им сказал:
– Вы призваны в действующую армию и обязаны выполнять то, что от вас требуют. Кто будет сопротивляться тихой сапой, я вынужден буду на тех подать рапорт для отчисления в пехоту! – Последние мои слова подействовали на них исключительно проникновенно.
* * *
И вот настал день отправки на станцию и погрузки в эшелон. Роты построились в походную колонну и знакомая, мощенная булыжником дорога под грохот солдатских сапог поползла назад. Повозки, груженные фуражом, продовольствием, амуницией и боеприпасами, стуча и пыля, потянулись на станцию вслед за ротами. За ними повзводно зашагали солдаты. Взвод за взводом, рота за ротой уходили на войну. И теперь эта узкая мощеная дорога вокруг Сенежа стала для нас началом неизвестного пути.
Смотреть на солдат было грустно и весело. Здесь действовал какой-то пестрый закон живой толпы. Одни шли легко, шустро и даже весело, другие – наоборот, шли понуро, устало и нехотя. Одни торопились, вырывались из строя куда-то вперёд, другие едва волочили по земле ноги.
Было жарко, безоблачно и безветренно. Дорожная пыль лезла в глаза. Пахло яловой дубленой кожей, новой кирзой, сбруей, дёгтем телег и лошадиным помётом.
В движении, в жаре и в пыли шагали солдаты и с непривычки потели. У одного каска откинута на затылок, у другого – она на носу. Из-под касок смотрели раскрасневшиеся потные лица. Колонна двигалась то замедляя, то ускоряя свой шаг.
Потом, на фронте, на прифронтовых дорогах, они усвоят свой неторопливый ритм и шаг, пойдут без рывков, экономя силы. Они пойдут медленно и как бы нехотя, не соблюдая строя и не сбиваясь с ноги. Они со временем забудут, как солдаты ходят в ногу. «Ать-два, левой!» – это не для войны. Уметь пройти полсотни километров без отдыха и привалов, в полной солдатской выкладке – это, я вам скажу, высший класс для солдата.
Эшелон тем временем стоял на товарных путях. Рота вышла на поворот дороги, и мы увидели стоящий на путях эшелон. Десятка два товарных, открытые платформы и один пассажирский зеленый.
Для солдат и лошадей – товарные двухосные, для повозок, груза и кухонь – двухосные открытые платформы. Зеленый пассажирский – для медперсонала и нашего штаба. Для солдат товарные вагоны были оборудованы деревянными нарами в два яруса из толстых неструганых досок.
Солдат построили вдоль состава, осталось только узнать, в какой вагон их вести. Но состав был не полностью укомплектован, план посадки пришлось изменить. Когда всё было распределено и расписано, солдаты, толкаясь, побежали к вагонам. Им не терпелось пробраться вперёд. Залезая в вагон, они галдели, толкались и спорили. Каждый старался занять место поудобнее. Они, как школьники на экскурсии, бестолково цеплялись друг за друга, работали локтями и расчищали себе путь. Как будто было важно, где на нарах достанется место.
Вот люди! Едут на фронт, и даже тут не хотят прогадать. Я пытался удержать своих солдат, но где там! Разве их удержишь, если соседние взводы кинулись толпой к подножкам.
Солдаты были все одеты одинаково, а одежда сидела на них по-разному, да и характерами они были все разные. Они успели подружиться по двое, по трое и устроились вместе на нарах. А так вообще они фамилий друг друга не знали. Были среди них молчаливые и угрюмые, были, как обычно, болтуны и вертлявые. Эти повсюду совали свой нос. Они боялись что-нибудь прозевать, везде искали выгоду и новости, лезли со своими советами. Хотя разговор их не касался, и в их советах никто не нуждался.
Я смотрел на всех и думал: кто из них на фронте струсит, кто посеет панику, бросит раненого товарища, обезумев от животного страха. Кто? Вон тот молчаливый или этот шустрый, а может – тот рыжий с веснушками на носу? Сейчас, когда до войны не так далеко, по их виду не скажешь, кто проявит себя человеком, а кто будет шкуру спасать.
Все ожидали, что эшелон пойдёт в сторону Клина, а он, скрипя и стуча, выкатил к выходному семафору основного пути. Паровоз перецепили с другой стороны, и мы сразу поняли, что состав пойдёт на Москву. Никто точно не знал, куда будет держать свой путь эшелон. Ходили всякие слухи.
Поезд набрал скорость, и мимо вагонов замелькали поля и леса. Потом в пути стали попадаться пригородные станции и платформы с людьми, ожидавшими пригородные поезда. Не доезжая до Москвы, эшелон вышел к Лихоборам.
В Лихоборах мы простояли около часа. Кто-то разрешил выпустить солдат на платформу, чтобы они истратили деньги, которые были у них с собой. В ларьках брали всё: кто печенье и конфеты, а кто, естественно, бутылки с водкой и вином. Тот, кто разрешил, сделал большую ошибку. Через каких-то полчаса в вагонах уже гудело хмельное веселье.
