Около входа мерзли на легких саночках лихачи. На лошадей были наброшены попоны, морды покрылись изморозью. Каждый надеялся на фартового седока из загулявших офицеров или купцов, которые станут швырять деньгами.
Сыщики для начала зашли на «черную» половину – по узкой лестнице на высокий цокольный этаж. В зале царил полумрак – от плохого освещения. Здесь гуляли мелкие жулики, мошенники и аферисты. В зале пахло подгорелой пищей и дымом. И происходило это по той причине, что прямо за стенкой помещалась кухня с громадной плитой, откуда чад и разнообразные по гамме миазмы вползали в зал для гостей.
Десятки людей обоего пола сидели за столами, сдвигали рюмки, выкрикивали тосты, обнимались, лобызались, жевали, спорили, кричали. Все было пьяным-пьяно, все гудело и наслаждалось загулом. Лакеи носились с подносами, нагруженными тарелками, бутылками, графинами, с непостижимой ловкостью балансируя ими на одной руке.
На небольшую низкую эстраду вышел в засаленном фраке распорядитель. Пытаясь перекричать зал, выпалил:
– Знаменитый на весь мир русский самородок Василий Пафнутьевич Охлобыстин!
Ступая тяжелым нетрезвым шагом, из-за ширмы показался с громадной гармонью заросший жестким волосом мужик саженного роста, с прядями сальных волос, падавших на плечи, и с лицом цвета меди. На гармонисте была красной саржи косоворотка, расшитая цветами по высокому вороту, подпоясанная желтым жгутом с махрами на концах, ярко начищенные сапоги с высокими голенищами.
Музыкант пододвинул к самому краю эстрады стул, на который была наброшена бархатная тряпка, грузно на него опустился, перекинул ногу на ногу и уложил на поднятое колено гармонию.
В этот момент гудевший беспрерывно, словно улей, зал чуть затих. Вперив выпуклые оловянные глаза куда-то в пол, гармонист замер, словно глубоко задумался. И вдруг рванул мехи, ловкими и гибкими пальцами перебирая по ладам, грозным голосом затянул:
Уже с конца куплета зал начал подпевать знакомые слова, сначала робко, отдельными голосами, потом расходясь все более, все громче и смелее. И вот уже громадный нетрезвый хор тянул нечто незамысловатое:
Под песню, видать, пилось лучше.
К гостям вразвалку подошел лакей с уныло-длинным носом и глубоким шрамом через левую щеку, откровенно нетрезвый, лениво спросил:
– Чего желаете?
– Сесть бы нам, – сказал Ирошников.
Лакей нагло усмехнулся:
– Сажают не тут – в суде, а у нас отдыхают.
И вдруг, ломая намеченный сыщиками план, Ирошников брякнул:
– Скажи-ка, любезный, а какие столики обслуживает Калугин?
Лакей подозрительно уставился на троицу и словно враз протрезвел. Он понял, что перед ним стоят не забулдыги, к которым тут привыкли, а люди совсем другого разбора. С приторной ласковостью произнес:
– Официант Калугин на втором этаже, а я могу вас пригласить во-от за этот столик, а скатерку враз поменяем-с… Можно и к окну, но оттудова дует, как из погреба.
– Не хлопочи, – произнес Соколов. Обратился к своим: – Пошли на второй этаж. – И на ухо Ирошникову: – Язык бы тебе отрезать!
Лакей полетел по направлению к кухне, а сыщики направились на второй этаж.
Чудеса силы
Пока сыщики возвращались к вестибюлю, а оттуда по мраморной лестнице, застеленной красной истертой ковровой дорожкой, поднялись наверх, лакей взлетел по винтовой служебной лестнице на второй этаж. Он опередил сыщиков, и, когда те вошли в довольно чистый и хорошо освещенный зал, лакей что-то торопливо говорил мордатому, с короткими усиками лакею, стоявшему с пустым подносом. Долговязый внимательно слушал собеседника и все время тревожно оглядывался на вход.
Едва он заметил сыщиков, как оставил своего товарища и быстро скрылся за дверями, которые вели в служебное помещение.
Кошко удержал за рукав Соколова:
– Не надо спешить, подождем Калугина в зале и тогда пригласим на допрос…
Соколов быстро проговорил:
– А если он скроется через черную лестницу? Боюсь, ждать разбойника придется до второго пришествия.
– Не думаю.
– А я – думаю! – И гений сыска ринулся вслед за скрывшимся Калугиным.
На пути стоял длинноносый лакей, растянувший узкие губы в нахальной улыбке. Соколов схватил его за грудки:
– Что, подлец, успел шепнуть?
Длинноносый попытался оттолкнуть сыщика. Соколов оторвал его от пола, перевернул в воздухе и швырнул вниз головой. Лакей глухо стукнулся головой о каменный пол и беспомощно распластался на полу.
Соколов перепрыгнул через полумертвого лакея и понесся вперед.
Погоня
В узком служебном проходе крепко пахло приготовляемой пищей, возле раздаточной толклись официанты. Одни направлялись в мойку с грязной посудой, другие шли в зал с нагруженными подносами, третьи стояли у раздаточной и загружались тарелками.
Соколов громко произнес:
– Где Калугин?
В ответ – общее молчание. Лишь за широким барьером – видимо, повар – человек невысокого роста, толстый, с белым колпаком на румяном лице весело улыбнулся:
– Как угорелый понесся в мясной цех. Али что набедокурил?
Соколов стремительно метнулся вперед, пронесся мимо холодного цеха, овощного и моечного отделений и толкнулся в дверь, указанную человеком в колпаке. Дверь была закрыта. Сыщик долбанул кулаком:
– Открой, Калугин! Иначе худо будет!
За спиной сыщика тут же собрались лакеи, оставившие подносы и теперь с крайним любопытством наблюдавшие за сценой, обещавшей перерасти в батальную.
Румяный повар, успевший покинуть свой пост за барьером, вновь широко улыбнулся:
– Дверь прочная, изнутри задвижка, Калугин не откроет!
Соколов вытащил из кобуры свой полицейский «дрейзе», постучал рукояткой по металлической обивке дверей:
– Последний раз говорю: открой!
За дверями раздался истерический визг:
– Не входи, зарублю!
Повар громко подтвердил:
– Это точно – зарубит! Калугин трезвый тихий, а когда выпивши – пятеро не удержат.
Соколов внимательней поглядел на дверь. Она открывалась внутрь. Сыщик решил: «И не такие вышибал, а уж эту с Божьей помощью непременно выставлю!»
Он отошел шага на три назад, разогнался и подошвой громадного размера штиблета стукнул дверь. Со страшным треском вместе с коробкой она грохнулась на пол, поднялся столб пыли.
Соколов для острастки пальнул вверх из револьвера:
– Сдавайся! – и шагнул внутрь.
И в тот же момент на него с поднятым топором, которым обычно разделывают туши, бросился Калугин. Ротозеи застыли, лишь дружно испустив возглас ужаса. Мгновение – и широкое, остро отточенное лезвие топора опустится на голову графа.
Но Соколов был готов к такому повороту событий. Он метнулся на нападавшего, и тот полетел на пол. Топор упал рядом. Соколов отбросил его ногой. Калугин воспользовался мгновенной паузой, подскочил к раскрытому, видимо загодя, окну и рыбкой вылетел в него.
Соколов выглянул наружу. Калугин торопливо улепетывал прочь. Сыщик подумал: «Если подстрелю, Кошко обидится!» Он пальнул в небо.
– Стой, паразит!
Но лакей ресторана «Волга» уже скрылся за углом. В это время сыщик услыхал за спиной взволнованный голос Кошко: