Князь не следовал примеру своих богатых соседей, не держал при себе ни актеров и актрис, ни танцовщиц и не имел доморощенных музыкантов. «Глупая затея. Это для тех, кому делать нечего, а у меня мужики и бабы должны работать да хлеб добывать, а не на сцене плясать да скоморошествовать», – так говорил обыкновенно князь, когда Лидия Михайловна советовала мужу построить театр и обучить крепостных девок и парней театральному искусству. Видя непреклонность мужа, княгиня не настаивала больше; зато каждую зиму она оставляла князя в усадьбе, а сама ездила в Петербург, где наслаждалась шумной столичной жизнью.
Глава II
Была светлая, лунная ночь, тихая и теплая. Дворовый сторож громко выбил по железной доске двенадцать часов и ушел спать в свою конуру.
В Каменках давно уже все спали. Князь Гарин ложился спать по-суворовски – рано, и вставал с петухами. Этому порядку подчинялись и все в доме.
Тихо отворилась калитка, выходившая со двора прямо в поле; вышел Николай Цыганов и быстро направился по едва заметной тропинке, которая вела в находившийся вблизи усадьбы лес, шел он задумчиво, наклонив свою голову.
В лунную теплую ночь особенно хорошо бывает в лесу: воздух чистый, оживляющий, исполинские деревья стоят не шелохнутся, кругом тихо, как будто вся природа спит крепким сном, вдруг эта лесная тишина прерывается криком какой-нибудь ночной птицы, раскатистым эхом пронесется крик и замрет где-то далеко в беспредельном пространстве.
Николай не обращал никакого внимания на окружающую природу, он, видимо, спешил. Вот он вышел из лесу и пошел по проселочной дороге; направо и налево высокою золотистою стеною стояла колосистая рожь, пройдя несколько по дороге, он стал спускаться в овраг, поросший густым кустарником и мелким лесом; из оврага Цыганов выбрался на небольшую поляну, которую пересекала узкая извилистая речка, с ветхой деревянной плотиной и с полуразвалившейся мельницей. Почти рядом с ней стояла старая хибарка мельника в два окна, крытая соломою и достаточно покосившаяся уже набок.
Клок земли, на котором стояла мельница, составлял полную собственность старика-мельника Федота; прежде мельница эта, как и все вокруг, принадлежала князю Гарину; Федот был его крепостным, но за какую-то особую услугу князь отпустил Федота на волю и подарил ему мельницу. И вот старик лет двадцать уже владеет ею. Но мужики избегали возить к нему хлеб на помол: суровый и нелюдимый Федот был не в славе; народ говорил, что старик знается с нечистою силою, и считал его колдуном.
Федот жил на мельнице не один – с ним была еще дочь Глаша, чудная красавица, статная, полная, румяная, с огневыми глазами, с соболиными бровями и с длинною-предлинною, до самых пят косою.
Она выросла у мельника совершенной дикаркой, почти никуда не показываясь с мельницы. Пробовала было Глаша в праздник ходить на село, но девки и бабы сторонились ее и не принимали в хоровод, парни искоса посматривали и любовались редкой красотою дочки колдуна, но разговаривать с нею боялись. Так и коротала красавица свою невеселую жизнь со стариком-отцом. Глаша все же не скучала.
Федот мало обращал внимания на дочь и предоставлял ей право жить, как она хочет.
Глаша, управившись ранним утром с небольшим хозяйством в доме, отправлялась на целый день в лес. Летом она проводила здесь все время, собирая грибы и целебные травы. Не раз она встречалась здесь с чернокудрым Цыгановым; красивый парень прельстил девичье сердце. Глаша полюбила княжеского приемыша глубоко и вся отдалась ему.
Подойдя к мельнице, Николай пронзительно свистнул. Как бы в ответ на этот свист быстро отворилась дверь хибарки, и красавица Глаша поспешила навстречу молодому парню.
– Здравствуй, милый! Пришел-таки. Что так поздно? Ждала-ждала…
– Некогда было – в путь готовился, – сухо ответил Николай.
– Стало быть, едешь, Николай?
– Завтра вместе с молодым князем поедем на войну.
– Зачем тебе ехать?
– А что же мне тут делать? Надоело мне тут все.
– И я надоела? – спросила девушка, не умея скрыть тревоги, давно охватившей ее.
– И ты надоела! – нисколько не смущаясь, ответил Николай.
– Разлюбил, разлюбил!.. – Глаша горько заплакала.
– Будет… Помиловались с тобой – и довольно! Слышишь, девка, я другую полюбил.
– Бесстыжий ты человек, погубитель ты мой!
– Не сердись на меня, Глаша, не кляни: сам я не рад своей любви. Ведь кого полюбил – и вымолвить страшно. На пагубу себе полюбил… От этой любви я и на войну напросился, авось там шальная пуля или острая сабля прикончат дни мои! – грустно говорил Цыганов.
– Кого же ты полюбил? Кто разлучница моя, скажи?
– Не спрашивай. Умру и никому об этом не скажу. Да тебе не все ли равно? Где отец твой? Мне бы его повидать.
– Дома, спит. Зайди в избу, я разбужу его.
– Не пойду – душно в избе. Лучше сюда пошли отца.
– Проститься-то зайдешь? – с глазами, полными слез, спросила Глаша.
– Приду, жди! Поговорим с отцом, и приду.
Глаша ушла в избу, и через несколько времени к ожидавшему Николаю вышел старый мельник. Сердито посмотрел он на парня и хриплым голосом спросил:
– Зачем пришел на ночь глядя?
– Без дела не пришел бы.
– Что ж дня-то для тебя не хватило? Зачем я понадобился?
– Слушай, старик! Говорят, ты знаешься с нечистой силой?
– Ну, а тебе какое дело? – крикнул мельник.
– Приворожи ко мне одну красотку, корня приворотного мне дай.
– Вот чего захотел!
– За такую услугу – жизнь свою отдам!
– Зачем мне твоя жизнь? Велика в ней корысть!
– Есть у меня два заветных червонца – возьми их, а мало – украду, так больше дам.
– Тороват ты, паренек, нечего сказать! А Глаша стала уж не нужна? Разлюбил ее? Другую полюбил? – допрашивал мельник.
– Не волен я в своем сердце.
– Забыл ты, видно, паренек, что отцом я Глашке прихожусь и тебе в обиду ее не дам!
С этими словами Федот быстро опустил руку за голенище, вынул широкий нож и замахнулся им на Николая.
– Не стращай ножом, у меня припасен для тебя гостинец получше.
Николай быстро вынул из кармана своего кафтана небольшой пистолет, подаренный ему молодым князем, и прицелился в старика.
– Запаслив, дьявол! – злобно проворчал мельник.
– Что ж, испугался? Позови-ка своих чертей да ведьм на подмогу, – издевался Николай. – Что же, дашь приворотного зелья или нет?
– Погоди, пес, попадешься мне, узнаешь тогда мою месть! Заманю к себе да в омут к водяному, к русалкам длинноволосым. Не минуешь моих рук! – хрипел в бессильной злобе мельник, уходя в свое логовище.
Николай, проклиная старого колдуна, зашагал домой, так и не простившись с Глашей.
Бедняжка долго ждала своего милого, но он был уже далеко.
Федот, вернувшись в избу, ни слова не сказал дочери и молча полез на печку.
Глаша вышла из избы, надеясь, что Николай ждет ее у мельницы. Напрасная надежда! Кругом была полная тишина. Вблизи не было ни одного живого существа.
– Ушел, ушел и даже проститься не зашел! Разлюбил меня, над моею любовью чистой, девичьей надругался! Вот тебе судья? Моя слеза сиротская горючим камнем падет тебе на сердце! – плакала Глаша. – Что же делать, куда с тоской деваться? Лучше в воду, в омут головой. Чего жить – мучиться, терзаться! В воду, скорее в воду…
Глаша побежала к речке.
– Господи, прости мне грех мой!
Глаша готова была броситься в быструю и глубокую реку. Старик-мельник, следивший все время за дочерью, подоспел как раз вовремя.
– Ты это что задумала? – схватив ее крепко за руку, спросил мельник.
– Отец! – испуганно проговорила Глаша.
– Да, отец. А ты, безумная, что с собою хочешь делать? На что решилась?
– Невмоготу мне, батюшка, стало жить на белом свете.
– Жизнь прискучила, так ты к черту в лапы захотела! Одумайся! Кого ты удивишь своею смертью?
– Тошно жить на свете, батюшка! – плакала молодая девушка.
– Полно, глупая, а ты живи, живи для отместки своему врагу.
– Люблю я его, крепко люблю.
– А ты любовь-то да в ненависть обрати! Пойдем-ка в избу, там и подумаем, что делать, как беду избыть.
Глаша молча пошла за отцом в избу.
Глава III
У князя Гарина была еще дочь Софья, восемнадцатилетняя красавица, недавно окончившая свое образование в Петербурге. Это была очень умная и начитанная девушка, обладавшая отцовским характером. Такая же добрая и ласковая, Софья считалась любимицей старого князя.
Княжна, вернувшись из Петербурга в «родное гнездышко» – в живописные Каменки, с утра до вечера безвыходно жила в саду, а иногда уходила и в лес; несмотря на предостережение отца – не ходить в лес без сопровождения лакеев, княжна отправлялась только вдвоем со своей горничной, наперсницей Дуней. Дуня была очень молоденькая, хорошенькая девушка из дворовых; она жила в Петербурге с княжной во время ее занятий в институте. Софья не разлучалась со своей любимицей и посвящала ее в свои девичьи тайны.
Когда Софья уехала в Петербург, Николаю Цыганову было не более пятнадцати лет. Вернувшись после шестилетнего пребывания в институте домой, княжна с первого раза не узнала Николая – так возмужал и похорошел он за это время. Софья встретилась с Николаем в саду, гуляя по тенистым аллеям. Дуни на этот раз с ней не было. Николай учтиво поклонился княжне, та с удивлением и любопытством посмотрела на молодого человека.
– Не узнаете, княжна? – смутившись от пристального взгляда красавицы, робко спросил Николай.
– Неужели Николай?
– Он самый, ваше сиятельство.
– Оставьте «сиятельство» и называйте меня просто княжной.
– Слушаю-с!
– Как вы, Николай, переменились. Я едва могла вас узнать.
– Шесть лет – время немалое.
– Да, да, шесть лет я не видала вас. Ну, как вы живете, Николай? Довольны ли?
– Чем-с? – быстро спросил молодой человек.
– Ну, жизнью у нас в усадьбе?
– Ах да-с. Очень, очень доволен. Их сиятельством князем вашим родителем, и княгиней, вашей матушкой, премного доволен-с! Да и то сказать, разве я могу заявлять о своем неудовольствии?
– Почему же нет?
– Потому-с, человек я маленький.
– Вы маленький? Что вы! Вы очень рослый и видный мужчина, – засмеялась княжна.
– Смеяться изволите, ваше сиятельство.
– Опять «сиятельство»!
– Виноват-с, не буду-с.
– Какой вы странный, Николай!
– Чем-с?
– Вы так чудно говорите.
– Не от кого мне научиться хорошо говорить-с, с мужиками живу в глуши-с.
– А разве вы у нас в доме не бываете? – с удивлением спросила молодая девушка.
– Как же-с, очень часто бываю, – больше для услуг их сиятельству.
– Разве только для услуг?
– А то для чего же? Ведь я на лакейском положении состою-с. Все отличие мое от прочих лакеев то, что те крепостные, а я человек вольный. Не помня и не зная ни отца, ни матери, не понимая, что такое родительская ласка, я, как щенок, у ворот подобран, пригрели меня их сиятельство ваш родитель, дали кусок хлеба – и я должен это помнить и век благодарить.
– Вас обучили? Дали образование?
– Как же-с, у дьячка курс кончил-с, у Петровича. Не изволите знать нашего дьячка? – иронизировал молодой человек.
– Нет, не знаю.
– Как же-с, особа ученая!.. Бывало, не столько учит, сколько колотушками угощает, – продолжал Николай в том же духе.
Княжна Софья заинтересовалась молодым, красивым парнем; они стали часто видеться в саду; разговаривали подолгу, она давала ему читать книги, доступные его пониманию. Николай чувствовал, что им заинтересованы. Ласковое обращение с ним княжны вскружило ему голову: он страстно, безумно полюбил княжну. Но мог ли он, подкидыш, нищий, без рода без племени, думать о взаимности! Княжне жаль было бедного малого – и только ради его сиротства она и ласкала его. Но самолюбивому парню этого было мало – он хотел, чтобы Софья его полюбила так же, как он ее любил; он старался всеми силами достичь этого.