Я был молод, и в житейских вопросах особенно не разбирался. Не усмотрел я, как в Лихоборах мои солдаты протащили в вагон бутылок десять водки и вина. Я не сразу заметил покрасневшие рожи своих солдат. Они помалкивали и потягивали из бутылок, забравшись подальше на нары. Потом нашёлся один шустрый, он подозвал меня и предложил выпить для настроения немного красненького вина.
– Выпейте, товарищ лейтенант! Мы расстарались для вас красненького, церковного кагора! Наши ребята все вас просят! Вон, посмотрите, даже и старшина!
Я посмотрел в сторону старшины, у него от удовольствия расплылась физиономия. Я обвёл внимательным взглядом сидевших на нарах солдат и отвернулся, ничего не сказав. Моё молчание для старшины было – как оплеуха.
«Дело серьёзное, – думал я. – Едут на фронт. По дороге всякое может случиться, возможна бомбёжка, в любую минуту может налететь немецкая авиация». Я не понимал особой радости тех, кто нализался без всякой причины. Но я не мог категорически приказать своим солдатам не брать в рот вина, когда весь эшелон гудел, перекликаясь пьяными голосами.
На одной из остановок меня вызвали в вагон к командиру роты, он был крайне и приятно удивлен, что из четырех командиров взводов я был совершенно трезв. Старший лейтенант сам не прикладывался в эшелоне к вину, но и мне ничего не сказал по этому поводу. Он просто запомнил на дальнейшее этот факт.
– Эшелон подойдёт к станции Селижарово, разгружаться будем на рассвете. Выгрузка должна пройти организованно. Безо всякой сутолоки и беготни. Не исключен налёт немецкой авиации. Взвод не распускать, держать всех в строю! Из вагона строем и бегом сразу за станцию! Твой взвод пойдёт на марше замыкающим! Если я отлучусь, ты останешься за меня. Всё ясно?
– Разрешите идти?
– Бутылки все выбросить по дороге! При разгрузке никаких бутылок не должно остаться в вагонах!
– Всё будет сделано, товарищ старший лейтенант!
– Надеюсь на тебя. Ступай к себе в вагон!
У меня поднялось настроение, и я, широко ступая, пошёл в сторону своего вагона. Вот я и получил веское подтверждение своему отношению к водке и выпивке своих солдат.
Ночь подошла и навалилась незаметно с разговорами и возней. Солдаты избавились от бутылок, легли на нары и притихли. Лежали на нарах, не раздеваясь, подоткнув под головы свои скатки и мешки.
Колеса мерно постукивали на стыках. Выглянешь в проём полуоткрытой двери, длинный состав, как сороконожка, ползёт по одноколейному пути. Вагоны пошатываются, доски скрипят, а состав бежит по рельсам, то замедляя то, ускоряя свой ход.
Где-то у Селижарова мы должны занять оборону. Подошёл немец к этой линии или нет? Ночью поезд несколько раз останавливался. Паровоз надрывно фыркал, издавал короткие визгливые гудки. Потом, видно набравшись сил, подавал протяжный голос, остервенело дергал вагоны, и вдоль состава шёл перезвон цепей. Вагоны рывками трогались с места, и поезд, снова набирая скорость, бежал торопливо вперёд.
Где-то в Кувшинове к составу прицепили ещё один паровоз. Дело пошло веселей.
Солдаты похрапывали на нарах. Они не знали, что слышат в последний раз мерный стук колес, надрывистый, сиплый гудок паровоза, позвякивание цепей, пронзительный скрип буферных тарелок, покачивание разбежавшихся вагонов.
Перед рассветом поезд затормозил, загрохотал на входных стрелках у семафора, подкатил к какой-то станции и замер на месте. Потом как бы нехотя попятился назад, и вдоль вагонов забегали люди.
Вначале было трудно разобрать, что они кричали. Но вот вдоль вагонов полетела одна, вторая команда. И, наконец, громкий голос связного, просунувшего голову в открытую дверь, возвестил, что мы приехали и приступили к разгрузке.
Я послал к командиру роты связного и стал дожидаться ротного построения. Из общей толчеи повозок, лошадей и солдат постепенно стали отделяться взводы, повозки, роты и, наконец, весь вываливший наружу эшелон вытянулся на дороге в походную колонну.
Рота тронулась и пошла вслед за уходящей колонной. Мощеная дорога медленно поднималась вверх, и через некоторое время мы вышли из низины на свет. Несколько гудков паровоза долетело до нас со спины, и, как прощальный последний голос живого мира, они потонули в предрассветном пространстве.
* * *
Мы шли по булыжной дороге, медленно забираясь в гору. Перед нами постепенно открывался далекий и сумрачный горизонт. Поднявшись на гребень, мы впервые увидели бесконечную даль. Первый взгляд всегда оставляет в памяти неизгладимую картину. Мы, с каждым шагом удаляясь от Селижарова, шли молча, не меняя и не ускоряя шаг.
Колонна растянулась по дороге и разорвалась. Наконец одна из рот свернула в сторону, а мы продолжали идти куда-то вперёд. Каждая рота самостоятельно определяла свой путь. Мы шли, стуча железными набойками сапог, по неровной поверхности неширокой дороги. Мимо медленно, меняясь местами, проплывали поля и леса. Солдаты посматривали по сторонам, думая, что они приближаются к линии фронта, но кругом по-прежнему всё было тихо и сумрачно. Тишина! Зловещая тишина! Кругом такое спокойствие и такое безмолвие, что казалось, в ушах звенит после лязга и грохота колёс товарного поезда.
