– Нет.
– Ну, так ты слышала, как его оглашали?
– Тоже нет! Что в этом постановлении, боже мой?
– Начать с того, что говорят не «боже мой», а «Высшее существо».
– Виновата, ошиблась. Это по старой привычке.
– Привычка аристократов.
– Постараюсь исправиться, гражданин. Но ты говорил?..
– Я говорил, что постановлением Коммуны запрещено после десяти часов вечера выходить со двора без пропуска. При тебе ли он?
– Нет.
– Ты его забыла у своей родственницы?
– Я не знала, что надо иметь этот пропуск при себе.
– Ну, так пойдем до первого караула, там ты приветливо объяснишься с капитаном, и если он останется доволен тобой, то прикажет двум солдатам проводить тебя до твоего дома, а не то оставит при себе, пока наведут подробные справки. Ну, живо, налево кругом, шагом марш!
Судя по боязливому восклицанию арестованной, начальник добровольцев понял, что бедной женщине эта мера показалась ужасной.
– Ого-го! – сказал он. – Я уверен, что в наших руках какая-то знатная дичь! Ну, ну, вперед, моя красавица!
Начальник схватил арестованную под руку, невзирая на жалобные крики и слезы, и повлек к караулу дворца Эгалите.
Конвой уже находился недалеко от заставы Сержан, как вдруг молодой, высокого роста мужчина, закутанный в плащ, вышел на улицу Круа де Птишан в ту самую минуту, когда арестованная пыталась вымолить свободу. Но начальник волонтеров беспощадно тащил свою жертву, не внимая ее словам. Женщина вскрикнула, и в этом крике отразились страх и страдание.
Молодой человек увидел эту борьбу, услышал вопль, мигом перешел с одной стороны улицы на другую и очутился перед небольшим отрядом.
– Что вы делаете с этой женщиной? – спросил он того, который казался начальником.
– Прежде чем допрашивать меня, займись-ка лучше своим делом. Это тебя не касается.
– Кто эта женщина, гражданин, и чего вы от нее хотите? – повторил молодой человек с повелительной интонацией.
– Да ты-то сам кто, чтоб нас допрашивать?
Молодой человек отвернул с плеча плащ и показал блестящие эполеты на военном мундире.
– Я офицер, – сказал он, – как видишь.
– Офицер… чего?
– Гражданской гвардии.
– Ну и что? Нам-то что до нее? – отвечал один из волонтеров. – Зачем нам знать офицеров гражданской гвардии?
– Что он мелет? – спросил другой, растягивая слова, как это делают простолюдины, когда начинают сердиться.
– Он говорит, – парировал молодой человек, – что ежели эполеты не заставят уважать офицера, то сабля заставит уважать эполеты.
И неизвестный защитник молодой женщины, отступив на шаг и высвободив из-под складок плаща широкую и надежную пехотную саблю, блеснул ею при свете фонаря, потом быстрым движением, показавшим привычку обращаться с оружием, схватил начальника волонтеров за ворот карманьолки и, приставив острие сабли к его горлу, сказал:
– Теперь поговорим, как два добрых приятеля.
– Да, гражданин, – сказал начальник волонтеров, пытаясь освободиться.
– Предупреждаю, что при малейшем движении твоем или твоих людей я насквозь проткну тебя этой саблей.
Между тем двое волонтеров продолжали держать женщину.
– Ты спрашиваешь, кто я? – продолжал молодой человек. – На это ты не имел права, потому что не командуешь патрулем гарнизона. Но это к слову. Скажу тебе, кто я. Мене зовут Морис Лендэ; я командовал батареей канониров при деле десятого августа, имею чин поручика национальной гвардии и занимаю пост секретаря в секции Братьев и Друзей. Довольно тебе этого?
– Эх, гражданин поручик, – отвечал начальник, чувствуя на горле острие сабли, – это дело другое. Если ты в самом деле тот, за кого себя выдаешь, значит, ты настоящий патриот.
– Я знал, что мы мигом поймем друг друга, – сказал офицер. – Теперь отвечай, о чем кричала эта женщина и что вы с ней делали?
– Мы вели ее на гауптвахту.
– А зачем вели на гауптвахту?
– Затем, что у нее нет пропуска, а по последнему приказу Комитета приказано задержать всякого, кто после десяти часов вечера попадется на улице, не имея при себе законного документа. Разве ты забыл, что отечество в опасности и что на ратуше вывешен черный флаг?
– Черный флаг развевается на башне, и отечество в опасности, потому что двести тысяч солдат готовы вторгнуться во Францию, – возразил офицер, – а не потому, что женщина бегает по улицам Парижа после десяти часов вечера. Но постановление действительно существует, и если б вы сперва сказали мне об этом, то встреча наша была бы короткой и мирной. Хорошо быть патриотом, но не мешает быть и вежливым. Граждане должны уважать офицеров, которых они сами избирали. Теперь ведите эту женщину, если хотите, вы свободны.
– Ах, гражданин! – схватив руку Мориса, вскричала женщина, все время с беспокойством следившая за распрей. – Ах, гражданин, не оставляйте меня во власти этих грубых и полупьяных людей.
– Хорошо, – сказал Морис, – вот вам моя рука, я провожу вас до караула.
– До караула? – с ужасом повторила женщина. – За что же вести меня туда, если я никому зла не причинила?
– Вас ведут в караул, – сказал Морис, – не потому, что вы причинили зло, не потому, что считали вас способной сделать его, но потому, что постановление Комитета запрещает выходить без пропуска, а у вас его нет.
– Но я этого не знала, сударь.
– Гражданка, в карауле добрые люди, которые будут с вами вежливы, с вниманием выслушают ваши оправдания. Вам нечего их бояться.
– Я уже не боюсь оскорблений, сударь, – сказала молодая женщина, сжимая руку офицера, – я страшусь смерти; если меня отведут в караул, я погибла.
II. Незнакомка
Эти слова были произнесены с таким отчаянием и силой, что Морис невольно вздрогнул. Проникновенные звуки этого голоса с силой электрического разряда отдались в глубине его сердца.
Он обернулся к волонтерам, которые совещались между собой. Стыдясь того, что один человек мог нагнать на них столько страху, они рассуждали, как бы выбраться из этого положения. Их было восемь против одного. Трое имели ружья, остальные пики и пистолеты. У Мориса была лишь сабля. Бой был бы неравным.
Даже женщина поняла это; опустив голову на грудь, она тяжело вздохнула.
Что касается Мориса, он, насупив брови и презрительно сжав губы, стоял с обнаженной саблей в двойственном положении человека, которому чувства повелевают защитить женщину, а обязанности гражданина приказывают ее выдать.
Вдруг в конце улицы, как молния, блеснули штыки и послышались мерные шаги патруля, который, увидев скопище, остановился в десяти шагах, и голос капрала прокричал:
– Кто идет?
– Друг! – вскричал Морис. – Иди сюда, Лорен!
Тот, к кому обращался этот отзыв, быстро приблизился.
– А, это Морис! – произнес капрал. – Что ты, повеса, делаешь в эти часы на улице?
– Ты видишь, я только что вышел от Братьев и Друзей.
– Да, чтоб перейти в отделение сестер и приятельниц. Понимаю.
Вроде того, и так далее, не так ли?
– Нет, дружище, ты ошибаешься. Я шел прямо домой, как вдруг увидел, что гражданка вырывается из рук этих граждан волонтеров; я побежал узнать, что она сделала и за что ее ведут под стражей.
– Ну, так узнаю тебя в этом деле, – сказал Лорен. – «Французских рыцарей вот истинная доблесть!»
Потом обратился к волонтерам.
– А за что вы арестовали эту женщину? – спросил поэтический капрал.
– Мы уже объяснили поручику, – отвечал начальник отряда, – за то, что у нее нет пропуска.
– Ну! – подхватил Лорен. – Вот так важное преступление!
– Стало быть, ты не знаешь постановления, гражданин? – спросил начальник волонтеров.
– Знаю, знаю!.. Да есть и другое, которое уничтожает первое.
– А какое?
– Вот это:
– Ну, что ты скажешь об этом постановлении, гражданин? И правильно и убедительно.
– Так, но оно еще не принято. Во-первых, не помещено в «Мониторе»; к тому же мы не на Пинде и не на Парнасе. Наконец, гражданка может быть немолода и нехороша.
– Бьюсь об заклад, что все это у нее есть! – сказал Лорен. – Гражданка, докажи, что я прав, скинь свое покрывало и предоставь судить всякому, подходишь ли ты под это постановление.
– Ах, сударь, – промолвила молодая женщина, прижимаясь к Морису, – вы защитили меня от ваших неприятелей, теперь защитите от ваших друзей.
– Смотрите, пожалуйста, – сказал начальник волонтеров. – Она же прячется! Мне кажется, что она или сума переносная, или искательница ночных приключений.
– О сударь, – отвечала молодая женщина, показав при свете фонаря лицо обворожительной красоты и свежести. – Взгляните на меня, похожа ли я хоть на одну из тех, которых здесь назвали?
Морис был ослеплен. Еще никогда, даже во сне, не видел он подобной красоты. Незнакомка так же быстро опустила мантилью, как и подняла ее.
– Лорен, – прошептал Морис, – требуй выдачи арестантки, чтоб препроводить ее к твоему посту, ты на это имеешь полное право как начальник патруля.
– Понимаю, – промолвил молодой капрал, – мне достаточно намекнуть.
Затем, обратясь к незнакомке.
– Идемте, идемте, красавица, – продолжал он, – так как вы не хотите доказать нам, что подходите под это постановление, делать нечего, ступайте за нами.
– Как «ступайте за нами»? – подхватил начальник волонтеров.
– Да так, мы отведем гражданку к городскому замку, где наше караульное помещение, а там соберут о ней справки.
– Нет, – ответил начальник отряда, – она наша и должна быть под нашим присмотром.
– Эх, гражданин, гражданин, – сказал Лорен, – ведь мы того и гляди поссоримся.
– Сердитесь или не сердитесь, черт вас возьми, нам все равно. Мы истинные солдаты республики, и пока вы ходите дозором по улицам, мы идем проливать кровь за границей.
– Берегитесь, чтобы не пролить ее на пути, граждане, а это может случиться, если вы не решитесь быть повежливее.
– Вежливость есть добродетель аристократов, а мы санкюлоты, – отвечали волонтеры.
– Хватит, – сказал Лорен. – При дамах о таких вещах не говорят. Она, может быть, англичанка. Не сердись за мое предположение, моя ночная пташечка, – прибавил он, приветливо обратясь к незнакомке, – так сказал один:
– А ты сам себе изменяешь, – сказал начальник волонтеров. – Ага, ты сам же сознаешься, что принадлежишь к числу сторонников Питта, агентов Англии.
– Тише, – сказал Лорен, – тебе чужд язык поэзии, и я вынужден говорить с тобой прозой. Слушай, мы, национальная гвардия, скромны, терпеливы, но все дети Парижа. Если кто затронет нас, с лихвой отплатим.
– Сударыня, – сказал Морис, – вы видите, что происходит, и догадываетесь, что будет дальше. Минут через пять десять или двенадцать человек перережутся за вас. Стоит ли дело, за которое берутся ваши защитники, того, чтобы пролилась кровь?
– О милостивый государь, – отвечала незнакомка, всплеснув руками, – одно только могу сказать вам: если вы допустите, что меня арестуют, это погубит не только меня, но и многих других, и если вы намерены меня покинуть, то умоляю вас оружием, что в руках ваших, оборвите мою жизнь и бросьте в Сену мой труп.
– В таком случае, – отвечал Морис, – я все беру на себя.
И, выпустив руку прекрасной незнакомки, сказал:
– Граждане, как офицер ваш, как патриот, как француз, приказываю вам защитить эту женщину. А ты, Лорен, если эта каналья снова разинет рот, прими его в штыки.
– Оружие на изготовку! – скомандовал Лорен.
– Боже мой, боже мой! – вскрикнула незнакомка, закрывая лицо мантильей и прислоняясь к столбу. – Боже мой! Сохрани его.
Волонтеры попытались обороняться; один даже выстрелил из пистолета и пробил шляпу Мориса.
– К бою! – скомандовал Лорен. – Тара-pax, тах-тах!
В кромешной темноте началась борьба, более напоминавшая страшную толчею. Раздались даже два залпа из огнестрельного оружия, по улице понеслись проклятия, крики, ругательства. Но никто из жителей не являлся на этот шум, ибо, как мы уже сказали, по городу носились слухи о возможной резне, и горожане, видимо, решили – началось… Два или три окна приоткрылись и тут же заперлись.
Добровольцев было меньше, и вооружены они были хуже. Они не выдержали боя; двое были тяжело ранены, а остальные приперты штыками к стене.
– Вот так-то, – сказал Лорен, – надеюсь, что вы теперь будете кроткими, как ягнята. Что касается тебя, гражданин Морис, поручаю тебе отвести эту женщину на гауптвахту городского замка. Ты понимаешь, что на тебе теперь вся ответственность.
