– Ра… дко… – услышал Джек выдох Андрея. И отвернулся, унимая тошноту, ставшую непереносимой. – Иоганн, это же Радко! Сволочи! Убью! – И рев Иоганна:
– Стой! Стоять, ланс! Смирно!
– Да, товарищ сержант. Слушаюсь, товарищ сержант, – одышливо ответил Андрей. – Это же Радко…
– Радко похоронен, – жестко ответил Иоганн. – Это кость, тухлое мясо и волосы. Жозеф, запаяй в пластик. Унесем.
– Я понесу, – вызвался Андрей.
Сглатывая вязкую, металлическую слюну, Джек повернулся. Это уже было убрано, и Жозеф раскаленным ножом паял пластик.
– Где жрец и что с храмом? – спросил Иоганн.
Жозеф сквозь зубы ответил:
– Жрецу я отрубил голову. Храм поджег.
Иоганн сплюнул в холодную дорожную пыль:
– Хорошо.
8
Дальше шли довольно медленно и не делясь на группы, а цепочкой, почти по самому гребню холма. Позади над Файраном поднимался столб почти прозрачного дыма: горело сухое дерево. Сослуживцы вели себя странно. Дик вдруг начал жевать живицу. Андрей несколько раз спотыкался, оставляя вывороченные целые комья дерна. Иоганн доел-таки упаковку галет и бросил скомканную фольгу на траву.
– Ничего не понимаю, – обратился Джек к Ласло.
Венгр, что-то негромко насвистывавший, улыбнулся и охотно заговорил.
– Главарь банды сказал Иоганну, что неподалеку – не меньше сотни махди. С хорошим охранением. Сейчас из Файрана кто-нибудь уже наверняка чешет в эту банду с известием, что мы были в деревне, что там натворили и что нас мало. Бандосы пойдут по нашим следам. И под утро нападут.
– Нападут?! – поразился Джек. – Но мы же…
– Мы – это приманка, – сверкнул зубами Ласло. – Лейтенант с остальными в свою очередь возьмет в кольцо тех, кто захочет напасть на нас. Мы потому так и прем – в приманку играем. Уже делали так… Смотри, видишь?
Ласло указал на гребень холма справа и впереди примерно в полутора километрах. Там на фоне неба вырисовывалась фигура антилопы, похожая на вырезанную из темной бумаги. Животное смотрело куда-то за гребень, а потом вдруг покатилось со всех ног на эту сторону холма.
– Спугнули, – удовлетворенно сказал Ласло.
– Волки?
– Да нет тут волков… – Ласло поправил «печенег». – А от гишаков[39] антилопа лупит сразу, не разглядывая. Люди. За нами наблюдают… Видишь?!
И Джек увидел. Ясный, хотя и блеклый короткий блик – отражение от линз…
– Заметили! – Иоганн засмеялся. – Заметили!
– Значит, дадим, – резюмировал Эрих. – Андрей, ты, может, споешь чего? Идти веселей будет. А мы подпоем… Что-нибудь под шаг, а?
Андрей не стал ломаться. Сделав еще несколько шагов с низко опущенной головой, он резко вскинул ее и запел марш…
Уже на втором куплете Джек подхватил пульсирующий рефрен. Раньше он никогда не пел на людях: не было ни голоса, ни слуха. Но вот поди ж ты…
…Вскинутая к виску рука Иоганна. Потом резкий мах вниз – в стороны, и через миг на склоне не было никого стоящего на ногах. Отделение залегло, рассыпалось за кусты.
Эрих перебежал за большое сухое дерево. Джек увидел предназначенный ему сигнал и броском достиг другого дерева, чуть в стороне – это робко пыталось зазеленеть.
Он увидел речушку. Вода текла чуть ниже через рощицу, метрах в ста, не больше, на берегах к воде склонялась зелень.
Джек повернулся к Эриху. Тот вопросительно поднял подбородок. Англичанин улыбнулся и покачал головой. Эрих встал на колено и махнул рукой.
Отделение поднялось. Иоганн посмеивался. Потом сказал:
– Поищите брод…
…Значок – вертикальную палочку с четырьмя поперечинками – нашел Густав и был страшно горд этим. Воды тут и в самом деле оказалось не больше чем по колено, и Елена весело объявила, что от брода до удобного для привала места – не больше десяти минут ходьбы, что было очень кстати… если не вспоминать, чем должен был завершиться этот привал.
Чем он неизбежно должен был завершиться.
Впрочем, об этом Джек не очень-то думал, потому что, если честно, устал и хотел отдохнуть.
* * *
Джек уже минут пять как проснулся. Он очень удобно лежал, опираясь затылком на рюкзак, не открывая глаз, и слушал, как возле небольшого костерка тихо разговаривают Дик и Елена – говорят о серьезных вещах.
– Я поражаюсь, – слышался негромкий голос русской, – до какой степени бесполезными знаниями были набиты черепушки у наших отцов и насколько бессмысленно было то, чем они жили… Священное Умение Пользоваться Компьютером, Великое Искусство Рэповать, Вечные Истины Гуманизма, Нетленные Общечеловеческие Ценности… – Девушка вроде бы засмеялась. – О Солнце, насколько они беспомощны оказались со всеми этими знаниями-умениями… Скажи, а ты себе все так представлял?
– Никак я себе ничего не представлял. – Хрустнула сухая ветка: Дик, должно быть, устраивался удобней. – Я селянин, не забывай. И у нас почти не было войны. Но киви сдохли все, кроме пары десятков в зоопарках… Знаешь, у нас наискось от школы висел старый плакат: «ВОЙНА УМЕРЛА НАВСЕГДА!» Я спрашивал директора, почему этот бред не снимут. Он ответил, что не хочет забыть о своей глупости. Оказывается, он сам вешал этот плакат – еще до войны, когда сам был младше нас…
– А в результате мы бегаем по холмам вокруг моря, на месте которого тридцать лет назад была пустыня… С ножами в руках.
– Точно… Знаешь, Хелен, я простой фермерский парняга…
– М-да?
– Ага. А ты все-таки казачка, русская, вы все умные, все философы…
– М-да?
– Ага… Как ты думаешь, кто все-таки виноват в Той Войне? Ваши или наши? В смысле – англосаксы?
– Ну-у… ваши, кто же еще?
– М-да? – в голосе новозеландца прозвучала ирония. – А кто пульнул ядренбатонами по Штатам и по половине Европы с криком «Кушайтенеобляпайтесьпидарасы-ы!!!»?
– Ну знаешь… – Елена фыркнула.
– Знаю, русская. Знаю, что мы это заслужили. Тем, что нагло полезли грабить не нами завоеванное… И вы заслужили… заслужили, заслужили. ВСЕ заслужили. ВСЕ огребли. Вот ты подумай: какая такая Злая Сила пела всем в уши до войны о беззаботности, даровом счастье, спокойной жизни, бесконфликтности? Кто выколачивал, – он произнес это с особым чувством, – из нас умение драться? Какие такие Черные Маги старались ограничить мир наших отцов музончиком, перепихончиком и тащильчиком?
– Вот ты о чем думаешь… – тихо сказала Елена. – Ну что ж, так и есть.
– Еще бы! – зло ответил Дик. – Мне всегда история нравилась. Я в одиннадцать лет пайковые ботинки выменял на двенадцатитомник «Мировой истории» и полгода рассекал босиком по снегу… он у нас тоже есть, да-да… И я люблю думать. И знаешь, что мне кажется? Да нет, черт, в чем я уверен? Все войны мира начинали политики и торгаши. Вспомни, как они заставили белых убивать друг друга в Первой, потом – во Второй мировой? В сотнях мелких конфликтов за нефть, за лес, за газ, за уран, за алмазы, за воду, наконец. И каждый раз они громко трубили о «чести нации», «интересах страны», «защите демократии»… В конце концов все «победы» оборачивались примитивной свиной толкотней у отвоеванной кормушки. А для «героев», для «наших бравых мальчиков», устраивали троечку парадов, вешали на грудь по медальке из поддельного золота со стразиками… отпихивали в сторону – и благополучно про них забывали. И никого уже не интересовало, как они спиваются, мучаются во сне от кошмаров и наяву от кошмарных болей… Даже если цели войны и впрямь были святыми – после победы на самом деле победившей оказывалась торгашеская смердь, не талантливые генералы, не отважные солдаты и офицеры… Их просто отпихивали! Весь тот мир прогнил, Хелен, он сгнил еще задолго до начавшейся войны – весь, с его верами, ценностями, установками!.. Так вот, русская. Я согласен быть убитым. Я согласен быть забытым. Но лишь бы не шумный парад – и новая азартная драка у корыта с похлебкой из замешанной на нашей крови победы! Я не хочу возвращения того мира. И меня очень радует, что дети наших вождей – там же, где и я. Я ушел защищать мой мир от махди. От глобальных махди. От отрезанных голов, от съеденных людей, от пустоты. И я вернусь в мой мир, если же выяснится, что в тылу что-то опять начало шататься, я его принесу с собой отсюда, с фронта. И пусть только кто-то попробует выставить локоть. Убью на месте.
– тихо прочла Елена. – Нурдаль Григ так писал… был такой поэт, я случайно его стихи прочла, мы развалины в райцентре разбирали и…
– …Но вы – молодые, живые! – вдруг подхватил Дик. – Стойте на страже мира – того, о котором мечтали мы, – по соседству со смертью!
Мира – это не мирной, невоенной жизни, Хелен, нет, и будь прокляты те, кто так думает! Мира – это Мира, нашего дома, нашей новой жизни… Мы защитим мир, Родину, но не для тех. Нет, не для них, даже если они опять попробуют высунуться. Жаль, что в войне сгорели те твари, которые ее вызвали. И ваши, и наши. Вот бы их всех – на скамью подсудимых… сразу за все. А мы бы их судили. Мы – это ты, я, это наши пацаны из пополнения, это те, кто сейчас в тылу делает консервы для нас, вон те стаканчики штампует… Мы – это наши народы, наша раса! А тем мы никогда больше не дадим набрать силу. Никогда, хватит. Мы разгребем кучи оставленной грязи. Мы выживем и победим. У нас будут дети – и они будут лучше нас, как мы лучше тех. Навсегда, не на часы, вернется Солнышко. Нам будет на кого опереться и кому оставить возрожденный мир. А пока – на нас форма. И черт с ним, пусть мы «когорта проклятых». Но лично я – я четко знаю, чего хочу и за что сражаюсь.
Около костра стало тихо. Джек думал, не открывая глаз…
Когорта проклятых… Он мысленно улыбнулся. Пускай. Неважно, как ты будешь называться. Важно, что рядом есть настоящие друзья, есть настоящая цель впереди – да, теперь Джек осознал и видел ее сияние! И ощутил пьянящее чувство свободы на пути к этой цели.
Пусть – «когорта проклятых». Посмотрим.
Глава 2
Духи холмов
А. ЗемсковСиним огнем обжигает она —Песня в Раскате Грозы!Черного золота ночи не жаль!Бесам себя не спасти!..
1
«Заспав» первую усталость, Джек никак не мог уснуть снова. Похоже, и остальные чувствовали примерно то же самое, только Иоганн преспокойно и очень тихо спал, завернувшись в накидку.
Холодно, впрочем, не было, особенно для ребят, родившихся и выросших в краях, где плюс пять в июле считалось не таким уж ужасом; более того, кто постарше, причем не так уж намного, ворчали, что «вот в наше время было минус пятнадцать, и ничего, а сейчас…». Ночь оказалась достаточно теплой. Будь Джек дома, в Англии, он бы решил, что сейчас начнется гроза. Но ему объяснили еще вечером, что тут по ночам такое – обычное дело, с моря, на дне которого все еще бурлят глобальные горячие «котлы» гейзеров, тянет теплую влагу. Его поразило, что тут, где в принципе можно было уже давно распахать земли, развести стада, местные жители жили каннибализмом! Кое-как разбрасывали в едва отошедшую землю мутировавшее просо, его вечно не хватало – и приварком было мясо соседей. И чужих, пришельцев, конечно. Да это еще ладно – этот ужас был и в Англии; что было пищей для Трех Кланов[40], в конце концов? Но тут-то – тут даже не пытались как-то из ужаса вылезти! Словно были всем довольны! Этого он не мог ни понять, ни принять.
Эрих достал из кармана пачку писем в разных степенях затрепанности и, поудобней улегшись на живот, начал их внимательно перечитывать. Лицо немца почти сразу стало грустным, а губы слегка улыбались.
– Браунид офф[41], – сказал Ласло, полулежавший рядом с Джеком.
– А ты? – спросил тот.
Венгр улыбнулся почти так же грустно, как немец, довольно долго молчал, а потом пояснил:
– Я… Знаешь, почему я пошел воевать? Я тебе говорил, что я из Эгера? – Джек кивнул. – Эгер в свое время был крепостью, в свое время отбил атаку стодвадцатитысячной армии…[42] чьей-то, я не знаю, если честно… и устоял! А что такое сегодня мой город? Тоска и тишь… Мертво все. Даже кто власть – черт его знает, русские с вашими ходят, как вокруг тарелки с горячим гуляшом… Мои родители и не почесались, у них еще трое мальчишек… братья мои, младшие. И все здоровые, без отклонений! Попал сюда. – Ласло улыбнулся уже задумчиво. – Сам видишь: был обожжен, ранен, стал хорошим пулеметчиком… Сначала радовался, что убрался из Эгера. Сейчас думаю по-другому… Я туда обязательно вернусь, если останусь жив. Я хочу, чтобы мой Эгер был таким, как раньше – домом гордых людей… Но тосковать? – Ласло качнул головой. – Нет. Я не оставил дома ни любви, ни тепла… ни даже девчонки. Вообще ничего… да и никого.
– А у Эриха девчонка есть?
– Есть. Он тебе еще покажет фотку… Какую музыку любил слушать? – неожиданно спросил он.
Джек пожал плечами:
– Да какую… Фолк, бард. Как все.
– А, я тоже… А тут вон Андрея с его гитарой слушаю и больше ни на что не претендую. Только на гуляш.
– Про гуляш ты второй раз уже говоришь… А что это такое-то? – полюбопытствовал Джек.
Ласло с удовольствием пояснил:
– Рубят лук, мелко-мелко, и обжаривают его в свином жире до такого… золотистого цвета. Потом посыпают красным перцем, добавляют говядину, кубиками… майоран, соль, заливают водой и тушат, тушат, тушат, помешивают… Когда жидкое почти совсем выкипит, добавляют немного вина. Лучше всего токайского. Это хорошее вино такое, его у нас раньше делали, ну и сейчас вроде бы собираются, когда погода более-менее установится… Мясо потушится, можно класть картошку кубиками, красный перец – стручки чистят, чтобы семян не было, режут полосками – и помидоры. Заливают водой заново и варят минут двадцать. Кладут мучные клецки и подают на стол. – Венгр вздохнул и добавил: – Гуляш больше никто делать не умеет! Одни венгры… Только продукты все достать трудно, редко получалось готовить.
– А что такое клецки? – спросил Джек, сглотнув слюну, – по рассказу Ласло, штука была вкусная; Джек любил острое, а в его родной, отечественной, кухне острого было мало и раньше, а уж сейчас и вовсе…
– Такие мучные штучки… вроде шариков, вареные… – помогая себе руками, показал Ласло.
– Эй, – подал голос Эрик, убравший письма. – Что до еды, то…
– Не рассказывай о сосисках с кислой капустой, – попросила Елена.
– Да ну их, это баварцы выдумали разную фигню! А я из Вестфалии! Какой у нас айсба-а-ан…[43] – Он протянул последнее слово и даже зажмурился. – Так вот, берут…
– Лучшая вещь – это все равно лэмб[44], – не выдержал Джек. – Лэмб с картошечкой фри…
– Если хотите жрать, так и скажите, – вновь вмешалась Елена.
Юноши посмотрели друг на друга и рассмеялись[45].
– Вупперталь и сейчас город немаленький, – сказал Эрих мечтательно. – Семь тысяч человек! А было, говорят, семьсот тысяч… Знаете, какие у нас парки?! И вот хотите верьте, хотите нет, а они уже зеленеют! – гордо выпалил немец – совсем не похоже на себя. – Мы как-то старую библиотеку разбирали, такое там прочитали… Перед той войной было у нас до темной тьмы каких-то чужаков, вроде этих вот махди. Отбивали у честных немцев работу, девчонок… Отец даже рассказывал… Правда, потом, когда все началось, наши сразу отбили у них охоту жить; чего ждали, не пойму? Но все равно было уже поздно… – Он печально покачал головой.
– Как вы под русскими-то оказались? – с легкой подковыркой спросил Джек. И выругал себя мысленно.
Но немец не обиделся.
– Ну вот так получилось. Я, если честно, не знаю… Не нашлось у нас никого, кто всех бы вокруг себя собрал… А русские – что русские, чем они плохи? – И не удержался: – Уж точно лучше англосаксов.
– Зато двадцать лет всем вокруг жить не давать – на это у вас вожди нашлись[46], – буркнул Ласло.
Эрих даже с какой-то гордостью шевельнул углом рта и сообщил:
– У Эльзы отец был пиратом, кстати… Совсем мальчишкой еще… – Потянулся и заявил: – Поеду в отпуск – сразу женюсь на Эльзе… Джек, Густав, вы не видели мою девчонку? – Он полез в карман и достал аккуратно заделанное в полиэтилен фото. Цветное. – Вот она, Эльза, – в голосе Эриха прозвучала настоящая нежность, лицо стало откровенно сентиментальным.
Джек пододвинулся ближе. С цветного снимка на мир ясным и спокойным взглядом смотрела хорошенькая голубоглазая блондинка, рослая, крепкая, с чуточку вздернутым носиком и доброй, немного растерянной улыбкой.
– Она сниматься боится, – сообщил Эрих, тоже любуясь снимком, как будто впервые.