Но Тамара Петровна резко оборвала ее:
– Брось ты, Оля! Соня права. Нечего им возле взрослых крутиться. Детям потакать нельзя. Поверь моему опыту. Допустишь слабину – на голову сядут. Пусть привыкает вместе со всеми играть. А то дикая какая-то.
«Добрые рыцари» только этого и ждали. Снова погнали меня по площадке, щелкая прутьями. У сарая стали хлестать уже не по земле, а по ногам. На ногах вспухли бордовые ссадины. Я очень боялась, что их увидит мама. Когда она пришла за мной, я все старалась опустить подол юбки как можно ниже. Но мама все равно увидела.
– Погоди-ка, погоди! – приподняла она юбку. – Что это у тебя? Кто тебя так?! Тарасов?
– Нет! Я сама. Мы шалаш из веток строили. Вот и поцарапалась, – как можно убедительнее тараторила я.
Мама, поверив, покачала головой.
– Ты у меня как мальчишка! Все тебя на какие-то приключения тянет. Другая бы, как все девочки, в куклы играла. А этой надо какие-то шалаши строить.
Выдумка про шалаш звучала правдоподобно. У дальнего забора детсада действительно были спилены кусты. А ветки никто так и не убрал. Они, похоже, уже засохли, потому что листья пожелтели и скукожились. Мальчишки выламывали прутья из этой кучи.
И про Тарасова маме тоже не соврала. Он правда не бил. И даже не злорадствовал, а молча стоял и кусал на пальцах заусенцы. Это он, Борька, подал «добрым рыцарям» идею отстать от Бабы-яги, пока, мол, воспитательницы не заругались.
Ночью ноги зачесались. Наверное, в прутья была вплетена еще и крапива. Я скоблила кожу до крови. Но не это мешало заснуть. В ушах звучал визгливый голос Софьи Семеновны: «Ты что здесь делаешь?! Подслушиваешь взрослые разговоры?!» Засыпая, я думала: «Нет, лучше уж быть некрасивой, но доброй, чем такой красивой и такой злой».
На другое утро в детский сад я не пошла.
И снова на светлых больничных шторах, как на экране, задвигались тени, на глазах превращаясь в близких ей людей.
– Вставай, доченька! – умоляет ее мама. – На работу опоздаю!
– Я дома буду! – отворачивается она лицом к стенке. – Не буду больше в сад ходить.
– А почему? Тебя кто-то обидел? – допытывается мама.
– Нет.
– Ну тогда прекрати эти фокусы! Знаешь, какой у меня директор строгий! Уволит и глазом не моргнет. Как жить будем? Папиной зарплаты на еду и то не хватит. А ведь еще за квартиру платить надо. Обувь, одежду на какие деньги покупать будем?
– Зато за детский сад платить не нужно будет. Сама могу чай согреть. Буду книжки читать. И дверь никому не открою. Не волнуйся за меня, – все пытается убедить она маму.
– Ты с ума сошла! До лета еще целых три месяца. Да и к школе готовиться надо! В саду воспитательницы с вами занимаются. – И тянет Илону за руку. – А ну, живо вставай!
Но Илона выдергивает руку.
– В группу я больше не пойду! Сказала же!. А насильно отведешь – убегу! И никто меня не найдет!
Мама смотрит на нее оторопело, ничего не понимая. Потом переводит взгляд на часы и хватается за телефон.
– Алексей Владимирович, здравствуйте! Не могу сегодня выйти на работу. Да! Да! Дочь тяжело заболела. Буду вызывать врача и, вероятно, сяду на больничный. Температура? Ой, очень высокая!
Ну мама! Выдумщица! Придумать такое!. Интересно, а что она врачу скажет?
Мама закончила разговор и долго сидела на кухне. Видимо, обдумывала, что делать дальше.
– Знаешь, Илона, когда врач придет, скажу, что ночью у тебя была очень высокая температура. И я не знаю отчего. Пусть обследуют, ладно? Сдадим анализы, сходим на прием к разным врачам. Хорошо?
– Я врать не буду! – совсем по-взрослому произнесла она. – Буду молчать. Скажи, что дочь глухонемая.
– Илона! Ну что ты такое говоришь? – Мамины брови подпрыгнули к самым волосам. И даже ладонь на сердце легла.
– А что? – сморщила лоб Илона.
– Нельзя так про себя!
– А про температуру высокую, значит, можно?
– Ой, горе ты мое луковое!. – вздохнула мама.
«Горе луковое» мама упоминала всегда, когда ответить было нечем. А у Илоны вдруг прорвалось то, что нарывало где-то глубоко в груди:
– Зачем папа меня предал?! Зачем воспитательнице рассказал про тихий час?! Никогда вам больше ничего не расскажу!
И это было ее последнее слово.
Ни мама, ни папа просто никогда не слышали ее. Или делали вид. Они всегда куда-то торопились. Словно жили не в доме, а на вокзале, где царит строгое расписание: еда, уборка, работа, поцелуи. И даже во время коротких и редких прогулок головы родителей были забиты чем-то таким далеким, что никак не соприкасалось с ее миром. На все вопросы отвечали голосом равнодушного автоответчика. И хотелось одного: скорее «положить трубку». Один раз, правда, выслушали до конца – про тот злосчастный тихий час!. И что получилось?! Да лучше бы у нее и правда, как сказала тогда Тамара Петровна, язык отсох!
И все-таки ее родители лучше Тамары Петровны и Софьи Семеновны. Особенно Илона любила те минуты, когда папа с мамой дурачились. Они разом становились такими красивыми! Жаль, что случалось это не так часто. Почему взрослые боятся дурачиться, как дети?
Две недели мама водила ее по разным врачам. Ни на какие вопросы Илона не отвечала. Папа пробовал завести с ней, как он выразился, откровенный разговор. Но она уже досыта наелась этим «откровением». И потому, смерив его укоризненным взглядом, отвернулась. Тогда отец схватил ее за бока и подбросил, как делал это, когда она была со всем маленькой. Но и это не вызвало ее улыбки.
Однажды вечером по дороге в магазин им с мамой встретилась Тамара Петровна. Она, как ни в чем не бывало, потрепала Илону рукой по голове, от чего у Илоны шапка сползла на одно ухо, и любезно спросила:
– Что, дорогая моя, с тобой случилось? Почему в сад не ходишь? Болеешь?
Илона молчала. А что она должна была сказать? Демонстративно водворила шапку на прежнее место.
– Ну, не хочешь говорить со мной – не говори, – с явно показным равнодушием произнесла Тамара Петровна. – Создаешь маме с папой проблемы. Тебе ведь к школе готовиться надо. А ты?! – Тут Тамара Петровна перевела взгляд на маму и натянуто улыбнулась ей, подмигивая. Илона видела, как неловко стало маме. Она зачем-то открыла сумку и стала в ней что-то искать. А Тамара Петровна снова наклонилась к Илоне: – Тебя, между прочим, ребята ждут. Боря Тарасов тут как-то у меня спрашивал: «Почему Илона в сад не ходит?»
Зачем она говорит неправду? Никогда не называл Борька ее Илоной. В лучшем случае – «Гагаринова». А по имени – никогда. Хоть бы скорее эта Тамара Петровна от них отошла! Илона перевернула ногой какой-то камушек и стала его рассматривать.
– Ох и характерец у вашей дочери! – произнесла Тамара Петровна, обращаясь к маме. – Трудно вам с ней будет. Не позавидуешь. Ну а мне придется на ее место другого ребенка брать. Вы уж извините…
Мама только плечами пожала.
– Я понимаю. Простите, Тамара Петровна, мы пойдем, а то магазин закроется.
А потом приехала бабушка Лара. Взяла на работе отпуск на целых два месяца. С бабушкой было хорошо. Они с ней разговаривали подолгу и обо всем. Только не про детский сад.
– Бабуль, а почему мальчишки такие злые? – как-то спросила у нее Илона.
– Ну, не все, наверное, – удивленно взглянула на нее бабушка. – От родителей многое зависит. Мальчики и девочки, конечно, отличаются. И не только ростом, силой и прочим. – Тут она замялась. Но Илона поняла. Мальчики и девочки в старшей группе на горшках вместе уже не сидят. – Вот вырастешь, будут у тебя дети, мальчик и девочка, научишь их уважать, ценить, любить и понимать друг друга.
– Скажи, а маму с папой в детстве этому учили?
Вопрос, наверное, бабушке показался каверзным и явно завел ее в тупик. Видя это, Илона вздохнула и перевела разговор на совсем другую тему.
– Бабушка! А что за птица такая – гагара?
– Водоплавающая, – просто ответила та. – Чуть больше утки, но поменьше гуся. Красивая и независимая.
– Независимая? – удивилась Илона. – Как это?
– Да вот так. Все в одиночку плавает, сама по себе. А по суше передвигается с трудом. Перепонки на лапах большие, как ласты. Зато с такими лапами нырять и плавать удобно.
– А какая она на вид? – Илоне захотелось узнать как можно больше об этих птицах.
– Верх у нее темный, низ атласно-белый. На голове и шее красивый рисунок, – рассказывала бабушка и, перебирая спицами, вязала шерстяные следки. – Однажды мне довелось их увидеть близко-близко. Гнездо, наверное, где-то рядом было, потому и подпустили. Когда к гнезду подходят люди, гагары устраивают шумные «танцы», отвлекая от своего жилища незваных гостей.
– Как это? – снова спросила Илона, осторожно дотрагиваясь до бабушкиной руки, чтобы та отложила вязанье.
И бабушка поняла, отложила спицы.
– Раскроют крылья, вытянутся вдоль поверхности воды и вытворяют такое!. – Глаза у бабушки засветились, словно она вновь смотрела на этот удивительный птичий танец. – Прилетают они парами и остаются верными друг другу. .
При этих словах бабушка почему-то вздохнула. Может быть, ей вспомнился дедушка? Куда он делся – Илоне не говорили. Но раз мама родилась, значит, должен быть. Про то, что маленьких детей приносят аисты, никто в их старшей группе уже давно не верил. И рассказал всю правду об этом Борька Тарасов. И даже уверял, что видел, как это делается.
Помолчав немного, бабушка с какой-то грустью добавила:
– Трудно им подстроиться под наш бурный век! – И вскинула на Илону смеющийся взгляд: – А почему эти птицы тебя так интересуют?
– Да так!. – так же, как бабушка, вздохнула Илона. Рассказывать о прозвище почему-то не хотелось.
А вместо бабушки перед глазами опять лицо женщины-врача, спокойное и внимательное.
– Как вас зовут? – спрашивает Илона.
– Сусанна Арнольдовна, – улыбается врач. – Странное у меня имя, правда?
«И не только имя», – подумала Илона. Но высказать это вслух не решилась. Еще неправильно поймет.
Не дождавшись от нее ответа, Сусанна Арнольдовна заговорила:
– Знаешь, милая, слушаю тебя и удивляюсь. – При этом она сжала пальцы на руках и покачала головой. – Тебе нужно книги писать. Ты так детально и образно рассказываешь!. Дневник не пробовала вести?
– Нет, – смутилась Илона и отвела взгляд.
– А почему?
– Времени нет, – слукавила она. Но потом все-таки призналась: – А вдруг кто-то прочитает!
– Ах вот оно что! Тогда даю тебе задание: написать, что было дальше. Причем от первого лица. И знай: я все до конца прочту. Посмотрим, выйдет ли из тебя писатель. Чтобы вызвать интерес читателя, профессионал должен «раздеть свою душу догола». Ну а если серьезно, тебе сейчас это очень поможет. Не зря существует такой термин – «арттерапия», то есть «лечение искусством». Думаю, это лекарство сейчас как раз для тебя.
Самым трудным было написать первую фразу. Так же трудно, как прыгать вверх по ступенькам школьной лестницы двумя ногами, не держась за перила. Сто раз перечеркивала первый абзац. Наконец ручка забегала по бумаге.
А потом появился Владик. И я забыла про камень. Мы дружили четыре года. Ловили рыбу, катались на лыжах, делали гербарии и даже сочиняли песни. Владик ходил в музыкальную школу и учился играть на гитаре. Познакомились в школе. Я тогда была еще первоклашкой. И Борька Тарасов чинил мне всякие пакости. То ранец в сугроб закинет, то кнопки на стул подложит острием вверх, то мелом лицо вымажет. Случалось, пуговицы у пальто обрывал. Или, хуже того, – прямо в лицо лягушку кинет. Словом, с детства на всякие проказы мастак был! Мне тогда казалось, что он предательство мое забыть не мог. А вот Владик…
Мы познакомились очень странно. Как-то во дворе после уроков Тарасов, пробегая мимо, толкнул меня в лужу, грязную, с мазутными разводами. Не случайно – нарочно! И белые колготки, и белая куртка сразу превратились… сами знаете во что! Но я не плакала. Стояла в луже и смотрела ему вслед. Нельзя привыкать к плохому, но иногда такое происходит. И вдруг глазам предстала странная картина: парень из четвертого класса догоняет Борьку и опрокидывает в лужу. И тоже не случайно! А потом подходит ко мне и протягивает руку:
– Давай выходи из воды! Тебя как зовут?