– Да, – отвечал Морис.
Потом шепотом добавил:
– А пароль?
– Ай, чертовщина, – сказал Лорен, почесывая себе ухо, – пароль… видишь ли…
– Может, ты боишься, что я употреблю его во зло?
– Э, черт возьми, делай с ним что хочешь!
– Стало быть, назовешь? – подхватил Морис.
– Сию минуту передам его тебе, только дай разделаться с этими штукарями. Но прежде чем расстаться, я очень рад буду дать тебе добрый совет.
– Ладно, я подожду.
Лорен отправился к своим национальным гвардейцам, которые все еще держали волонтеров в почтительных позах.
– Ну, теперь довольно ли с вас? – спросил он.
– Да, жирондистская собака! – отвечал начальник.
– Ошибаешься, мой милый, – спокойно возразил Лорен, – мы тоже санкюлоты, да еще почище тебя, ибо принадлежим к клубу Фермопилов, у которого никто не оспорит любовь к отечеству. Не беспокойтесь, – продолжал он. – В нас уже не сомневаются.
– А как ни говорите, если это подозрительная женщина…
– Если бы она была такой, то давно бы во время суматохи навострила лыжи, вместо того, чтобы тут дожидаться, как ты видишь, развязки.
– Да, – сказал один из добровольцев, – похоже на правду то, что сказал гражданин Фермопил.
– А, впрочем, мы это разузнаем. Приятель мой отведет ее в караул, а мы пока пойдем выпьем за здоровье нации.
– Пойдем выпьем, – повторил начальник.
– Конечно, у меня ужасная жажда, и я знаю один знатный питейный дом на углу улицы Тома дю Лувр.
– Вон ты какой! Давно бы тебе это сказать, гражданин. Мы сожалеем, что усомнились в твоем патриотизме, и в доказательство во имя нации и закона обнимемся.
– Обнимемся, – сказал Лорен.
И волонтеры исступленно стали целоваться с национальной стражей. В то время обнимали и убивали друг друга одинаково легко.
– Идемте, друзья, – гаркнули оба отряда, – на угол улицы Тома дю Лувр!
– А с нами что будет? – жалобно возопили раненые. – Неужели нас оставите?
– Как это можно, – сказал Лорен, – покинуть храбрых, которые пали за отечество, как истинные патриоты, сражаясь с себе подобными, правда, по ошибке! Конечно, сию же минуту вам пришлем носилки, а пока пойте Марсельезу, это вас развлечет.
Вперед, вперед, дети отчизны!
Нашей славы день настал!
Потом подошел к Морису, который стоял подле незнакомки в конце улицы, между тем как национальные гвардейцы и волонтеры, сплетя руки, тянулись по площади дворца Эгалите.
– Морис, – сказал Лорен – я обещал дать тебе совет. Вот он. Пойдем-ка лучше с нами, чем подвергаться пересудам, защищая эту гражданку, которая, правду сказать, прекрасна, на мой взгляд, но тем более заслуживает подозрения, ибо все женщины, которые за полночь шатаются по улицам Парижа, все они ведь прекрасны.
– Милостивый государь, – сказала женщина, – не судите обо мне по внешности, умоляю вас.
– Во-первых, вы говорите «милостивый государь». Это большая ошибка. Слышишь ли, гражданка? Тьфу, пропасть, да и сам я, вместо того чтобы сказать «ты», сказал «вы».
– Ну да, да, гражданин, дай уж твоему приятелю довершить доброе дело.
– Каким образом?
– Проводить меня домой.
– Морис, Морис, – сказал Лорен, – подумай, что ты делаешь. О тебе пойдут страшные сплетни.
– Я это знаю, – отвечал молодой человек, – но как я могу оставить эту бедную женщину? В любой момент дозорные снова остановят ее.
– О да, точно, с вами же, сударь, с тобою же, гражданин, хотела я сказать, я спасена.
– Ты слышишь, спасена! – сказал Лорен. – Стало быть, она подвергается большим опасностям.
– Послушай, любезный Лорен, – сказал Морис, – будем справедливы. Она или истинная патриотка, или аристократка. Если она аристократка, то нам не следовало ей покровительствовать; если же патриотка, обязанность наша охранять ее.
– Извини, извини, любезный друг, но твоя логика бессмысленна. Ты, как тот, который сказал: