Как могло произойти, что пришедший с гор небольшой народ, никогда раньше не имевший традиций каменного строительства, сразу после основания первого своего государства воздвиг подобные храмы? Естественно, что исследователи в поисках прототипов паганских храмов обращали свои взоры в сторону великих азиатских цивилизаций древности, в первую очередь в сторону Индии.
Что такое индийский храм? Он произошел от горы и пещеры в ней. И не скрывает своего происхождения. Внешне индийский средневековый храм невероятно тяжел, и настолько раздроблены его фасады, настолько измельчены украшениями и скульптурами, что создается ощущение поросшей лесом крутой горы. Внутри же под многотонной тяжестью этой горы скрывается низкая темная пещера – внутреннее помещение храма, чаще всего перекрытое толстыми балками. Индийский храм по-своему един и логичен.
Бирманский храм противоречив и нелогичен.
Внешне храмы Пагана просты. Светлые чистые стены, украшенные лишь пышными порталами. Само здание – куб. Над ним ступенчатой пирамидой крыша, увенчанная сикхарой, сходной с початком кукурузы.
По простоте линий и некоторому пренебрежению к деталям, к точности кладки, по геометрической выверенности входов храмы Пагана напоминают церкви Пскова или Новгорода. Храмы гармонируют с открытым пространством равнины и цепью голубых холмов на горизонте.
Зато, когда входишь внутрь храма, попадаешь в мир тесный, темный, загадочный. Внутренние помещения, как правило, невелики, коридоры узки, статуи стоят в полумраке, лишь узкие лучи света падают на их улыбающиеся лица. Храм создан для того, чтобы вызвать своего рода душевный шок у человека, пересекающего границу между светлым внешним миром и загадочным миром души.
Прототипы бирманских храмов в последние десятилетия найдены в самой Бирме[2]. Ведь бирманцы пришли не на пустое место. До них в долине Иравади и на южном побережье существовали небольшие государства – монов и народа пью. Раскапывая развалины их городов, археологи убедились в том, что основные принципы паганских храмов были разработаны в самой Бирме за столетия до создания Паганского государства. Объединив страну, свезя в столицу зодчих из других городов, имея в своем распоряжении громадные средства и человеческие ресурсы, короли Пагана смогли сделать важный шаг – от строительства маленьких святилищ древности перейти к сооружению величественных храмов Средневековья.
За двести пятьдесят лет существования Паганского государства там было построено шесть больших храмов. В 1091 году – Ананда, самый изящный и благородный из них. В середине XII века был воздвигнут Татбинью, самый массивный и высокий. Можно подняться на его верхнюю террасу и оттуда с высоты шестидесяти метров увидеть весь Паган, Иравади и далекие холмы за рекой. У входа в этот храм стоит маленький храмик, сходный с гигантским собратом. По преданию, на его сооружение пошел каждый десятитысячный кирпич из тех, что были уложены в тело Татбинью. На рубеже XIII века родились два храма – Годопалин, самый легкий и совершенный из храмов, и Суламини. Кансу II был единственным королем, при котором были воздвигнуты два храма. Строительство последнего из больших храмов, Тхиломинло, завершилось в 1211 году, при короле Натомья.
Выше перечислены пять храмов.
Но есть и шестой. Единственный незаконченный храм в Пагане.
Называется он Дхаммаянджи.
Он построен по образцу храма Ананда, но его создатели не смогли найти той гармонии линий, что превращает гигантское сооружение в произведение архитектуры. Он тяжел, громоздок, и это подчеркивается темно-бурым цветом стен, так как оштукатурить его не успели.
С ним связана тайна Пагана второй половины XII века.
После смерти великого паганского короля Тилуин Мана в 1112 году на престол вступил Кансу I. И процарствовал больше полувека.
Нас сейчас интересуют события последних лет его правления.
Обратимся к бирманским хроникам. Их множество – начиная с главных, составленных по приказу короля, и кончая местными – монастырскими, областными, чуть ли не деревенскими.
