От тайной Небесной канцелярии ещё ни кому скрыться не удавалось. Круговая порука стукачества ценилась и поощрялась в Небесной Канцелярии. За выявленное отклонение от выполнения задания стукачу давали дополнительный отпуск.
– Что же делать? Сколько времени прошло, а я так ни на что и не решился. Смотрю на страдания маменьки и удивляюсь – зачем я ей? Со мной теперь на всю жизнь. Конечно, можно и улизнуть, время хватит – две недели. А если мне понравится? Останусь и начну из маменьки веревки крутить, да нервы ей портить. Жалким котом был и то хозяйку чуть ли не до инфаркта довёл. Тут ведь ни кот, тут ребёнок. Нет, маменька, скорее всего я у тебя долго не задержусь. Поплачешь, погорюешь, а потом нового сыночка родишь. Это дело для тебя скоро привычным станет.
Дверь распахнулась, в палату энергичным шагом вошла акушерка. Она окончательно прогнала от себя остатки сна и теперь была рада поработать. Тем более что роженица, на удивление, была спокойна.
– Ну, милая, ложись, я тебя посмотрю. Долго ли еще нам это терпеть.
Алёнушка покорно легла на кушетку. Её била дрожь.
– Замёрзла? – Участливо поинтересовалась акушерка, одетая в шерстяной костюм под белый медицинский халат.
– Да, почему – то, очень ноги замёрзли. Пить очень хочется. Сестричка, ещё долго? – Через слёзы выдавила из себя Алёнушка.
– Нет, скоро уже начнём рожать. Кого хочешь: мальчика или помощницу?
– Муж мальчика хочет, а мне всё равно.
– Для матери лучше девочка. А мальчишек мамы больше пестуют. Отцы мальчишек хотят только для продолжения фамилии, но любят девочек.
Услышав такие слова, Тринадцатый скатился с покатого плафона.
– Что? Ну, ты даёшь. Не хватает мне ещё бабой стать. Я окрас менять не собираюсь. А не будет, по-моему – улечу. Если девчонку родишь – на меня не рассчитывай. Папеньку – репейника вини, мог бы и парня сделать.
Акушерка внимательно следила за временной продолжительностью схваток.
– Да, девочка для нас женщин лучше. Они к матери ближе, нам помощницы. От девчонок тоже хлопот полон рот, но не таких, как от пацанов. У меня самой трое детей: две дочери и сын. Так я от двух девчонок не так нервничала, как от одного парня.
Алёнушка ахнула от очередной схватки.
– Вот, это хорошо. Время есть, всё успеем сделать. Надевай халат и иди за мной. Не плач, потом на столе покричим. Это боль терпимая.
Успокоила Алёнушку акушерка, как будто тоже собиралась рожать вместе с ней. Тринадцатый медленно парил из кабинета в кабинет вслед за женщинами. Сначала Алёнушке прокололи вену и взяли кровь. От вида этой процедуры Тринадцатому стало плохо. Он закрылся мантией. Затем акушерка повела Аленушку на первый этаж. Кабинет, куда влетел Тринадцатый, вслед за женщинами, напоминал тюремный каземат. Кафельный пол, зелено-ядовитые стены и белый потолок действовали на рожениц тонизирующее.
Женщины переставали плакать, схватки учащались, а боль притуплялась.
– Давай, милая, вставай на весы. Посмотрим, сколько тут у нас лишнего веса.
Алёнушка встала босыми ногами на старые весы. Весы жалобно заскрипели.
– Совсем немного. Молодец, не раскормила себя. Слезай и забирайся на кушетку. Посмотрим все ли у тебя готово.
Забыв надеть тапочки, Аленушка пошла к кушетке. От смущения Тринадцатый повернул нимб к закрашенному окну.
– Ну, вот и все. И это сделали. Теперь всего ничего осталось, и пойдем рожать.
– Да, что ты её всё время понукаешь? Она тебе не лошадь, а моя будущая мама.
Возмутился Тринадцатый, но акушерка конечно же его не слышала. Она набрала в клизму воды. Аленушка не сводила глаз с огромной резиновой груши. Она слышала о такой процедуре, но никогда в жизни ее не делала. Страх перед действиями акушерки был настолько велик, что она даже перестала чувствовать боль.
– Я сейчас помогу тебе это сделать и уйду. Пойду врача позову. А ты тут сама. Вот тебе новое бельё, переоденешься. За собой все убери, не забудь. Убирать здесь некому. Все сделаешь, поднимешься наверх, я тебя там ждать буду. Ну, ложись.
