Поскольку в школе она никогда особой успеваемостью не отличалась, после девятого класса Катерина поступила в швейное училище. Вскоре после этого её мать «сошлась» с мужчиной, с которым Катерина критично не поладила, что подвигло её уйти жить в общежитие.
Вот здесь всё стало иначе. Здесь никто не знал о её прошлом, так что в общаге у неё была репутация «жуткой недотроги». Её новые подруги, почему-то, сильно удивлялись её девственности, и посмеивались над отношением Катерины к вопросам секса. И почему-то регулярно пытались «подогнать» ей парня для «этого дела». Но Катерина всегда успешно избегала того, чего ей не хотелось. У неё даже появилась некоторая сноровка делать это изящно.
Но вот других «прелестей» общажной жизни она не избежала. Сначала была выпивка. И не мало. Потом появились наркотики. Поскольку Катерина с детства боялась уколов – это были «курево» и «колёса». И этого тоже было не мало. Много и довольно долго. Потом она сама после-опасливо удивлялась тому, как ей, в пребывании в таком состоянии, удалось не потерять не только жизнь, но и девственность.
А потом и эта жизнь закончилась. Неожиданно, естественно. Кто ожидает, что окажется в непотребном от «дури» состоянии валяющемся в уличной грязи, что его подберут, по сути, похитят, и обустроят в новой жизни. Вопрос о том, какого рода эта жизнь, снимается.
Всё это сделал пожилой, но явно крепкий и подтянутый, человек, которого звали Леонид Петрович. Он подобрал Катерину, поздним осеним вечером упавшую в грязь около узкой пешеходной дорожки и не способную подняться, осторожно усадил в машину и увёз в какую-то квартиру. Там он её раздел, затащил в ванну, где помыл под душем. Пребывая в наркотическом одурении, Катерина могла только глупо лыбиться, будучи уверенной, что сейчас ею, наконец, «попользуются».
Но мужчина, вымыв Катерину, уложил её в постель, приятно пахнущую чистым бельём, проигнорировав её глупые «призывные» жесты – типа раздвигания ног и зазывного выражения лица, накрыл её одеялом и вышел из комнаты, погасив свет. Перед тем, как окончательно «отключиться», Катерина решила, что «расплату натурой» с неё возьмут потом.
Но потом было совсем другое. Вначале было отвыкание от наркотиков. Не такое уж и «ломкое», надо сказать. А потом было привыкание к новой жизни; и к своей новой роли в этой жизни. И эта роль Катерину устраивала. Плевать, что, по большому счёту, её положение можно расценивать как подневольное. И пусть в большей степени подневольное, чем у большинства остальных. Её же это устраивает. А что ещё надо?
Ей действительно ничего больше не было нужно. Это её одиночество было гораздо лучше предыдущих. И здесь от неё не требовалось ничего противного ей. Что касается семьи…. А кто сказал, что у них с матерью была хорошая, настоящая семья? Сейчас Катерина понимала-чувствовала, что ничего такого у неё не было. И это было не результатом анализа её прошлой жизни, а просто выводом из осознания того, что она не испытывает ни малейшей тоски по матери.
Правда, почти через год, Катерина, с некоторым опасением, пошла в тот район, где раньше жила, сама не зная зачем. На одной из знакомых с детства улиц она увидела свою мать. Мать тоже её увидела. Реакция матери вызвала у Катерины лёгкую оторопь. Выпустив на лицо смесь удивления и испуга, женщина зажмурилась, потрясла головой, будто ей что-то привиделось, и перекрестилась. Потом она открыла глаза, и хотя Катерина оставалась на том же месте, было очевидно, что мать её не видит, к своему явному облегчению. Всё это слегка резануло какие-то глубинные, трудно определяемые словами чувства Катерины, и она быстро покинула «родной» микрорайон.
Впоследствии она заметила, что стала той, на кого вообще мало обращают внимания. Её действительно частенько просто не замечали. Впрочем, это нисколько её не ранило, поскольку то внимание, к которому она привыкла с детства, будили в ней эмоции сродни противной отрыжки, а другого она не знала.
Так что её устраивала роль «хозяйки пансиона», чья задача заключалась в обеспечении питания «постояльцев» и в поддержании порядка. В конце концов, чем не работа и чем не жизнь, обеспечиваемая выполнением этой работы? И её теперешний «постоялец» – Егор – был практически идеальным, поскольку, в отличии от парочки других, не делал никаких «поползновений в её сторону». Ему явно ничего не было от неё нужно, кроме еды и маломальского порядка с постельным бельём.
Он даже сам стирал свои вещи, благо машинка-автомат обеспечивала удобство этого процесса. А главное – им не приходилось «уживаться» друг с другом, поскольку, хоть они и жили в одной квартире, они оставались чужими людьми.
Так что некому было замечать те малейшие перемены, которые происходили с Егором по мере его работы с несуразными текстами.
5
Теперь музыкальный центр будил Глеба в десять утра. Но это не было поводом вставать с постели. Понятие «нормированный рабочий день» ушло из жизни Глеба. Хорошо бы, навсегда. Теперь у него либо была работа, и её надо было делать вне каких-либо графиков, либо её не было, и тогда он был св… волен. Сегодня он как раз и был волен. По крайней мере, пока.
Повалявшись минут двадцать, рассеяно слушая радио-ведущих, он почувствовал-решил, что пора вставать. Свой обычный «утренний моцион» – убрать постель, включить чайник, пойти умыться – он проделал автоматически, когда клоки его сознания были размётаны между совершаемыми действиями и доносящийся из динамиков информацией. Но и то и другое было просто фоном для безмыслия.
Он замешал себе в блендере (да здравствует современная техника!) омлет из двух яиц, ветчины и пол помидора, пожарил и уже выкладывал на тарелку, когда услышал, как вставляется и поворачивается ключ в замке.
На мгновенье в нём взбулькнули тревога и желание броситься в прихожую. Но тут же он понял, что это, чтоб его, Каземирович, и продолжил очищать сковородку от клочков омлета (ну почему он никогда не перемещается на тарелку целиком?!).
Через несколько секунд на кухню вошёл Владимир Каземирович, по-свойски уселся на ближайшую табуретку и тихо сказал:
«Приятного аппетита».
«Нежёвано летит! – чуть раздражённо буркнул Глеб. – Мог бы и позвонить. Я ведь дома».
«А зачем? – Владимир Каземирович чуть пожал плечами, покривив губы в намёке на улыбку. – Мне так привычней и удобней. Да и быстрей. Терпеть не могу ждать у дверей».
«Вообще-то, это не очень этично. В данном случае, по крайней мере», – сказал Глеб, сосредоточившись на том, чтобы омлет не упал с вилки по пути от тарелки в рот.
«Да плевать мне на этику! Как, впрочем, и тебе. И исключения в этом невозможны. Что ты и сам прекрасно понимаешь».
Сознавая, что Владимир Каземирович, как всегда, прав, Глеб похерил слабейшие позывы к спору и, хлебнув чая, спросил:
«Работа появилась?».
«Появилась».
В этот момент из комнаты донёсся «мультяшный» голосок: «Эй, хозяин, тебе тут какой-то хрен звонит!». Это был «реалтон» мобильника Глеба.
Пройдя в комнату, Глеб взял елозящий в вибрации по полированной поверхности журнального столика телефон и взглянул на дисплей. Номер звонившего не определялся. Глеб нажал кнопку и поднёс телефон к уху.
«Да».
«Погибель грядёт! – проверещал довольно противный тенор, пронизанный истеричными нотками. – Никто не спастся! Грядёт погибель великая!».
После этого раздались гудки отбоя. Положив мобильник обратно на столик, Глеб неспешно вернулся на кухню, так и не решив – стоит ли ему озадачиться, или обойтись лёгким раздражением. Он принялся доедать яичницу, когда Владимир Каземирович спросил:
«Это насчёт грядущей погибели?».
Глеб, будучи с набитым ртом, взглянул на него с выражением, в котором лёгкое удивление заволакивалось пониманием того, как обстоят дела.
«Да, – кивнул Владимир Каземирович, – тебе не первому позвонили».
