Караберей обвёл взглядом этих высоких, красивых, голубоглазых, черноволосых людей[12], которые теперь, с этой минуты, стали его семьёй, и низко поклонился им, признавая правоту слов Кудымы и принимая на себя звание Отца Рода.
Люди возликовали. О таком Отце можно было только мечтать!
Кудыма снова про себя улыбнулся. Какие испытания готовят ему боги, он еще не знал. Зато был абсолютно уверен, что теперь его род не пропадёт ни при каких обстоятельствах. Ведь лучшего старейшину ему было бы и не найти. Караберей много путешествовал, повидал много разных стран и людей. Он по-житейски мудр, по-купечески скуп, щедр по отношению к родным. За ним род будет как за каменной стеной. Ну и что с того, что он хорезмиец, а не чудинец? Разве только этим меряется уважение соплеменников? Тем более что с этого момента он стал одним из своих!
В итоге решили так. Караберей отпускает на волю всех своих рабов. Если кто-то из них изъявляет желание остаться, пускай вливается в племя; ему найдут достойную жену. Тем более что мужчины нужны роду как никогда. Сам же Караберей, в сопровождении теперь уже чудинцев, отправляется в далёкий Хорезм и как можно скорее продаёт там свой товар, а также дом и утварь. Затем закупает новый товар и, забрав семью, возвращается обратно, где его с нетерпением будет ждать уже другая, огромная, новая семья – целое племя!
Кудыма тут же, на месте, назначил двадцать мужчин сопровождающими купца во время похода. Кроме того, отправиться вместе с ними решили еще пятеро его бывших рабов, которые захотели вернуться домой, в Хорезм. Вечером все выбранные в качестве сопровождающих должны были явиться к купцу и поступить в его полное распоряжение. Остальные семеро отпущенных на волю пожелали остаться в роду Лося, ибо возвращаться им было не к кому: вся их родня была в свое время перебита, после чего каждый из них попал на невольничий рынок, где в итоге их и купил Караберей. Теперь же, по всем правилам и законам, всем бывшим рабам были отписаны вольные.
Кудыма не зря решил послать с купцом такой многочисленный отряд вооружённых воинов – в дороге всякое может случиться, да и у хорезмийцев не здорово рты раззявятся на добро купца по его прибытии в славный город Кят. По крайней мере, Кудыма на это очень надеялся.
Караберей ушёл в Городище, готовиться к отъезду.
У Кудымы словно каменная гора с плеч свалилась.
Теперь оставалось сделать последнее – как можно скорее прибыть в столицу Перми Великой, Афакуль[13], и предстать перед Советом Старейшин.
XI
Ближе к полудню в становище ворвался вихрь. Он пронёсся меж шатров, вздымая их по’лы, размётывая пепел костров, и остановился у входа в жилище Кудымы. Это примчался Ингрельд. Он крепко обнял Кудыму.
– Всё знаю. Ничего не говори. Скажи только, чем могу тебе помочь? Тебе и твоему роду.
– Спасибо, спасибо тебе, дружище, за искренний порыв, – Кудыма усадил рядом с собой варяга, налил ему медовой браги в деревянную расписную чашу. – Но я пока, право, не знаю чем. Да и связан ты сейчас обязательствами. Человека вот важного из Царств Западного края сопровождаешь.
– Ну, насчёт этого не беспокойся. Уехал он вчера с попутным караваном к себе на родину. Я же нанялся его сопровождать только до Городища. Так что теперь ты можешь полностью располагать мною.
Кудыма всмотрелся в открытое, взволнованное лицо Ингрельда.
– Завтра утром я отправляюсь в столицу. Пойдёшь со мной?
– Конечно! А то я совсем уже здесь закис. Слушай, Кудыма, ты собираешься мстить за разгром деревни и убийство твоих людей?
– Сначала мне надо поговорить со старейшинами. Ты ведь знаешь, что без их ведома я не могу принимать такие важные решения. Это война. А на войне я один немногого стою. Значит, необходимо будет войско набирать. Потом нужно позаботиться о выборе нового места для поселения. Да и как я своих людей сейчас брошу? Я теперь вместо вождя. И я же – шаман. Нужно замену себе подыскивать. Одним словом, пока и без того хватает забот на первое время.
– Всему свой черед. Ты, главное, ответь, не откажешь ли мне, если вдруг воевать пойдёшь? Нет-нет, не за деньги, не наёмником! Просто люб ты мне. Что серебро и злато стоят против дружбы? Сегодня они есть, завтра их нет. Ветерок. Пустое.
Кудыма не стал рассказывать варягу ни про Древо Мироздания, ни о своем вещем сне – зачем? Он лишь просто ответил:
– Ингрельд, я ещё раз благодарю тебя за предложенную мне помощь и с почтением принимаю твое предложение. Прошу тебя остаться и сопровождать меня в походе, если такой состоится. Тебе нужно сходить в город, для того чтобы собраться?
– Всё своё ношу с собой, как говорил один греческий мудрец Биант Приенский. Переночую сегодня у тебя, пока свой шатёр не поставил. Примешь?
– Располагайся.
Ингрельд забросил в шатёр тощий мешок с личными вещами, аккуратно положил поверх него смазанную густым слоем жира[14] тяжёлую боевую секиру из превосходной стали, с высеченными на ней руническими заклинаниями, небольшой окованный по краям щит, завёрнутый в промасленную ветошь пластинчатый доспех, и, оставив на поясе меч, отправился беспечно гулять по стану.
Как только Ингрельд ушёл, в стан пожаловал ещё один гость, Большой Воевода по прозвищу Щука. Кудыма хорошо знал этого старого, опытного воина, который сейчас командовал дружиной Перми Великой.
Тридцать шесть вёсен назад ватага славян, предварительно вырезав немногочисленную заградительную заставу, напала на одну из пограничных деревень Пермии, где расположился на ночлег караван. Совместными усилиями местных жителей и охраны каравана атака была отбита. Много народу полегло в том ночном бою. Хорошо, что отправленный в самом начале боя гонец успел добраться до крепости, где стоял гарнизон. Под утро явилось подразделение регулярной армии, и ватага отступила. Началось её преследование. Несколько суток славяне тщетно пытались оторваться от погони. Они петляли по болотам, шли по руслам студеных рек, запутывали следы в дремучих лесах. Но следопыты не отставали, а за ними шёл основной отряд. После череды мелких стычек в тайге ватага засела в небольшой, пустующей уже около десяти лет полуразрушенной пограничной крепости, решив дорого продать свою жизнь. Раньше здесь проходил караванный путь на Новгород. Гарнизон встречал купцов и провожал их до города. Теперь же был проторен новый, более удобный путь, и старую заставу забросили. Неподалеку от укрепления находилась небольшая славянская деревушка. Её жители, боясь быть убитыми или угодить в рабство, тоже укрылись в крепости – вдруг все-таки удастся вместе отбиться от пермских дружинников?
Штурм продолжался всё утро. Копья и сулицы скрежетали о доспехи, звенели мечи и топоры, стрелы с тупым звуком втыкались в щиты. Убитые и тяжелораненые, скатившись с вала, грудились в неглубоком рву. Несмотря на мужество и отчаянную храбрость оборонявшихся, к полудню оборона была в нескольких местах прорвана, и торжествующие победители хлынули в крепость, без жалости убивая всех подряд. Кое-где им ещё оказывали сопротивление, но в целом исход боя был решён.
Жизнь и смерть нас не спрашивают. Всё свершается в назначенное для него время. Именно в этот роковой час беременная славянка, сжимая в зубах деревянную рукоятку ножа, чтобы не завыть от рвущей низ живота дёргающей боли родовых мук, прямо на земле, под стеной какой-то ветхой постройки, разрешилась от бремени. Некому было принять ребёнка. Молодая мать сама перерезала пуповину и перетянула её суровой нитью. Сама избавилась от последа. Взяв новорождённого за ножки, тряхнула его и крепко хлопнула по ягодницам. Новорождённый зашёлся криком, очищая лёгкие от околоплодной жидкости. Затем мать дрожащими руками вытерла тело сына исподней юбкой и, укутав его, поднесла к груди. Притихший младенец припал к соску и, жадно и сладко причмокивая, начал сосать.
Пробегавший мимо воин на ходу полоснул острым железом по мокрому от пота, беззащитному женскому виску.
Когда всё закончилось и победители стали стаскивать трупы в одну большую кучу для их последующего погребения, сосунка обнаружил поседевший в боях ветеран. Младенец лежал, придавленный мёртвой матерью; он был весь покрыт коркой уже успевшей подсохнуть крови и молчал. Сначала воин подумал, что ребенок мёртв. Однако тот оказался на удивление живуч. Когда ветеран вытащил его из-под убитой матери, он громко, во всё горло, басовито заявил о своём праве на жизнь и, ухватив окровавленными ручонками бороду воина, потащил её в рот. Тот заглянул в пока еще бессмысленные, бесцветные глаза ребёнка, и вдруг что-то дрогнуло в душе старого вояки.
– Я назову тебя Кукушонком. Расти, малыш.
В опустошенной деревне нашли козу. Воины с шутками и смехом надоили молока и покормили найдёныша. Козу забрали с собой. Вместо мамки будет!
Узнав об уничтожении славянской деревни и избиении её жителей, разгневанный новгородский князь Гостомысл хотел было пойти войной на Пермь Великую, но, когда его послам предъявили неопровержимые доказательства того, что первыми начали именно славяне, остыл. Да и бояре отсоветовали ратиться с грозным восточным соседом до тех пор, пока Новгород не будет полностью обнесен крепкой стеной с высоким валом.
Однако пора отвлечься от дел государственных, хотя именно благодаря набегу славян в Городищенской слободе появился мальчонка по имени Кукушонок. Рос среди оружия и запаха кожаных доспехов, в особой атмосфере, пропитанной духом солдатчины. Был он ничьим сыном, и в то же время считался сыном всех слобожан. Научившись плавать, полюбил водную стихию и всё свободное время проводил на реке, за что и получил второе имя – Рыба. А когда совсем вырос и стал знатным воином – опытным, безжалостным, беспощадным, жадным до крови и металла – его прозвали Щукой, за жёсткий нрав и серые, отливающие сталью, холодные глаза. Никто не мог устоять против него в бою на боевых топорах; в совершенстве владел он и любым другим оружием. От природы любознательный, он выучил греческий и славянский языки, как родной, свободно говорил по-хорезмийски и по-франкски, читал и разговаривал по-арабски. Знал латинское письмо. Имел богатую библиотеку, которая постоянно пополнялась благодаря приходившим с караванами купцам. Общался с пруссами, викингами, русами и вендами.
Четыре года назад, став Большим Воеводой, начал применять он знания, почерпнутые из книг, в военном деле.
Сухощавый, небольшого роста, обликом своим действительно напоминавший щуку, он наводил ужас на врагов. При нём отчасти угомонились противившиеся объединению манси, затихли вятичи. Иногда, правда, соседние племена и народности еще совершали краткие, незначительные набеги, однако от больших войн вот уже пару лет предпочитали воздерживаться. Ещё были свежи воспоминания, как возглавляемое Щукой войско вторглось в земли вятичей и стёрло с лица земли несколько деревень подряд вместе с их жителями. Пленных не брали – всех без исключения: старых и малых, мужчин и женщин, и даже младенцев – развесили по деревьям. То-то был пир для воронов! Тогда же один из родов манси, особенно досаждавший Перми Великой, по приказу Щуки, был обнаружен следопытами, и, хотя становище располагалось за Каменным поясом, войско сумело незаметно к нему подобраться, окружить и – в короткой, злой схватке – уничтожить. Снова не оставили в живых никого. И бросили их непогребёнными, что было страшнее самого убийства.
Кудыма принял столь высокого и уважаемого гостя стоя. Поклонился в пояс. Щука уважал и ценил Кудыму не меньше, и поэтому, приняв поклон, в свою очередь поклонился.
Жена вождя в одно мгновение расстелила перед шатром скатерть, выставила богатое угощение, принесла жбан с медовухой. Сама же уселась у входа в шатёр с малышкой на руках. Оголив свою красиво очерченную грудь, она спокойно принялась кормить младенца.
Щука прищелкнул языком:
– Счастливый ты, Кудыма. Эх, будь моя воля, увел бы у тебя жену. И детей бы прихватил.
– А чем же тебе твоя не угодила? – похвала была Кудыме приятна, и он этого не скрывал. С нежностью посмотрел он на свою Пожум[15], прозванную так за ее стройность и стать.
– Э, сравнил! – Щука хитро прищурился. – В чужом дворе всегда яблоки слаще. Разве не знал?
Потом воевода и вождь не торопясь приступили к трапезе, степенно расспрашивая друг друга о семейных делах, планах на урожай, прошедших торгах, о здоровье родных и близких. Будто не было набега и уничтожения чудской деревни. Но обычай требовал, прежде чем перейти к делам серьёзным, нужно обговорить дела текущие. Угоститься тем, что боги послали.
Рядом с ними сидел и скромно помалкивал Гондыр.
Наконец, обсудив дела текущие и насытившись, они перешли к главному, к тому, зачем, собственно, и явился на встречу Щука. Подробно и обстоятельно расспросив Гондыра о нападении, а также Кудыму о последующем погребении, Щука задумчиво произнёс:
– Понимаешь, Кудыма, здесь всё очень и очень непросто. Я бы даже сказал, странно. И не то чтобы просто много вопросов, а вообще этот набег – один большой вопрос. И ответов на него я пока не вижу, – Щука потёр лоб, – я посылал следопытов в твою бывшую деревню. Тебе было некогда этим заниматься, и это понятно, но мне, как воеводе, необходимо. Начнём сначала. Гондыр, повтори ещё раз, сколько приблизительно воинов напало на селение?
– Думаю, больше тысячи. Ну, может, тысяча сто или тысяча двести.
– Кудыма, сколько чужих воинов вы похоронили?
– Две сотни и ещё семьдесят четыре человека.
– Сколько своих?
– Да, почитай, шесть сотен и ещё двоих. Это не считая стариков. Дрались-то без доспехов, наспех вооружённые. Да и женщин полегло немало.
– Скажи мне, вождь, когда ты исполнял обряд Важэсо касьтылом, ты ничего странного не увидел? – воевода прямо-таки впился взглядом в глаза Кудымы. – Ой, не хитри! Я ведь многое вижу! Только не обо всём говорю. Если ты сейчас не готов отвечать, лучше не говори вообще ничего. Скажешь, когда сможешь. Только не лги.
Кудыма опустил разноцветные глаза.
– Мне сначала с богами посоветоваться нужно. Если они позволят, я всё расскажу. Если нет, не обессудь.
– Ладно, будь по-твоему.
Теперь о непонятных мне вещах. Пислэг – и это ни для кого не секрет – твой кровный брат, – палец Щуки легонько ткнул Кудыму в грудь. – Кровное братство – оно выше семейных уз. Выше веры в богов. Выше всего. И твой кровный брат нападает на твою деревню. Почему? Далее. Род Пислэга до недавнего времени входил в наш союз, и только три года назад ушёл на вольные хлеба, дабы не платить налогов. Это дело добровольное. Если какое-то племя или род что-нибудь не устраивает в союзе, оно уходит. Но и лишается при этом защиты, доли, выпасов и всего другого, что ему было до этого положено. К чему я это говорю? Ушли они совсем недавно, и Пислэгу было прекрасно известно, в какое время увозят товар на продажу и когда приходит основная масса караванов. Понимаешь, Кудыма? Он знал, что товара в деревне нет. Значит, приходил не грабить. Знал и то, что ты с товаром в Городище. Значит, не собирался тебя убивать. Тогда зачем вообще приходил? В чём был смысл набега? Но и этого мало! Вот скажи мне, Гондыр, – теперь воевода легонько ткнул пальцем воина, – с кем вы сражались? С людьми? Или с духами?
Гондыр растерялся от неожиданности.
– С людьми. Мы их убивали. Они умирали. Была кровь. И они нас убивали. Простым оружием. А что? Да ведь мы же их потом хоронили! И воняли они, как и положено трупам, – Гондыр с изумлением посмотрел на Щуку, затем повернулся к Кудыме, – подтверди, шаман. Ведь ты вместе с нами таскал тела!