Акушерка, сделав положенную медицинскую процедуру, ушла наверх. Через двадцать минут за ней поднялись Аленушка и Тринадцатый. В коридоре их поджидала акушерка.
– Ну, всё, милая, теперь пошли. Ещё один укольчик сделаю, и на стол рожать пойдём. Пройди, милая, в этот кабинет, а я пока свет в операционной включу.
В процедурном кабинете, куда вошла Алёнушка, как было, заведено во всех больницах верхнюю фрамугу окна, держали открытой. Ледяной ветер врывался в кабинет без остановки.
От пронизывающего ветра, Алёнушку стало трясти ещё больше. Тринадцатый услышал стук её зубов.
– Не бойся, мамуля, сейчас разродимся. Родим богатыря, что надо. Вот только уколов, нам делать больше не нужно. Третий укол за час. Так ведь можно и СПИДу нас отдать. Кто их знает, как у них тут с Гигиеной? А маменька у меня молодец! Жалко с душой её пообщаться нельзя. Хорошая видно душа, как я.
От хвалебных речей о своей душе, Тринадцатого оторвала вошедшая акушерка. Она отлично знала своё дело, игла быстро и безболезненно вошла в вену. От укола Алёнушку бросило в жар.
– Боишься рожать? – Участливо поинтересовалась акушерка. – Не бойся, ни ты первая, ни ты последняя. У нас ещё летальных исходов не было, ни с какой стороны.
На самоуверенное заявление акушерки, Тринадцатый ехидно хмыкнул.
– Могу устроить.
Алёнушку снова скрутила боль. Акушерка погладила её по руке.
– Ну, пойдём, родная, пора. Ещё минут десять и всё закончиться. Даже доктор уже пришёл, в операционной руки моет. У нас доктор хороший, умный.
На встречу из родильного зала выкатился маленький, очкастый толстячок, широко улыбаясь вставными зубами.
– Милости прошу! Мы вас только и ждали.
Галантно взяв Алёнушку под локоток, он осторожно повёл её в зал. От возмущения Тринадцатый завис под потолком.
«Вот это да! Вот это прилетели! И здесь не везёт! Это что доктор? Это не доктор, а насмешка над роженицами. Ну, как этот огрызок меня примет? Да его с пола то не видно! Не врач, а издевательство.
Во всём не везёт. Если мне суждено родиться так именно такой доктор, такой роддом и папанька – репейник. Другим всё – мне ничего. А если девчонка родиться, то прошу меня извинить. Несчастная я душа, несчастная! Время поджимает, а с таким доктором разве во время уложишься»?
Так причитая над своей судьбой, Тринадцатый влетел в операционный зал и остолбенел. На форточке лениво покачивалась ещё одна душа, душа «Неприятный». Услышав шум мантии Тринадцатого, Неприятный соскользнул с форточки и полетел навстречу.
– А, старый знакомый, привет! Видишь, здесь тебе тоже ничего не светит. Отлетай отсюда и как можно скорее, процесс пошёл.
Тринадцатый от такого заявления покрылся бордовым цветом и наскочил на душу Неприятного.
– Это ты отсюда сейчас полетишь. Понял? Это моё! А если не улетишь, пеняй на себя.
Алёнушка негромко вскрикнула.
– Только не надо сцен! Мы с тобой ответственные работники и всегда сможем договориться. Тебе ведь проблем не надо? Не надо! И мне не надо.
– Только посмей! Тебе такое устрою, век из Отстоя не вылезешь.
– Что ты мне устроишь? Проснись, дорогой! Мы с тобой на грешной земле. Кто тут прав, кто виноват, решать нам. Понял?
– Ты вчера должен был взять судьбу?
– Мне там не понравилось. Не люблю быть в женском теле. Здесь мужик и он будет мой! Понял? Поэтому…
– Ну, ты и скотина!
– Это не тебе определять. Лучше убирайся по добру по здорову.
– Уберешься ты! Потому что здесь моя Судьба. Понял?
Алёнушка тихо заплакала. Акушерка наполнила шприц и подошла к роженице.
– Иван Иванович. – Обеспокоено нарушила она тишину. – Иван Иванович, схватки прекратились.
– Ничего страшного в этом не вижу. – Промурлыкал себе под нос Иван Иванович, надевая резиновые перчатки. – Это бывает. – Он быстро, как колобок подкатился на своих коротких ногах к столу. Глянул на Алёнушку, погладил живот, и всё так же улыбаясь, начал тихо, но чётко давать указание акушерке.
В это время, между двумя плафонами разгорался бой. Верх одерживал Неприятный.
– Куда тебе, соломе, в человека? Ты и трёх слов связать не можешь! – Тринадцатый привыкший слушать, а не говорить терпел поражение перед разговорчивой душой.
– А, вот это уже не твоя забота! Я тебе вчера отдал место. Туда и порхай!
– Дружок, объясняю тебе еще раз: туда уже ни кому порхать не надо.
– Вот гад ползучий! – Всё больше злился Тринадцатый. Гроздья ненависти начали влетать в открытую форточку вместе с холодным ветром. Тринадцатый понимал, что гнев сильно мог навредить роженице, но остановиться не мог.
Акушерка вводила очередную иглу в вену Алёнушки. В операционную сбежался весь медицинский персонал родильного дома, дежуривший этой ночью. Иван Иванович командовал. В его практике, а практика его была огромна, летальных исходов не было.
Под потолком, накал страстей дошёл до своей высочайшей отметки. Неприятный напирал, Тринадцатый не сдавался. Так, они несколько томительных минут для роженицы, старались отпихнуть друг друга к открытой форточке. Вдруг, суета внизу насторожила Тринадцатого. Он посмотрел на маменьку. Неприятный поймал его настороженность и захихикал.
– Видишь, это всё за тебя. Ты здесь мешаешь.
– Не я, а ты.
– Не мечтай, я не уступлю. Или ты отсюда улетаешь, или ни мне, ни тебе. Понял! Ты лишний! Она из-за тебя разродиться не может.
– Нет, это ты во всём виноват. Вон, отсюда. – Тринадцатый так громко кричал первый раз за всё время своего существования.
Иван Иванович судорожно нащупал пульс роженицы. Алёнушка была бледная, волосы разметались, глаза ввалились, пульс прощупывался с трудом. Доктор послушал сердцебиение ребенка – ритм в норме. Но что с матерью?
Неприятный позеленел от злости ядовито – зеленым цветом и взмахнул мантией.
– Слушай, ты недотёпа, предупреждаю в последний раз, если мне сейчас не уступишь место, я её отправлю в длительный отпуск.
Тринадцатый понял, что Неприятный не шутит. Для достижения цели ему все средства будут хороши. И эта красивая, молодая женщина, без пяти секунд его мама, – умрёт. Быстро перекрестившись, Тринадцатый закричал, что было сил.
– Да, провались ты в Отстой!
В операционной стал медленно гаснуть свет. Хлопнула форточка от порыва ледяного ветра. Все замерли. Непонятный страх возник ниоткуда и за долю секунды объял всех присутствующих. И только Алёнушка в эту жуткую секунду почувствовала огромное облегчение. Новый человечек, так долго бившийся у неё под сердцем, рвался на волю. Прилив сил и огромная радость густой пеленой окутала будущую мать. Она поднатужилась, и в тот же миг операционную тишину пронзил громкий крик новорождённого. Тринадцатый, не разбираясь, мальчик это или девочка, впорхнул в маленькое тельце.
– А теснота – то какая! Это тебе не райские качели. – Охнул Тринадцатый, и замер.
Сияющий Иван Иванович радостно подпрыгивал вокруг стола.
– Ну, молодец! Ну, красавица! Ну, героиня!
– Кто там у нас? – Еле слышно поинтересовалась Алёнушка.
– У нас сын! Богатырь! Мои поздравления! – Акушерка, быстро закончив все медицинские премудрости, аккуратно положила карапуза на весы. – Вес – три сто. – Отрапортовала она и переложила новорожденного на мерный столик. – Рос – пятьдесят один сантиметр.
– А, теперь, отдыхать. И, как можно больше, красавица. – Доктор довольно потёр руки и вышел из операционной.
Тринадцатый на время ослеп и оглох. Этот период нужно было переждать. Так как он очень устал, то был даже рад отдыху. И только некоторые ощущения мешали ему расслабиться полностью. Но это были уже ощущения тела, а не души.
Отпуск
Отпуск Тринадцатого заканчивался. Со дня на день он ждал вызова в школу.