«Кто это?», – спросил Глеб, проглотив прожеванное и поднося бокал с чаем ко рту.
«Не известно. Одно понятно – всё очень серьёзно».
«Никаких сомнений?».
«Ни малейших».
«Что будем делать?».
«Выяснять. Искать».
«Что? Где?».
«Везде. Доедай, и отправляемся».
Но искать хорошо, когда знаешь ЧТО и ГДЕ искать. В принципе, неплохо искать, когда точно знаешь ЧТО надо искать. Даже определённое ГДЕ может сгодиться для поисков. Но когда не известно ничего… Нелепо – пытаться что-то искать «методом тыка». Так недолго «тыкнуться» лбом в стену, а то и носом в дерьмо.
Но в тот день они проездили по городу без толку, так и не обнаружив никаких «зацепок», посредством которых можно было выйти на новоявленного «творца». Они прекрасно знали, что не бывает никаких «знамений», или даже просто «знаков». Есть только действия, и люди, которые творят эти действия. Или, что ещё хуже, что-то хотят сотворить этими действиями. И вот поди, обнаружь такого «делателя»; и желательно до того, как наступят последствия.
Это обнаружилось на следующий день. Им, можно сказать, повезло. Только не ясно – в кавычках или нет.
Они ехали по неширокой улице, а им навстречу двигалась синяя вазовская «семёрка». Они бы и внимания на неё не обратили – разве что слегка бы удивились, что это тольяттинское «корыто с болтами» способно развивать такую скорость – если бы «семёрка», не снижая скорости, не вырулила бы на тротуар, прямиком на шедшую по нему, в сторону движения машины, группу молодёжи.
Большинство парней успела отшарахнуться в сторону, и даже оттащить за собой пару девушек – только одного парня слегка задело крылом за бедро, – а вот две девушки были сбиты основательно. По ногам одной из них он проехал и передним и задним колёсами. После этого «семёрка» выехала на проезжую часть и быстро уехала прочь.
И сразу вспомнились новостные сообщения о том, что в последнее время участились случаи, когда водителей «выносит» на тротуар, где они сбивают прохожих или людей, стоящих на остановках. Причины этого определялись разные – технические неполадки, «человеческий фактор»… Вот именно! Только, похоже, это был такой «человеческий фактор», в настоящие истоки которого не поверится большинству людей. Люди просто не верят, что такое может быть.
Наплевав на две сплошные, Владимир Каземирович развернулся и погнал вслед за «семёркой». Они довольно долго колесили по городу, пока не подъехали к большому гаражному кооперативу, занимающему довольно большую площадь ещё с советских времён. Заметив, в какую «аллею» свернули «Жигули», Владимир Каземирович остановил машину, и дальше они с Глебом пошли пешком.
Когда они подошли к единственному в «аллее» открытому гаражу, хозяин собирался уже закрывать большие ворота. Хозяином «семёрки» оказался полноватый мужик, на вид – лет пятидесяти, с большой лысиной на затылке, нелепо прикрываемой редкими, зачесанными слева, волосами.
Когда Владимир Каземирович взялся за створ ворот, не давая их закрыть, мужик, подозрительно зыркнув, зло спросил:
«Чего надо?!».
Попытавшись мило улыбнуться, Владимир Каземирович сказал:
«Видишь ли, милейший, мы – твоя погибель, которая уже здесь».
Сначала на лице мужика выразилось удивление, которое вскоре сменилось пониманием, затем стёртое выражением явно безумной радости.
«Аааааааа! – патологично протянул мужик. – Всё уже свершилось! Вы ничего не сможете сделать!».
«Сможем, сможем, – успокаивающе-убедительным тоном сказал Владимир Каземирович. – Скажи-ка, зачем людей давишь? Да ещё молодёжь».
«Так должно», – ответил мужик «важным» тоном, который прибавил ему оттенков безумия.
«На кой чёрт?! – слегка раздражённым и непонимающим тоном спросил Глеб. – Девкам ноги… я понимаю – раздвигать, но ломать… Зачем?».
«Как раз потому, что слишком легко они их раздвигают!», – обличительным тоном выпалил мужик.
«А откуда ты знаешь, что эти, которых ты сбил, именно такие?».
«Да все они такие, сучки! У самого доченька такая!».
«Понятно», – выдохнул Глеб.
«Что тебе понятно, падла?! – возмущённо выкрикнул мужик. – Ты, недоумок, решил, что это моё личное, да?! А вот хрен ты угадал! Это – великое дело. И тут вы ничего не сможете сделать. Мы вас сделаем».
«Кто это „мы“?», – спросил Владимир Каземирович.
Решив, что сболтнул лишнего, мужик насупился.
«Узнаете в своё время», – зло бормотнул он.
«Конечно узнаем – успокаивающе-тихо протянул Владимир Каземирович, оглядываясь по сторонам. – Конечно мы всё узнаем». – Он начал оттеснять мужика внутрь гаража.
«Только не от меня», – не очень уверенным тоном проговорил мужик, пятясь к машине.
«Не от тебя, так не от тебя», – соглашающимся тоном сказал Владимир Каземирович, приперев мужика к стене гаража.
«И что ты собираешься делать?», – не очень уверенным, но с потугами на вызов, тоном спросил мужик.
«Убить тебя», – спокойно ответил Владимир Каземирович.
Он достал из внутреннего кармана пиджака небольшой пистолет и щёлкнул предохранителем. На лице мужика перемешивались выражения недоверия, страха и истерично улыбчивого безумия.
«Вы меня не запугаете!», – срывающимся голосом выпалил мужик.
«А никто и не собирается», – тихо уверил его Владимир Каземирович.
«Но вы же не можете просто взять и убить меня?», – не очень уверенно спросил мужик, пытаясь выложить на губы надменную улыбку.
«Запросто», – убедительно ответил Владимир Каземирович, приставил пистолет ко лбу мужика и нажал на курок.
В пространстве металлического гаража выстрел прозвучал довольно противно. Мужик завалился на грязные деревяшки пола, оставив на стене гаража большой мазок крови и ошмётков мозга.
Удостоверившись, что в «аллее» никто не появился, они спокойно закрыли гараж (ключи от него Владимир Каземирович взял с собой, сказав, что выкинет их на другом конце города), и пошли к машине. Глеб не стал задавать никаких вопросов. Он отлично знал, что если что-то сделано – то так и должно.
Им ещё предстояло разбираться с «источником» всего этого безумного паскудства с «грядущей погибелью». Ведь очевидно, что за этим кто-то стоит. Кто?
6
Работа с этой писаниной оказывало на Егора всё большее влияние. С одной стороны – его воротило от этой чухни, но с другой – его неодолимо тянуло к тому, чтобы «переписать-переложить-переиначить» эти патологичные тексты, «выпечатав» их на белом фоне текстового редактора. В состоянии Егора появлялось всё больше такого, что подходило под определение «делириум».
Но его самосознание оставалось ещё достаточным, чтобы стараться хоть ненадолго уходить от муторной тяжести этой его работы. Поэтому он нередко выходил на прогулку во двор, где летний воздух, пронизанный детскими вскриками и множеством других, не нуждающихся в определении, звуков, немного рассеивал его «делириумное» состояние.
Это был довольно большой квартал, состоящий, как бы, из нескольких дворов. Внутри этого квартала было всё – школа, два детских сада и даже небольшой стадион. Казалось, что самодостаточность этого квартала такова, что вне его может вообще ничего не существовать. Но ведь существовало! И это было видно в проёмы между домами. Егор видел, как там ездят машины, как оттуда «входят» и «выходят» туда люди. «Входят, и выходят». Было очевидно, что ими не ощущается в этом ничего необычного. Как такое может быть недоступно?! Но Егору…
Однажды он всё-таки попытался выйти на бульвар. В конце концов, что может помешать человеку прошагать пару сотен метров и выйти «на другую сторону домов»? Для этого понадобились бы буквально считанные шаги.
Он очнулся от того, что Катерина похлопывала его по щекам, и обнаружил себя стоящим в равнодушно знакомой прихожей. Увидев, что он пришёл в себя, Катерина спустила слабенькую озабоченность с лица и чуть ехидно-снисходительно улыбнулась: