– Начальник, выдели нам пару литров вина, у девушки вот, день рождения.
Милиционер явно красовался, желая насладиться властью работника в погонах над простыми смертными, то есть нами, и продемонстрировать это перед своими дамами.
– Вина у нас нет, командир, а ты лучше пойди, угости свою девушку лимонадом, – миролюбиво сказал я. – Она, как мне кажется, еще несовершеннолетняя.
Мусор выпятил вперед челюсть и надулся, как индюк:
– Вот мы сейчас поднимемся в вагон и проверим, чем вы там занимаетесь и сколько у вас имеется вина.
– Вина у нас нет, сказано тебе, – повторил я. – А чтобы проверить это, надо иметь специальное разрешение, которые, извините, сержантам не выдаются. (В отделе БХСС, который нас обыкновенно курировал, как я знал, работают исключительно офицеры).
Второй мент, решив не ударить перед девушками в грязь лицом и заступиться за товарища, тоже стал духариться:
– А ну ты, молдаванская морда, давай слазь с вагона, мы сейчас с тобой быстро разберемся.
– Это кто, бл*я, морда? – грозно говорю я, забирая из рук Кольки игрушечный револьвер. – Да я тебя убью, падла! – И нацеливаю его на мусоров.
Менты, увидев ствол, на мгновенье опешили, затем один из них, метнувшись вдоль вагона, прыгнул под него «рыбкой», а второй, петляя как заяц, падая и кувыркаясь через каждые десять шагов, рванул наискось через пустырь, на котором наши вагоны располагались.
И только их подруги, две милые пухленькие девушки, сиротливо прижимаясь друг к дружке, остались стоять у дверей вагона.
– Стой, б*я! – кричал я ментам вдогонку. – Стой, стой мусор, стрелять буду!
– Да! – восхищенно качал головой Колька, провожая убегающих ментов взглядом. – Спортивные ребята. Хорошо их в милиции готовят.
– Девчонки, – обратился я к девушкам, – поверьте, мы бы вас с удовольствием угостили, да извините, сегодня нечем, вы уж оставьте адресок, мы как-нибудь в другой раз заедем.
Девушки, не сказав ни слова и взявшись за руки, неторопливо отправились на поиски своих горе-ухажеров, а Коля отобрал у меня пистолет и со словами «ну все, хватит людей пугать», спрятал его подальше.
Мы ожидали, что после моей дурашливой шутки с пистолетом к нашему вагону вот-вот заявятся несколько десятков настоящих ментов с автоматами, и станут вагон окружать, а то и вовсе брать штурмом (в те времена в Союзе именно так реагировали на появление боевого оружия в руках гражданских лиц), но ничего подобного не произошло – стыдно, наверное, было защитникам правопорядка идти в свой РОВД и рассказывать, как все было на самом деле, вот и замолчали парни эту позорную для них историю.
На следующее утро жадный до халявы сцепщик опять не пожелал ставить наши вагоны в состав, пришлось взамен вина подарить ему два набора стаканов, произведенных тут же, в городе Калинин, и купленных нами в качестве сувениров, после чего мы наконец-то тронулись в путь. А еще спустя сутки мы в составе товарного поезда, обогнув Москву, устремились прямиком на запад и каждый перестук колес, казалось, шептал нам в уши: «В Молдавию, в Молдавию, домой в Молдавию».
В дороге мы по нескольку раз в день баловались чайком и кефиром, а по ночам, раз в сутки, выбирались из вагона и заходили в станционные столовые, где, рассчитываясь московскими и калининскими сувенирами, отдаваемыми тамошним кассиршам за бесценок, обедали. Их при этом еще и уговаривать приходилось, объяснять, что к чему, умолять, чтобы не позволили нам умереть голодной смертью. Когда мы добрались до Жмеринки, у нас уже не осталось ни денег, ни сувениров.
Мы стояли на станции Жмеринка, было что-то около трех ночи, когда в дверь вагона постучали, сначала тихо, потом громче.
– Не видишь что ли, на родину, порожняком идем, твою мать! – крикнул я раздраженно, не вставая с полки (я спал на нижней, и в мои обязанности входило открывание двери).