Ожидание повестки портило ему последние дни. Сама школа, как таковая, его не страшила. Он сумел выстоять, отстоять чистоту нимба на отдыхе. Угнетал другой факт – если он получит человеческий поток информации, о возвращение в чистое поле под голубое небо, следует забыть. Дружба с Меченым закончиться раз и навсегда. А, дружба была не только отдушиной, но и своеобразной школой.
Вызов пришёл на два дня раньше отпущенного срока. Небесной канцелярии было виднее, кто и сколько должен отдыхать. Вызов доставил один из мелких клерков канцелярии. Грубо ткнув повестку на мантию Тринадцатого, он развернулся, и ни слова не говоря улетел.
На повестке была чётко проставлена дата, время, корпус школы и номер качели. Пришло время собираться в школу. Тринадцатый сложил свои вещи в маленькую колбу, полученную в подарок от администрации санатория. На административной башне недремлющее Время отбило начало полдника. Заряжаться Тринадцатому не хотелось, но уклониться от установленного порядка он не мог. Каждый раз ответственные служащие дома отдыха, доносили по номерам в вышестоящие инстанции о неиспользованной Небесной Благодати. Наказанием служил карцер – тройная мера Благодати. Наказуемая душа вылетала из карцера блаженной душой. Её отправляли в Отстой садовником, спиливать рогоносцам рога.
Вспомнив это, Тринадцатый тяжело вздохнул и нехотя полетел на полдник. Впитав в себя четыре оды и два восхваления, отпускники разлетелись по интересам. Тринадцатый незаметно юркнул в любимый закоулок. Здесь, как всегда, его уже поджидал Меченый. У Меченого была ещё одна привилегия, он не посещал общие кормёжки.
– Вот, смотри, прислали.
Тринадцатый показал повестку.
– Пора, брат, пора! Хватит лентяйничать. Смотри, как на казённых харчах отъелся.
От ехидной шутки друга Тринадцатый покрылся серым цветом. Меченый выпустил из под мантии крупную гроздь хохота.
– Не обижайся, мантия лопнет. На обиженных – черти воду возят. И козьих морд не строй, а то, как у чёрта рога вырастут.
– Это у тебя вырастут, если ржать, как козёл будешь. – Тринадцатый от обиды вскочил с места. Он ни как не мог привыкнуть к шуткам друга, чем доставлял Меченому огромное удовольствие.
– Дурачок. Сколько тебе объяснять? Запомни: ржут – кони, у них рога отсутствуют. А козлы блеют, так же, как ты сейчас. Козла от коня отличить не можешь? А ещё хвастался, что всю жизнь в поле на воле, – среди своих и наших.
Меченый замолчал и сердито стукнул по гроздям хохота. От хохота остался только дымок. Тринадцатый понял, что своей обидой рассердил друга. В любую минуту Меченый мог улететь, и прощание превратилось бы в ссору.
– Не сердись. – Тринадцатый слегка дотронулся мантией до нимба Меченого. – Смотри, к нам уже просочились маленькие капельки ссоры.
– Да, как же на тебя не сердиться, если ты шуток не понимаешь. Хотел тебя развеселить, поднять тебе окрас, а ты не захотел понять. Ладно, тогда попробую поднять твоё настроение по-другому. Смотри. – Он протянул повестку.
– Тебе тоже? Почему?
– Видно, кто – то из здешних угодников узнал о наших задушевных беседах и донёс. А распорядок дома отдыха это запрещает. Тебе ведь тоже на три дня раньше вызов принесли?
– Да. У меня ещё три дня отдыха.
– Отдохнули, хватит. Думать надо было нимбом. Ой, прости, ты ведь у нас не грамотный. В распорядке что написано? Больше одного или меньше десяти – не собираться. Понял?
– Я понимаю, почему нельзя больше одного. А почему нельзя меньше десяти? Этого я понять не могу.
– Очень просто, из десяти всегда найдется один честный. Вовремя доложит в нужную инстанцию о неблагонадежных.
– Получается, что, не желая этого, я тебя сдал, как самый последний стукач. – От сознания своей вины Тринадцатый снова посерел.
– Слушай, дружок, если ты всегда, так на всё будешь реагировать, то быстро в карцер попадёшь. Посерел весь. Разве так можно? Надо сдерживать свои эмоции, что бы никто ни когда не видел что у тебя внутри. Можно кричать, волнения гроздями из-под мантии выпускать, для большей важности нимб погрызть или цветами переливаться – всё можно. А правильно и нужно всё это внутри себя держать, наружу не выпускать и оставаться таким, как будто ничего не происходит.