– Гагара, – говорю.
– Разве такое имя бывает? – недоверчиво улыбнулся он.
– Это не имя – прозвище. Я – Гагаринова. А зовут Илоной.
– У тебя предки не из Прибалтики были?
Я только плечами пожала. Кто такие «предки»? И где эта «Прибалтика»?
– А чего ты этому обормоту сдачи не дала?
Мне оставалось только вздохнуть. Дай Борьке сдачи, как же! Не только в лужу – в туалет головой окунет! Но жаловаться почему-то не хотелось.
– А ты в другой раз учительнице скажи. Пусть его накажут.
Я покачала головой.
– Не накажут. У него папа в милиции работает. Важный такой!.
– Ну и что! – настаивал Владик. – При чем здесь его папа? Слабак этот пацан, раз девчонок обижает. Ты его проделки не терпи, мне скажи. Так и заяви: «Владьке из четвертого „Б“ скажу! Он с тобой разберется!» Усекла?
– Сама разберусь, – пробурчала я. – Вот возьму в руки камень!.
– Так нельзя! Камнем можно насмерть убить! – Прозвучало это резонно. – Его просто потрясти как следует нужно, чтобы на месте от страха описался. И я это сделаю, если увижу, что он тебя еще хоть раз пальцем тронет!
Я кивнула, но не очень уверенно. Когда еще он увидит? Ведь в разных классах учились.
Однако Тарасов с тех пор мучить меня перестал. И целых четыре года мне жилось относительно спокойно. Привычкам своим Борька, конечно, не изменил – пытался зацепить гадкими словами, но трогать не трогал.
А Владька – он таким добрым был! У него всегда глаза улыбались. До сих пор мне в человеке нравятся только глаза! Все остальное не так важно, а вот глаза!. Никогда меня Гагарой не называл. Ему мое имя очень нравилось. Каждый день меня после уроков ждал, чтобы домой проводить. Он жил в пятиэтажке, что перед самыми черемуховыми кустами. Идя по этой пустынной части дороги, мы всегда держались за руки.
– Ты одна здесь не ходи, – как-то сказал мне Владька. – Плохое это место.
Словно обладал даром предвидения. И даже тогда, когда перешел в пятый класс, в начальную школу к нам все время приходил. Не к кому-нибудь из мальчишек, а ко мне!. Ребята, конечно, дразнили. А Владик говорил:
– Ты на них внимания не обращай. Погавкают, погавкают и отстанут. Лично мне их мнение – тьфу! Что мыльные пузыри. Пусть себе летают. Каждый человек сам знает, что ему нужно. Тебе ведь хочется со мной дружить? – Еще бы! Я только смущенно улыбнулась. – Ну вот. А дразнят они от зависти. Им тоже хочется вот так с кем-нибудь за руку ходить. Правда?
Я соглашалась. Да и как тут было не согласиться? Он вслух произносил то, о чем я думала. Только раньше я не понимала, что такое «родственные души».
А потом его не стало. В шестом классе избили ни за что ни про что! Не ребята – взрослые. Его папа в суде работал. Какие-то там разборки. Он рассказывал, что отцу угрожать стали: мол, сына инвалидом сделаем. Но Владька не верил, что это может произойти. Однако произошло!
А через год у него цирроз печени начался. Это я сейчас понимаю про диагноз, а тогда… Просто скучала, пока он в больнице лежал. Помню, ничего не хотелось: ни играть, ни в школу ходить, ни уроки делать. Все, что требовалось, делала машинально, как робот. Потому что «НАДО!». Может быть, кто-то надо мной посмеется, но все равно скажу: дети тоже умеют любить! И может быть, даже сильнее, чем взрослые.
Его лечили не у нас – в Москве. И только потом перевели в районную больницу. Когда мне разрешили Владьку навестить, я на крыльях туда летела, как настоящая гагара! Вошла в палату и его не узнала. Мы ведь целое лето с ним не виделись. Меня родители на все каникулы к бабушке с дедушкой в деревню отправили. А он за лето таким худеньким стал… И даже ростом ниже. То ли я подросла, то ли так болезнь человека съедает. Пока в больнице был, мы с ним из трубочек для капельниц всякие украшения плели. Секретничать не будешь: не один он в палате. Больные уши тянут, к нашим разговорам прислушиваются. А вот когда домой выписали, о многом уже поговорить могли. Как сейчас, помню его слова: