За дверьми Хайдар затеял с кем-то перебранку.
– Хайдар! – закричал капитан.
Вестовой вошел. На темной коже его щек проступили красные пятна.
– Ты с кем там, Хайдар?
– Там один моряк.
– Ко мне?
– К вам, товарищ капитан.
– Что же ты там шумишь?
– Я просил его подождать.
– Почему же он должен ждать?
– Я думал, вы легли отдыхать, товарищ капитан.
– Хайдар, ты на моих глазах портишься. Так нельзя. Откуда он, из порта?
Хайдар помялся.
– Чего же молчишь?
– Из Геленджика, товарищ капитан.
– Из Геленджика? И ты его не пускаешь? Пусть войдет!
Хайдар впустил широкоплечего человека в мокром плаще с откинутым капюшоном и в бескозырке с надписью: «Севастополь». Моряк, назвавшийся старшиной второй статьи Манжулой, протянул Букрееву пакет. В коротком предписании командира базы контр-адмирала Мещерякова Букрееву было приказано немедленно выехать в Геленджик, захватив с собой тридцать матросов, списанных с крупных кораблей эскадры в морскую пехоту. Старшим команды назначался Манжула. В частной записке, приложенной к предписанию, контр-адмирал, называя Букреева по имени и отчеству, просил поторопиться, «так как с Тузиным дело обстоит неважно».
Тузин был командиром батальона, непосредственным начальником Букреева. С ним Букреев прослужил больше двух лет. Прочитав еще раз записку, капитан подумал: «Что же могло стрястись с Тузиным»?
– Вы знаете майора Тузина? – спросил Букреев Манжулу.
– Майор Тузин наш командир батальона, товарищ капитан.
– Когда вы его видели, товарищ старшина?
– Перед отлетом, товарищ капитан.
– Так вы сюда добирались по воздуху?
– Так точно, товарищ капитан. Я прибыл сюда на попутном торпедоносце.
– Вам посчастливилось благополучно добраться сюда, товарищ Манжула. А с аэродрома – неужели пешком? Позвонили бы, я выслал бы вам верховую лошадь.
– От аэродрома я доехал на бензозаправщике, товарищ капитан.
На прикладе его автомата было что-то изображено. Зная не поколебленную запрещениями склонность моряков к татуировке, Букреев не удивился, что и автомат подвергся этой сложной операции. Приподняв приклад, он увидел на нем выжженную фигуру матроса со знаменем в руках и слова: «Мсти за погибших товарищей! Вперед, до Берлина!»
– Ну что же, вы, очевидно, устали. Идите пока отдохните и покушайте. Понял, Хайдар?
– Так точно, понял, товарищ капитан.
Букреев обратился к Манжуле.
– Примем команду и, вероятно, отправимся в Геленджик морем. В такую погоду воздухом долго не выберемся. Может быть, успеем повоевать на Тамани. Как там дела, Манжула?
– Там хорошо, товарищ капитан. Там сейчас наши ребята из двести пятьдесят пятой Краснознаменной морской стрелковой бригады. Раненых они мне привезли в Геленджик. Говорили, что бьют немца на Тамани видимо-невидимо, товарищ капитан.
– Да, это уже хорошо. Но нам тоже войны хватит еще, Манжула.
Букреев подошел к окну, снова посмотрел на корабли, серевшие в этой будто подожженной воде. Манжула выхватил из кармана какую-то тряпицу, быстро вытер на полу лужу от воды, стекавшей с его плаща. В движениях Манжулы была видна сноровка служившего на корабле моряка. Потом он сделал шаг к окну, посмотрел на линкор. Букреев заметил, как сжались кулаки у Манжулы, а на лице появилось выражение скорби и безмолвного восхищения.
– Вы давно с линкора, товарищ Манжула?
– Больше года, товарищ капитан.
– Скучаете по корабельным товарищам?
– Их почти не осталось на линкоре. В пехоту ушли, на берег. Скорее бы в Севастополь, товарищ капитан.
– Вот постараемся вместе до него добраться.
– Скорее бы, а то уже три пары подметок сносил на этом Кавказе.
– Ну, кушать и отдыхать. Даю два часа, товарищ старшина.
Хайдар недовольно насупился и вышел первым. Манжула энергичным движением вскинул руку и на половине лба разжал кулак. Так приветствовали многие моряки, впрочем, как и армейцы. Четко повернувшись кругом, он с левой ноги, печатая шаг, направился за Хайдаром.
Перечитав записку контр-адмирала, Букреев задумался. Он созвонился с Хохловцевым и попросил его помочь устроиться до Геленджика. Хохловцев обещал связаться с Курасовым и одновременно порекомендовал лично договориться с ним. Букреев тотчас же отправился к Курасову.
Глава вторая
Капитан-лейтенанта Курасова Букреев разыскал в кают-компании, в обществе молодых офицеров конвоя, шумно заканчивающих ужин. В кают-компании никого, кроме них, уже не было, и румяные, крутогрудые подавальщицы, столпившиеся поодаль у колонны, обвитой можжевеловыми ветвями, прыскали, наблюдая за веселой молодежью. Офицеры сидели за двумя сдвинутыми вместе столами и следили за Шалуновым, пытавшимся «на спор» разрезать левой рукой крупный белобокий арбуз.
Войдя в кают-компанию, Букреев, незамеченный, остановился у колонны. Курасов с секундомером в руках был, очевидно, «судьей», а может быть, и участником пари. Шалунов черкнул ножом по толстой корке арбуза и только чуть-чуть ободрал ее.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, – отсчитывал секунды Курасов.
– Не спеши, – попросил Шалунов, придерживая выскальзывающий из рук арбуз.
– Надо уметь, уметь надо, – подтрунивал Курасов, – двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
Шалунов решил резать «от себя». Он сел, уперся в стол локтем правой руки, которой прижал к себе арбуз, и повертел в воздухе ножом. Лицо его стало злым. Может быть, и в самом деле трудно разрезать арбуз левой рукой, может быть, мешала рана на руке, но и вторая попытка окончилась неудачей. Арбуз соскользнул с блюда. Подхваченный десятком загорелых рук, под дружный хохот, он был снова водружен на блюдо. Курасов спрятал секундомер. Шалунов дурашливо запричитал: «Проиграл, проиграл, проиграл…» Тогда Курасов вынул небольшой плоский кинжальчик, висевший у него на поясе в ножнах.
– Теперь дайте его мне, астраханцу.
– Флагман! Ставлю дюжину бутылок «Букета Абхазии», если отхватишь шляпку с одного маха, – воскликнул Шалунов, вскочив со стула.
– Держите его, а то откажется! – крикнул Курасов. – Ну, учись, Шалунов, у нас, у астраханцев, у арбузников!
Курасов прикусил нижнюю губу и, схватив арбуз, одним взмахом срезал макушку, перевернул арбуз и срезал вторую.
– Туш, Курасову, туш! – крикнул он шутливо.
– Я проиграл, Курасов! За мной «Букет Абхазии», если завернешь в Сухуми, а если не завернешь, то в Геленджике ставлю на стол равноценные «Черные глаза». За все убытки я выговариваю себе с этого арбуза серединку, – сказал Шалунов.
– Серединку? – протянул Курасов, подвернув рукава. – Я разрежу его так, что серединки не будет. Это тоже надо уметь. Я делаю так… – Курасов опять прикусил губу, пригнулся и покрутил кинжальчиком. – Девушки, можете учиться, как нужно правильно резать арбуз. Ближе, ближе! При вашей профессии пригодится…
Подавальщицы, стыдливо подталкивая друг друга и пересмеиваясь, подошли поближе. Тут Курасов заметил Букреева, стоявшего в тени колонны и с улыбкой наблюдавшего молодое веселье.
Курасов опустил нож. Сначала вспыхнули его уши, а потом краска расползлась по всему лицу.
– Чего же, Курасов? – спросил Шалунов. – Я мечтал постичь твое искусство.
Но теперь все заметили капитана в армейской шинели и сразу замкнулись.
– Я к вам, товарищ Курасов, – сказал Букреев. – А здорово справились вы с арбузом!
Курасов подал руку и, не глядя на Букреева, сухо спросил:
– Чем могу служить, товарищ капитан?
Курасов слушал Букреева, собрав у глаз мелкие морщинки, это сразу изменило его смуглое лицо, молодого, немногим больше двадцати лет, человека. Одновременно он искоса неодобрительно наблюдал за Шалуновым, неумело разрезавшим арбуз. Нож Шалунова косил и не доходил до середины; арбуз сам не распался на ломти, как должно было быть, середина осталась нетронутой.
– К сожалению, я не могу захватить вас в Геленджик, – сказал Курасов, рассматривая забрызганные песчаной грязцой шпоры Букреева.
– Вам должен был звонить капитан третьего ранга Хохловцев.
– Он мне не звонил, – сдержанно сказал Курасов, – а даже если бы он мне и звонил, что же такого? Он не может приказать мне. Я сам отвечаю за караван, за корабли, за груз и за пассажиров. Но, к счастью, пассажиров мы не берем.
– Но почему?
– Потому что наши «гиганты» не приспособлены для перевозки пассажиров. Да у нас и места нет. Вы же знаете, что такое «морской охотник», товарищ капитан?
Курасов взял ломоть арбуза и сосредоточенно принялся выковыривать острием кинжала семечки, густо усыпавшие сахаристую мякоть.
– Но вы поймите, я направляюсь к фронту, в действующую армию.
– А кто из военных сейчас не направляется к фронту, в действующую армию? Если бы я брал всех, мне бы на корабле негде было повернуться.
Курасов, очевидно, твердо решил отказать. Лицо Курасова как бы говорило: «Все, товарищ капитан. На вашем месте я бы ушел».
Букреев решил сдержать свое раздражение.
– Тогда простите, товарищ капитан-лейтенант. – Он щелкнул шпорами.
Шалунов вздохнул, пожал плечами и дружелюбно улыбнулся Букрееву.
Курасов провел по Букрееву холодным взглядом узких, чуть раскосых глаз.
– К сожалению, ничего не могу.
– Жаль. Если бы меня сегодня не вызвал контр-адмирал Мещеряков, я бы мог не торопиться так.
– Мещеряков? – переспросил Курасов. – Вас вызывает контр-адмирал Мещеряков?
– Я еду к батальону.
– К какому батальону? – быстро спросил Шалунов, отодвигаясь от стола вместе со стулом.
– К отдельному батальону морской пехоты в Геленджик. Со мной отправляется команда, тридцать краснофлотцев, списанных в пехоту.
Курасов смущенно улыбнулся.
– Простите, товарищ капитан… – он подыскивал слова. – Я обычно отказываюсь брать с собой посторонних людей. Мы идем медленно. Иногда приходится тянуться за тральщиками. Удобств никаких. Но если вы по вызову контр-адмирала…
– А для нашего контр-адмирала мы постараться готовы, – Шалунов прижал к груди свои большие ладони.
– Итак, завтра на рассвете, товарищ Букреев, – сказал Курасов. – Вы знаете, где мы ошвартовались?
– Да, знаю. Команду тоже берете?
– Безусловно. Мы их распределим по кораблям. Они помогут в походе.
– А вы, Курасов, все же здорово арбуз-то… – сказал, прощаясь, Букреев, делая вид, что между ними ничего особенного не произошло. – Все астраханцы такие?
– Просто я владею левой рукой так же, как правой, вот и весь секрет, – смущенно сказал Курасов. – А вообще левой рукой арбуз разрезать очень трудно.
– Курасов словчил! – шутливо возмутился Шалунов. – Он левша! Дюжина бутылок снова у меня в кармане.
– Не влезет в карман, Шалунов, – почему-то очень громко прокричал молоденький лейтенант и, сам испугавшись своего голоса, покраснел. Но за столом снова зашумели, разом заговорили, и юноша успокоился.
Букреев вышел; он слышал, как кто-то крикнул: «Выпить бы за контр-адмирала Мещерякова!» – «Тогда и за Звенягина!» – перекрыл второй голос.
На улице стойко держался туман. Луч корабельного прожектора медленно опускался все ниже и ниже. Букреев задержался на ступеньках у входа в столовую, наблюдая борьбу электрического света и влажных паров.
Через закрытую дверь доносились взрыва смеха, гомон молодых голосов. Букреев шагнул вниз и сразу же отпрянул от неожиданности: близко возле него стояли вооруженные люди. Это был Манжула, дожидавшийся капитана, и его друг Горбань, старший краснофлотец, списанный с линкора «Севастополь» в морскую пехоту и попавший в «тридцатку».
– Мы вас проводим, товарищ капитан, – сказал Манжула.
И все втроем они пошли к штабу.
Глава третья
На рассвете Букреев верхом приехал на пристань. Туман не рассеялся, а еще больше сгустился. Если бы не чрезвычайные обстоятельства, выход в море не был бы разрешен. Шалунов, исполнявший обязанности флаг-штурмана, был озабочен.
– Плавание в таком тумане вообще беда, а когда еще знаешь, что кругом рыщут подлодки… – мимоходом сказал Шалунов, пожимая руку Букреева. – Ну, как-нибудь, Букреев. На траверзе Очемчир, говорят, ясно…
Шалунов исчез в тумане, и только по скрипу сходни можно было догадаться, что он поднялся на корабль. Хайдар держал под уздцы лошадей и смотрел на капитана грустными глазами. Волны плескались о стенку причала, и плеск, казалось, приходил из какой-то таинственной глубины.
Кабардинка нервничала, прислушиваясь к звону, несшемуся с кораблей, к стуку ящиков, крикам матросов, грохоту перекатываемых пустых железных бочек. Букреев погладил ее шею, по всему длинному мускулу, бугристо прошедшему под его пальцами. Мокрая чистая шерсть привычно ощущалась им, так же как вихрастый зачес гривы и горячая складка между шеей и головой.
– Хайдар! Ты сам присматривай за ней…
Букреев замолчал, ему не хотелось говорить. Было жаль Хайдара; жаль и лошади, прослужившей ему больше трех лет, жаль города и даже этих бесконечных дождей, перемежающихся туманами.
Было горько, оттого что мечта о приезде семьи не осуществилась, было тревожно: впереди – опасные труды.
Вблизи стали чаще пробегать матросы в рабочей одежде. Фыркнул и заработал сначала один судовой мотор, а потом загудели и еще моторы. Сырые запахи утра как бы прослоились запахами отработанного бензина и машинного масла. Появился Манжула и с ним Горбань – светлоглазый сильный моряк, лет двадцати пяти, с приятным лицом и какой-то хитровато-безмятежной улыбкой. Манжула и Горбань привели команду. Получив разрешение Букреева на посадку, Манжула скомандовал, и моряки «тридцатки», как они себя сами шутливо окрестили, пошли на корабли. Манжула вернулся и остановился рядом с Букреевым, пренебрежительно поглядывая на Хайдара и лошадей. Хайдар заметил взгляд Манжулы, и его губы недружелюбно искривились.
– По кораблям! – прокричал вахтенный с борта флагманского корабля. – Кто там на берегу!
Букреев обнял Хайдара и пошел на корабль.
– Прощай, Хайдар, – сказал Манжула уже с палубы.
Узбек шагнул вперед.
– Его… товарища капитана…
Манжула понял, что значат эти слова.
– Как-нибудь, Хайдар!
– За капитана не беспокойся, чернобровый, – добавил Горбань и тревожно сказал: – Что-то Раечки нет, Манжула. Опоздала. А все потому, что муж приехал из Хоби.
– Муж из Хоби – это все, – заметил Манжула.
Моторы заработали сильнее, палуба под ногами задрожала. Два матроса стали у кнехтов, чтобы сбросить швартовы. Горбань, не скрывая беспокойства, перегнулся вперед, схватившись за поручни.
– Должна прийти проститься, обещала. Одна она у меня, сестренка.
– Для тебя она одна и единственная, – сказал убежденно Манжула, – а для нее ты теперь отошел на второй план, Саша. Муж – это все. Раз есть муж – нет тогда ни отца, ни матери, ни брата, ни свата.
– Александр! Саша! Горбань! – картавя, прокричал из тумана женский голос.
– Она, Раечка!
Горбань перемахнул поручни и пропал в тумане. Курасов сдвинул к переносице тонкие брови, буркнул, но так, чтобы его слышал стоявший у мостика Букреев:
– Вот почему я не люблю пассажиров. – И приказал боцману: – Отдать швартовы!
Корабль как бы выпрямился. Медленно начали покачиваться у борта кони, вскинувшие головы, Хайдар в своей длинной шинели и фуражке пограничника, косо поднятые дышла орудийных передков, подготовленных к погрузке…
Горбаня не было, и раздосадованный Букреев строго отчитал Манжулу, отвечавшего за порученную ему команду.
– Горбань никогда не отстанет, товарищ капитан, – вытянувшись во фронт, оправдывался Манжула.
– Он уже отстал…
В этот миг Горбань выскочил из тумана, побежал вдоль причальной линии, вероятно, думая переброситься на палубу, как говорят моряки, «с параллельного курса». Все на корабле заметили Горбаня. Одобрительными криками моряки сопровождали его. Подлетев к краю стенки, Горбань остановился. Уловив поощрительные крики матросов, он снова разбежался и ринулся вперед. Курасов схватил мегафон, но не успел он крикнуть, как молоденькая женщина в морской офицерской форме выскочила наперерез Горбаню.