– Открой, земеля, – послышалось в ответ.
Понимая, что эти «хохлы настырные» все равно не отстанут, я приоткрыл дверь и, высунувшись наружу, увидел огромного детину в путейской форме.
– Ну, чего ты колотишь, змей? Тамбовский волк тебе земеля, понял. Сказано же, порожние мы, домой идем.
– Наляй стаканчик, – добродушно глядя на меня, сказал детина.
– Вот же люди странные, – развел я руками. – Ты спроси меня, видел ли я за последние три дня кусок хлеба, – пристыдил его я и прикрыл дверь. Минут десять было тихо, и я уже вновь стал задремывать, когда в дверь вновь постучали. Я, пыша злобой, рывком открыл дверь и увидел перед собой… все того же верзилу.
– Землячок… – начал ласково я, чувствуя, как нарастает во мне гнев.
Он протянул мне газетный сверток.
– На, бери!
– Я же сказал тебе, мужик, нет у меня вина.
– Не надо вина, бери так, ешь! – детина сунул мне в руку промасленный пакет и тут же ушел. От растерянности я забыл его поблагодарить. Из пакета пахнуло чем-то необыкновенно вкусным, я положил его на стол и развернул. Там было полбуханки хлеба, две отварные картофелины, луковица и добрый шмат сала. Колька тут же проснулся, очевидно, от запахов, и, спрыгнув с верхней полки, стал разглядывать свалившееся на нас богатство и радостно потирать руки.
В темноте, даже не зажигая свечи, мы умяли половину принесенного угощения, другую я спрятал в отсек, где было попрохладнее. Вкуснее того сала я в жизни ничего не ел! – огромное спасибо парню.
После разборки в Жмеринке наши вагоны попали во вновь сформированный состав – теперь уже до Бессарабки, и по соседству с нами оказался еще один наш собрат – проводник из Молдавии, с которым мы не замедлили познакомиться.
Бывалый виновоз, он уже после нескольких минут общения с нами все про нас понял, и тут же пригласил к себе в вагон на обед.
Оказавшись в его вагоне, я впервые понял, с какими удобствами можно ездить по железке: в купе у парня были радио и небольшой телевизор с питанием от танкового аккумулятора, везде чисто, удобно, уютно, опрятно и даже занавеска висела на окне. А сколько еды? В консервах и домашних закрутках. Нам втроем можно было месяц продержаться в этом вагоне, не сходя при этом на землю. Коллега кормил нас два дня, до того, пока наши вагоны не расцепили, и еще с собой пакет еды дал.
Вечером мы расстались с ним в Бессарабке, а уже в середине следующего дня чуть ли не со слезами на глазах лицезрели вырисовывавшиеся вдали очертания родного города.
Так завершился мой первый, он же испытательный рейс. Я похудел за это время на восемь кило, но был совершенно счастлив и, несмотря на некоторые трудности, встреченные нами в дороге, а также полное отсутствие денег, почувствовал вкус к новым поездкам и новым приключениям.
P.S.В этом рейсе мы с Колькой повидали и пережили многое: откровенно наглое воровство и глубокую сердечную доброту и заботу; собственное безоглядное мотовство и транжирство с безудержными загулами в ресторанах, и полуголодное, особенно в последние дни, существование; сексуальное воздержание, изредка перемежающееся настоящими всплесками секса.
Мы побывали в убогих лачугах и московских дворцах; питались в вонючих столовых, а затем нас с почетом принимали в шикарных московских ресторанах; повидали, как люди живут на сто рублей в месяц, и как делают несколько тысяч в два дня; своими глазами наблюдали смерть человека и тут же имели возможность лицезреть, как зарождается новая жизнь – в общем, мы видели саму жизнь во всех ее проявлениях!
P.P.S.
Приехав домой, я ужасно обрадовался, узнав, что Кондрат – мой друг, уже дома, что после восьми месяцев службы его освободили от армии по состоянию здоровья, то есть, как и меня в свое время, комиссовали. Мы встретились, обнялись, помолчали.
– Ты знаешь, все хорошо, все просто замечательно, я ужасно рад, что уже нахожусь дома, среди родных и друзей, – сказал Кондрат, когда мы с ним вечером того же дня устроились в баре за чашечкой кофе. – Но где я теперь буду работать, чем заниматься, вот в чем вопрос?
– Хочешь, приходи, будешь работать вместе со мной проводником, – предложил я.
– Нет, что-то мне не хочется, эта работа, наверное, не по мне, – пожал плечами он.
– Может, ты хочешь работать в баре? – неожиданно высказал я следующую свою мысль.
– Я? В баре? Да кто меня туда возьмет? – недоверчиво улыбаясь, хмыкнул Кондрат.
– Возьмут, – уверенно сказал я. – Если вакантное место найдется, обязательно возьмут. Завтра же пойду к Владимиру Викторовичу, директору торга, поговорю с ним за тебя.
– Это было бы, Савва… О большем я в жизни и мечтать не смею, – с воодушевлением заверил меня Кондрат. – Вот если бы все получилось, и ты опять вернулся в бар…
– Меня пока устраивает и мой бар, бар на колесах, и другого мне пока не хочется, – рассмеялся я. – Ну а как и что будет дальше… посмотрим.
1982 г.
Новелла вторая
Дважды повезло…
Игорь ГуберманВсе трое – Бог, эпоха, случай —играют в карты – не иначе,и – то висят над нами тучей,то сыпят блестками удачи.
Глава первая
Проснулся я в тот день довольно поздно – около четырех пополудни, правда и спать лег уже засветло, – лишь к этому времени закончилась карточная баталия, начавшаяся накануне вечером.
И вместе с пробуждением в сознание вернулся неприятный осадок от карточного проигрыша и защекотал червячком – этой ночью я «закатил» партнерам, как выражаются картежники, около тысячи рублей. Сумма, конечно, не ахти какая, но это было все, что у меня имелось в наличии; вдобавок ко всему, во рту со вчерашнего остался горький сушняк от десятков сигарет самых разных сортов, выкуренных мною в течение прошедшей бессонной ночи, – весьма, доложу я вам, пренеприятное ощущение.
И все же настроение мое, как ни странно, было бодрым, появилось даже некое предчувствие, что сегодня-то я уж наверняка выиграю – внутренний голос нашептывал, что в карты мне везет лишь тогда, когда плохи мои дела на лично– Семейном фронте, а сегодня утром, едва вернувшись домой, я уже успел схлестнуться со своей супругой Мартой в яростном, многословном и совершенно бессмысленном по своей сути споре.
Итак, выбравшись из постели, я первым делом отправился на кухню, достал из холодильника свою любимую алюминиевую пол-литровую кружку, размещавшуюся на полочке рядом с морозильником, залпом выпил почти ледяную воду, затем искупался под душем, почистил зубы, съел огромный бутерброд с докторской колбасой, запил его все из той же кружки растворимым индийским кофе, имеющим, на мой взгляд, какой-то странный, кисловатый привкус; одел чистую рубашку и достал из шкафа свежие джинсы – вчерашние вещи ужасно пропахли сигаретным дымом. После чего, повесив на плечо небольшую спортивную сумку из кожзаменителя с названием «Дельта» – с туполобым упрямством я почему-то считал и теперь продолжаю считать, что именно эта сумка когда-нибудь принесет мне удачу, – вышел на улицу и направился в сберкассу.
У меня на счету в банке на текущий момент оставалось около трехсот рублей с мелочью; с каким-то мазохистским упоением я размышлял дорогой: «сгорила хата, нехай горит и тын» – что, в моем случае означало следующее: я проиграл за последнее время все свои основные и оборотные капиталы, так пусть и эти остатки сбережений уйдут, раз уж суждено, туда же.
В нашем городе, следует заметить, в описываемый период происходило что-то вроде карточной эпидемии – практически все его жители играли в триньку, простейшую карточную игру, где каждому играющему раздается из колоды всего лишь по три карты. А затем начиналась игра нервов – разброс в трех картах может быть достаточно велик: от 7 до 33 очков, вне конкурса у нас шла «небитая» комбинация – три шестерки.
То есть игра эта – простейшая по своей сути, была по большей части психологической, так как практически с любыми очками можно было давить на соперника морально, ну и, конечно же, деньгами.
Играли в триньку практически все – и стар, и млад – азарт никому не давал покоя. Играли везде, где только можно: на всех без исключения предприятиях города – в цехах, бытовках, подсобных помещениях и даже в больницах и поликлиниках; в учреждениях, столовых, кафе, магазинах и буфетах; на складах и в кабинетах начальников; в поездах и автобусах – на стоянках и в пути; на вокзалах и автобазах. Играли в парках, на обоих озерах, которые находились в черте города, играли в других местах отдыха – и все это круглосуточно, в темное время при свете керосиновых ламп, фонариков и фар автомашин, а также свечей; ночью – в кочегарках, детсадах и в школах, в подвалах домов, и даже в некоторых кабинетах милиции (сам неоднократно играл ночью с операми); а также в беседках при тусклом свете лампочки– Переноски или же под фонарем; в подвалах и на крышах домов, ну и, конечно же, в квартирах и частных домах.
Играли школьники и пенсионеры, играли военные и рабочие, колхозники и милиционеры, работники торговли и служащие, даже работники рай – и горисполкомов (зампредгорисполкома Шенченко Сан Саныч, например, играл иногда в нашей компании), играли студенты и даже женщины.
Я увлекся этой игрой, будучи еще учащимся техникума, тогда мы играли преимущественно по общежитиям в дни стипендий; в те годы, а это была вторая половина семидесятых, эта игра в нашем городе только зарождалась. Теперь же, к середине 80-х, она приобрела широчайшее распространение и размах – в триньку, повторяю, играли все. Конечно, уровень игры (как и игроков, соответственно) в разных компаниях был совершенно различный, и мы шуточно подразделяли более ли менее устоявшиеся группы по принадлежности к «высшей лиге», «первой» и «второй».
Я, к слову, играл в «высшей лиге»: в этом кругу крутились немалые деньги – ежедневно тысячи и тысячи рублей. Играть в этой лиге могли лишь те, кто ворочал приличными суммами: проводники виноматериалов, в числе которых был теперь и я, водители– Дальнобойщики, автобусники, заведующие складами и базами – короче, все те, что имел в месяц от тысячи и более рублей левых доходов, а таких, как оказалось, в нашем городе было предостаточно.
На нашем уровне и на столь же приличные суммы играли разве еще на автобазах, в других же компаниях и класс игроков был другой – пониже, да и суммы пожиже – от нескольких рублей до десятков, реже – сотен.
Порой, когда у меня было свободное время, я отправлялся играть в «первую» и даже во «вторую» лиги, где зачастую сражался с начинающими игроками. Там, среди этих «игруль», где каждый держался за какие-нибудь мало-мальски приличные очки и дрожал за каждый рубль, мне играть было, хотя и не очень интересно, зато вольготно: в результате сотен бессонных ночей, проведенных за карточным столом среди местных «асов» игры, у меня уже выработалось такое чутье, что, посмотрев слабому игроку в глаза, я порой мог в них «просчитать» с точностью до одного очка, какие карты у того на руках. К тому же выработалась привычка играть по многу часов подряд, и зачастую под утро, когда партнеры от усталости начинали клевать носами и утрачивали внимание, начинался мой час – час опытного, матерого игрока, когда я мог, как бы невзначай, скинуть себе (или, еще лучше, тайному напарнику) хорошую карту, а лучше, так и все три, ведь надеяться на Фортуну – даму капризную и весьма ненадежную, не приходилось, зачастую и опыт не помогал.
И все же сегодня, с моим, как я считал, вполне приличным классом игры, я оказался тем, кем был на самом деле – банкротом, то есть прозябал на финансовой мели.
Кассирша отсчитала и протянула мне в окошко вложенные в паспорт и расчетную книжку триста рублей десятками и с улыбкой сообщила, что на счету у меня осталось всего семь рублей с копейками – «на развод».
Я сложил красные десятирублевки вдвое, улыбнулся ей и сказал, что деньги должны работать, а не лежать на счету мертвым грузом, чем удивил ее безмерно – это было весьма необычное для нашего времени заявление, затем сунул купюры в карман и отправился на выход.