Серое утро встретило нас мелким дождём и прохладой. Булыжная мостовая кончилась, и мы шли по грунтовой дороге.
Я шёл сзади и следил, чтобы никто не отстал. Мне было поручено смотреть за отстающими солдатами. Я снимал груз с плеч отставшего солдата, сажал его на телегу и возвращался в конец строя. Через некоторое время отдохнувший солдат отправлялся догонять своих товарищей, а его место в повозке занимал новый обессилевший.
Недалеко от дороги, с правой стороны, показалась деревня. Избы стояли без всякого порядка, и казалось, что деревня вымерла от какой-то страшной болезни.
Скорее всего, подумал я, жителей деревни эвакуировали. Что это? Линия фронта проходит где-то рядом? По моим расчётам, мы успели пройти километров тридцать. За деревней снова показался лес, а за лесом – поле. Дорога свернула круто влево и пошла вниз. Вскоре мы увидели следы каких-то строительных работ. Здесь рыли, а здесь копали, здесь зарывали бревна и ставили столбы, лили бетон, засыпали песок, ровняли землю, укладывали дерн, прибивая его деревянными колышками. Здесь проходила линия обороны. Мы пришли на передний край укрепрайона. После недолгого совещания со взводными, командир роты объявил:
– Карты района у вас на руках не будет, командирам взводов не положено. Пойдём знакомиться с местностью, обойдём пешком весь район обороны.
И он повёл нас по переднему краю роты. Мы гуськом пробирались сквозь густые заросли кустов и деревьев, пригибались и перепрыгивали траншеи, неотступно следуя за ним. За короткое время мы обошли весь район обороны роты. Теперь, уточнив границы взводов, сектора обстрела и наблюдения, мы должны были развести по окопам своих солдат.
Приказа занять оборону ещё не поступало, поэтому благоустройство и дооборудование позиций было не наше дело. Взводам нужно было рассредоточиться по всей линии участка и ждать боевого приказа сверху. Мы заняли небольшую землянку, я выставил охрану, назначил смены часовых и объявил распорядок дня.
Окопная жизнь началась для солдат как-то сразу, без всяких вступлений и подготовки. В землянке весь взвод разместиться не мог, часть людей осталась на ночь в открытых окопах без крыши. Каждый мог на место ночевки принести себе охапку хвороста или соломы, если где-то под боком была возможность её найти.
Ещё вчера, лежа в вагоне на сухих шершавых неструганых досках, они потягивали из горлышка сладковатый портвейн, курили папиросы и беззаботно пускали табачный дым под потолок. Сегодня, устав от марш-броска, они попали в сырые липкие окопы. От непривычки руки и ноги потяжелели, хребет и шея болели, а снять с себя что-нибудь и сбросить на землю солдату было не положено. В чём есть солдат на ногах, в том и ложись! Да ещё винтовку свою покрепче прижми.
С утра я солдат включил в работу. Они, ничего не понимая, копались в земле. Я знал по опыту, что солдат надо сразу втянуть в работу и в суровый режим. Главное – не дать солдату разомлеть и расслабиться. Впереди будет немало тяжких переходов, и каждый раз после них нужно иметь запас сил. В этом, вероятно, мудрость физической закалки солдата. Теперь, когда рота вышла на рубеж обороны, обстановка могла измениться в любую минуту, об этом меня предупредил командир роты.
Вечером, когда меня вызвали к командиру роты, я слышал там разговор про немцев. Прибывший из штаба батальона офицер рассказал, что они были верхами впереди километров на двадцать и слышали на западе артиллерийскую стрельбу. Орудия били залпами. Настоящая канонада! Слово «канонада» в рассказе офицера звучало солидно и весомо. Я сам никогда не слыхал гула артиллерийской канонады и мог её только представлять по сюжетам кино. А этот незнакомый офицер слышал её в отдалении. Ему исключительно повезло! Он успел побывать на линии огня и фронта.
Вернувшись в расположение своего взвода, я подозвал старшину и многозначительно сказал:
– Люди слышали впереди канонаду!
– Наверняка, это наши! – уверенно заявил старшина.
– Я тоже так думаю, – согласился я, – иначе и быть не может! Устроить канонаду могли только наши!
Я никак не предполагал, что на Западном фронте у нас нет ни снарядов, ни артиллерии. На фронтовых складах вообще отсутствовали боеприпасы, а у отступающих солдат давно кончились ружейные патроны. Вот почему многие, кто бежал и отступал от немцев, побросали свои винтовки.
Прошло несколько дней, из-за леса, где, по рассказу офицера из штаба, громыхала канонада, появились маленькие группы солдат. Они шли без противогазов, без касок и без винтовок… Когда мы их остановили и спросили, кто они и откуда идут, где сейчас бои и грохот нашей канонады, они очень удивились и отрицательно помотали головами.