В первый праздничный день Николай принарядился: на нем была голубая атласная рубашка, на плечах – бархатное полукафтанье, на голове была надета низенькая поярковая шляпа с павлиньим пером. Этот наряд подарила ему княгиня Лидия Михайловна в день его именин. Николай в нем был очень красив. Княжна невольно залюбовалась красавцем.
– Ты что это так нарядился? – спросила Софья.
– Нонче праздник. Вот-с ваша книга. Покорно благодарю, я прочитал всю, – сказал Николай, подавая книгу.
– Что же, тебе понравилась?
– Очень-с! В ней описывается, как некая царская дочь полюбила простого прислужника-с, произошло это в иностранном царстве-с, – краснея и не глядя на княжну, говорил молодой парень, – и прислужник сам крепко полюбил красавицу-царевну.
– Ну и что же?
– А то-с, странно и чудно для меня, как это царевна могла полюбить простого человека-с?
– Любовь не разбирает.
– Это верно, верно изволили сказать – любовь не разбирает; для любви отличья нет-с.
– Однако оставим, Николай, про это говорить, – перебила княжна. Она заметила странный огонек, блестевший в глазах Николая, да и горячность его ей не понравилась. Кроме того, они отошли далеко от дома и очутились в самой глуши сада.
– Нет-с, зачем же! Уж ежели начали говорить, так докончим-с, – настаивал Николай.
– Я не хочу говорить!
– Разговор наш не будет продолжительным, извольте выслушать, княжна.
В голосе влюбленного парня послышались даже повелительные ноты.
Софья широко раскрыла глаза и испуганно смотрела на него.
– Послушайте, княжна, я открою вам свою душу… Я полюбил, только не царскую дочь, а княжескую, да так полюбил, что ради своей любви на смерть готов идти, как на званый пир! – страстным голосом говорил Николай. – Что же молчишь, моя царевна, ответь, подари словцом ласковым покорного раба! Скажи: жить ему или умирать?
Княжна молчала; ее душили и гнев, и слезы; она никак не ожидала признания от Николая – признания, которое жестоко оскорбило ее и уязвило ее самолюбие. Она быстро пошла по дороге к дому и ничего ему не сказала в ответ.
Николай загородил ей дорогу; глаза у него блестели, как уголья; он дрожал, пожираемый страстью.
– Я не пущу тебя, пока не дашь ответа!
– Прочь с дороги, дерзкий! – крикнула княжна, отстраняя рукой Николая.
В это время в саду послышался громкий оклик.
– Ау, ay, княжна! Где вы? – звала Дуня.
– Я здесь, иди сюда, Дуняша! А ты прочь с глаз моих. Чтобы завтра же тебя не было в усадьбе! Ты с ума сошел, жалкий приемыш! Помни, если ты не уберешься, я скажу о твоем дерзком поступке отцу и брату, – тогда отсюда нагайками выгонят!
Княжна бросила презрительный взгляд на Николая и поспешила к Дуне.
– Обруган, оплеван за мою любовь! Погоди, княжна, я полюбить тебя заставлю! Полюбишь, только надо выждать время! Поеду с молодым князем на войну – умру или вернусь героем. Тогда посмотрим, как ты оттолкнешь меня, – проговорил вслед удалявшейся княжне Николай.
Глава IV
Настал день отъезда молодого князя Сергея в Петербург, а оттуда в действующую армию.
В княжеском доме, в огромном зале с колоннами, сельский священник в богатой парчовой ризе совершил напутственный молебен с водосвятием. Дьячок Петрович голосисто пел вместе с пономарем. По окончании молебна священник обратился к молодому князю с кротким, теплым словом.
Княгиня Лидия Михайловна, всегда невозмутимо-спокойная, на этот раз не выдержала и, заключая в свои объятия сына, расплакалась.
– Серж, Серж, как тяжело, невыносимо тяжело мне с тобою расставаться! – сквозь слезы говорила она.
– Прощай, Сережа, укрепи тебя Господь! Будь храбр и мужествен, поддержи род Гариных! Святый архистратиг небесных воинств Михаил да укрепит тебя! – говорил старый князь, благословляя сына небольшой иконой святого Михаила Архангела. – Не расставайся с иконой, носи ее на груди. Во многих битвах бывал я, и эта святая икона всегда была со мною; меня так же, когда я в первый раз отправлялся на войну, благословил мой отец покойный.
– До свидания, Сережа! – прощалась с ним княжна Софья. – Возвращайся к нам полковником. Милый, милый, я буду молиться за тебя!