Есть необъясненные законы создания исторической литературы, отношения к истории в пределах той или иной цивилизации. Например, в скандинавских странах историческая литература в Средние века была необычайно развита. Даже в маленькой Исландии создавались замечательные саги. От них лишь шаг до хроники, такой, как «Земной круг». Это гигантский по объему и скрупулезный труд, который и сегодня служит основным источником по истории викингов и Норвегии. В то же время «Земной круг» – одно из величайших произведений художественной литературы Средневековья.
На Руси писание летописей было делом монахов. История русских княжеств была зафиксирована. Беда в том, что в России в последующие века плохо сохранялись рукописи. Те из них, что пережили монгольское иго, горели вместе с монастырями и библиотеками, гнили в подвалах и уходили на растопку. Еще первый русский историк В. Н. Татищев в начале XVIII века пользовался летописями, о которых мы можем судить лишь по цитатам в его «Истории российской», – они потом погибли. Сгорело «Слово о полку Игореве». И все же сохранилось немало.
В Японии эстетическая сторона дела играла столь важную роль, что летопись превращалась в роман.
Японский читатель Средних веков ждал героической повести – и писатели шли ему навстречу. История была лишь материалом для прозы. Правда, она была настолько драматична, что порой и не приходилсь ничего додумывать. Достаточно было снабдить ее моральными выводами.
В Китае историческая традиция была развита издавна. История относилась к области делопроизводства, она была средством фиксировать для потомков величие державы. Поэтому китайские хроники – незаменимые исторические документы. Достаточно сказать, что тщательная и подробная фиксация прибытия посольств из других стран и отправки собственных миссий сохранила для нас достоверные сведения об исчезнувших государствах Азии.
А вот в Индии хроник и летописей практически не было. Древнюю и средневековую историю Индии порой очень трудно реконструировать. И если датировка событий в Китае прослеживается на тысячелетия, то в древней Индии хронология даже важнейших событий нередко весьма сомнительна.
Возможно, это объясняется господствовавшими в Индии религиозными концепциями – непостоянства, вечного перерождения – и вечным движением людей и идей по бесконечным раскаленным долинам и лесным дорогам грандиозной страны. В Индии вплоть до нового времени не было понятия принадлежности к стране. Не было индийцев – были индусы, джайны, сикхи и буддисты, были хайдарабадцы и бенгальцы, пенджабцы и кашмирцы. Многие страны, развивавшиеся под влиянием индийской цивилизации, так и не пришли к созданию собственной исторической литературы. Лишен ее был великий Ангкор, пропали, не оставив летописей, Фунань, Тямпа, Ченла, Шривиджайя, а ведь это были обширные и могучие державы, и существовали они многие десятилетия, а то и века.
Бирме в этом отношении повезло. Она попала как бы на перекресток влияний. Первые бирманские летописи берут начало во времена Пагана. После его гибели старые списки сохранились в монастырях; впоследствии они многократно переписывались и входили в состав новых хроник. Последняя королевская хроника была создана в середине XIX века, незадолго до того, как Бирму завоевали англичане.
История Паганского государства, зафиксированная в летописях, в основном совпадает с тем, что отражено в надписях на камнях, высеченных в паганское время. Правда, официальные имена королей изменены в летописях на те, что вошли в народную традицию. Например, с 1210 по 1234 год в Пагане, судя по надписям, правил король Натомья. В летописях он назван Тхиломинло. Это имя означает «Тот, на которого указал зонт». Происхождение странного имени объясняется так: у короля Кансу было пять сыновей, и, чтобы выбрать достойного править государством, их посадили перед белым королевским зонтом. Зонт склонился к младшему сыну. Остальные четыре брата помогали ему править страной.
Находясь на юго-восточном ответвлении Великого торгового пути, Паган контролировал долину Иравади. А если взглянуть на карту, то становится ясно, какую роль играла эта река, одна из крупнейших в Азии.
Иравади берет начало в Южном Китае и впадает в Бенгальский залив. В устье Иравади стекались пряности с островов Южных морей, опалы с Цейлона, целебные рога носорогов и ткани из Шривиджайи, олово, свинец, серебро и сандаловое дерево из Малайи. Сама Бирма была богата драгоценными камнями, тиковым деревом, из нее в Китай и в другие страны поступали и прирученные слоны – их в Бирме было великое множество, нефть – уже с паганских времен по берегам Иравади добывали ее в глубоких колодцах. В самом Пагане и в южных, монских провинциях жило немало богатых купцов и менял, делавших крупные пожертвования буддийским монастырям и пагодам.
Вверх по Иравади торговые суда плыли через все Паганское государство до северных гор. Там товары грузили на слонов и лошадей, и караваны горными тропами пробирались в Южный Китай.
Торговый путь следовало охранять. Это и было заботой паганских королей.
Судя по хроникам, король Алаунситу (Кансу I) (1112–1167) провел первые годы царствования в походах, усмиряя непокорные окраины государства. Через несколько лет он отправился в морское путешествие, попал на Цейлон, побывал в Малайе. Затем он двинулся на север и по торговому пути добрался до государства Наньчжао, на юге Китая. Там Алаунситу пытался добыть священную реликвию – зуб Будды, но зуб королю не отдали. Собственную страну этот неутомимый путешественник изъездил вдоль и поперек. Следы того – многочисленные пагоды, построенные им в самых различных уголках королевства. К тому же он был страстным охотником и более всего любил охотиться на слонов.
Время шло, и Алаунситу состарился.
События последних лет его царствования подробно описаны в хрониках. Из этих историй нас интересуют две.
В семьдесят пять лет король решил взять новую жену – принцессу из Южной Индии. Молодая жена, как гласит хроника, «заботилась о короле днем и ночью».
Естественно, старшие жены и принцы всполошились. Отец не только отказывался умирать, но и намеревался произвести на свет еще одного сына – от любимой, молодой и к тому же иноземной жены.
Ненависть к новой королеве проявилась довольно скоро. Однажды сыновья пришли к отцу – тот находился в тронном зале. С ним на троне восседала его молодая жена.
Следует сказать, что бирманский трон несколько отличался от европейских. Он представлял собой возвышение метра полтора высотой и диаметром около двух метров. За ним находилась «спинка», то есть богато украшенная стена, в которой была дверь. Через эту дверь король, поднявшись по лесенке, входил на «сиденье» и садился, скрестив ноги. Рядом с ним могли уместиться несколько человек.
Когда принцы увидели, что молодая королева сидит на троне, они не смогли сдержать возмущения. Или не захотели его сдержать. Старший из сыновей, Миншинсо, отказался поклониться отцу и закричал:
– Я наследник престола! Как смеет эта развратница восседать надо мной и всеми министрами!
И пошел прочь из зала.
Король приказал сыну вернуться.
В дверях Миншинсо остановился и насмешливо сообщил, что ему неможется и потому он вынужден покинуть зал. За ним вышли его младшие братья. Кроме принца Нарату, рожденного от наложницы и потому «второстепенного». Очевидно, Нарату остался, чтобы выразить возмущение наглостью братьев.
Вскоре случился еще один скандал, на этот раз из-за фаворита. Король подарил этому молодому человеку одно из своих парадных одеяний. И тот, похваляясь им, пришел во дворец. Тогда принц Миншинсо сорвал с него одеяние.
– Ты недостоин носить его! Только мы, принцы крови, имеем на это право! – кричал он.
Старик вышел из себя.
– Здесь, – сказал он, – дарую и милую только я один. И если сын мой позволяет так себя вести, когда я жив, каким же он будет после моей смерти? Он начнет сводить счеты с братьями и сестрами, с моими верными министрами и губернаторами. Могу ли я оставить лису в этом курином царстве?
И тут же последовал указ: лишить Миншинсо всех его владений и заточить в тюрьму.
Гордого принца увели в тюрьму, но тут к королю бросились королева, мать Миншинсо, и ее родственники, умоляя простить виновного. В конце концов король смилостивился, вернул сыну его владения и богатства, но запретил жить в столице.
В течение нескольких лет опальный принц жил в своих землях, которые были велики и давали немалый доход. Он строил там плотины, рыл каналы – в общем, оставил о себе добрую память.
Алаунситу решил, что, избавившись от непокорного наследника, он найдет иного, более смирного и любящего. А так как иноземная принцесса сына ему не принесла, он остановил свой выбор на послушном Нарату.
Королю уже была за восемьдесят. Все дела по управлению государством он передал Нарату. Новый наследник постепенно отстранил остальных принцев и всюду посадил своих людей. Король этого не замечал, он тихо угасал в своем дворце, наслаждаясь обществом индийской принцессы, еще более прекрасной, чем прежде.
В 1167 году Алаунситу серьезно заболел. Он был очень плох, и никто не верил, что он выживет. По приказу Нарату короля вынесли из дворца и положили в небольшом храме Швегу. В храме было прохладно и тихо, о короле забыли.
Алаунситу открыл глаза.
Над ним смыкался темный свод. Шепот слуг и врачей казался ему дыханием звезд.
– Где я? – спросил король тихо.
Никто не ответил. Шепот стих.
– Это не мой дворец, – произнес король громче.
Старый слуга склонился к уху своего повелителя.
– Это не дворец, – сказал он. – Но это святое место. Это храм Швегу.
– Кто придумал эту дурную шутку? – Старик приподнялся на локте, и его глаза загорелись. – Кто решил избавиться от меня? Где моя любимая жена? Где мой верный сын Нарату?
– Это приказ твоего сына Нарату, великий король, – сказал слуга.
– Не может быть! – закричал старик, но понял, что – может. Он уже никому не нужен.
Король велел призвать Нарату, чтобы объявить ему о лишении титула наследника престола. Наследником будет Миншинсо.
Но прежде чем послать гонца к Миншинсо, придворные кинулись к Нарату. Они понимали, что болезнь короля отступила лишь на время, все равно ему не жить. Но если он протянет еще хоть несколько дней, Миншинсо успеет вернуться в столицу и завести порядки, которые вряд ли обернутся добром для Нарату и его друзей.
Нарату это тоже отлично понимал.
Он вбежал в затихший храм. Лишь тяжелое дыхание Алаунситу слышалось в нем.
– Уходите все, – приказал Нарату. – Мне надо поговорить с королем наедине.
Алаунситу, который после вспышки гнева почувствовал глубокую слабость, попытался остановить придворных, но те знали, кому подчиняться. Храм опустел.
Когда последние шаги затихли и дверь затворилась – лишь лучи света, падавшие из маленьких окошек, освещали пустой зал и невысокое ложе, – Нарату подошел к отцу. Старик лежал неподвижно, лишь пальцы его судорожно сжимали край покрывала. Он испуганно глядел на сына.
Нарату спешил. Он рванул покрывало, но сухие старческие пальцы не выпускали его.
Нарату навалился на старика. Борясь, они упали на пол. Нарату нащупал горло короля…
Когда дверь храма распахнулась и, оттолкнув перепуганных слуг, в зал вбежала молодая королева, было уже поздно.
– Отец умер, – сказал Нарату и быстрыми шагами вышел из храма.
Придворные испуганно расступились, Нарату шел словно сквозь коридор растерянных взглядов. Он им никогда не простит ни этих взглядов, ни этого страха, за которым скрывалось знание того, что произошло.
Ночью, загнав коня, во дворец к Миншинсо ворвался человек из Пагана. Он сообщил ему, что отец мертв. Наутро Миншинсо с отрядом всадников двинулся к Пагану. Правительственные войска в растерянности отступали. Для всех истинным королем был Миншинсо.