Вот те девицы и сказывали, что и Вотана, и Доннара порой в избе той видели. Ибо не гнушались боги пиршествами богатырей. Шумом тех пиршеств округа полнилась, а огнем ярости, от избы исходящей, все село согревалось.
И в других селах в те времена так было, а о бурге и говорить нечего. Исходил силой бург, удаль голову кружила. Рабы и те отважны были, яростью сотрясаемые. Два вождя в бурге было, как обычаем положено, военный и мирный. И не выдержал мирный вождь, священной удалью переполненный. На военного вождя с дружиной малой край оставил, а сам собрал богатырей и в великий поход отправился.
И девять богатырей тоже в поход ушли. И вел их мирный вождь. И в землях далеких со славой пали богатыри. И мирный вождь тоже пал. Потому что не дело мирного вождя ратоборствовать. Нет у мирного вождя настоящей удачи, что одна лишь к победам и обильной добыче приводит, а только удаль в нем и ярость священная. Потому лишь немногие вернулись из того похода. Едва один из дюжины. Они-то песни о великом походе и сложили. А песни те и ныне поются.
Из девяти богатырей только Ибба вернулся. Не сумел Ибба ярость в походе избыть. Мелким ему и ничтожным все виделось. Иббе. А изба богатырская пустой стояла. Потому что не было в селе новых богатырей. Ибба избу сжечь хотел, но духи восьмерых павших не дали. Тогда Ибба Агила убил, деда Хундилы-старейшины. И вутьей[13] стал Ибба, вут на плечах из похода принес. Благословил Иббу Странник, божественный вутья, сыном сделал.
Ушел из села Ибба. На квеманов один походом отправился. Он и сейчас в лесах между нами и квеманами живет. Не раз его следы там примечали.
Все знал про священную избу Овида, потому и признал правоту Травстилы.
Травстила ухватил клещами железо и сунул в ведерко с водой. Зашипело железо, остывая.
– А что боги говорят? – спросил кузнец.
– Разное говорят, – уклончиво ответил Овида. – Расскажи мне: чем чужаки у вас тешатся, какие дела творят?
– Пустые дела, – буркнул Травстила. – По селу бродят, от скуки бесятся. В реке купаются в заповедные дни.
– И не боятся?
– Да вроде нет. Меньшого из них Аласейей зовут. Фретилин сын, Книва, видел, как они с духами речными беседовали. Может, и не врет: чужаки ему явно покровительствуют. Кровь его пролить не дали, как Хундила с Ханалой хотели.
– Хундила с Ханалой много взять на себя желают, – проворчал Овида. – Будто им ведомо, что богам требуется. Хундилино дело – землю пахать, а не богов обиженных тешить.
Внезапно Овида рассмеялся. Гулко, аж эхо под потолком прошло.
– Ты чего? – спросил Травстила.
– А крепко мальцы ваши квеманских богов обидели! Много ярости из такой обиды произойти должно. Великую доблесть может явить миру сын Фретилы, коли наставить его на путь правильный.
– Ты что же, одобряешь его? – удивился Травстила. – Что доброго в том, что сопляк, который даже простого воинского посвящения не удостоился…
– Не удостоился, так удостоится, – заметил Овида. – Я говорил с ним. Храбрость в нем есть. И умом не обижен. Не то что старейшины ваши. Что гневаются квеманские боги – это верно. И пусть гневаются. Надобно только за Одохаром послать, чтобы было кому на гнев тот еще бо́льшим гневом ответить.
– Одохар недоволен будет, – заметил кузнец. – Одохар в большой поход собирается. Ему сейчас с квеманами ссориться – не с руки. Но он приедет. Захочет на чужаков взглянуть, я его знаю. Наверняка в этом особый знак усмотрит.
– А ты? – спросил Овида. – Ты в этом разве знак не увидел?
– Может, и увидел, – отозвался кузнец. – Да знак знаку рознь. И чужаки эти… Фретила дочь свою к ним послать хочет. Может, и послал.
Овида встал, потянулся.
– Развели вы тут богов, – проговорил с усмешкой.
Подошел к порогу, остановился.
– Глянь-ка, не один ли из них сюда идет?
Травстила тоже подошел, посмотрел.
Точно, к кузнице по берегу реки шел, насвистывая, старший из чужаков.
– Гееннах его звать, – сказал Травстила.
– Ишь, высвистывает, – отметил Овида. – И не по-птичьи свистит. Сразу чужака видать.
– Второй – такой же, – заметил кузнец. – Даже и еще чужее.
Чужак углядел Травстилу. Издали помахал рукой.
– Ты прав, брат, – уверенно произнес Овида. – Не бог это.
– А кто?
– Узнаем. Он ведь к тебе идет.
– Только он по-людски почти и не говорит, – предупредил кузнец. – Только по-своему.
– Ничего, – сказал жрец. – Мало ли что не говорит… Я про человека и без глупых слов пойму: кто он таков. Гееннах, говоришь? А второй, значит, Аласейа? Ну-ну… Сейчас узнаем, какой это Гееннах.
Глава тридцать четвертая
Геннадий Черепанов
Травстила – правильный мужик. И башковитый. Настоящий деревенский самородок-изобретатель. Черепанов и раньше это подозревал, а теперь знал наверняка. Для этого было достаточно подержать в руках вещи, которые он делал посредством своей первобытной технологии. И схватывал, умница, все на лету, несмотря на языковой барьер.
Вопрос со «стандартным вооружением» решили быстро. Но тут среди прочих заготовок Черепанов обнаружил две длинные пластины из закаленной упругой стали, и ему моментально пришла идея заказать Травстиле арбалет. А что? Вещь почти знакомая: приклад, спусковой крючок, не то что из лука стрелы метать. Все навыки стрельбы из огнестрельного можно использовать.
Они выбрались на свежий воздух. Там, с помощью «наглядных пособий» и подробных рисунков, Черепанов объяснил, что ему требуется. А требовался ему сравнительно небольшой арбалет с «размахом» стальных «крыльев» в три четверти метра, с рычажным взводом и стременем, чтобы упираться ногой, натягивая тетиву. «Крылья» предполагалось сделать складывающимися, а в боевом положении удерживать с помощью штырей-фиксаторов. Технология использования штырей привела кузнеца в восторг, в то время как сама идея арбалета особого энтузиазма не вызвала. Оказалось: идея не новая. Видел кузнец такие игрушки, только взводились они иначе, чем-то типа ворота. Определенную трудность вызвали единицы, в которых должно измеряться натяжение тетивы. Черепанов прикинул: чтобы механизм бил метров на сто пятьдесят и в то же время взводить его можно было в любом варианте, хоть лежа, хоть одной рукой, – тяга должна равняться килограммам сорока. Но как это передать Травстиле?
Неожиданно на помощь пришел здоровенный мужик, который за все это время не проронил ни слова, якобы дремал: сначала на лавке в кузне, потом на чурочке во дворе. Оказалось, хитрован только изображал сонливость. Как только беседа зашла в тупик, он вмешался, подвел Черепанова к куче камней и предложил выбрать подходящий по весу.
Черепанов выбрал валун пуда на два с половиной. Здоровяк (почти на голову выше Черепанова, плечи минимум пятьдесят восьмого размера) взвесил камешек на ладони, ткнул корявым пальцем в бицепс Геннадия и высказал предположение, что маловато будет для Черепанова сорока кило. Можно и побольше. Подполковник с присущим ему чувством юмора объяснил: надо, чтобы стрела просто пробила «мишень» навылет. Больше не требуется.
«Как не требуется? – удивился здоровяк. – А если – щит? А если мишень – там, за рекой прячется? С луком, например».
Это было справедливо. Коршунов задумался… Но решил силу натяжения не увеличивать. А вот хороший прицел не помешает. В принципе, если как-то забраться в спускаемый аппарат, то можно было бы из подручных материалов даже оптический сварганить. Или монокуляр из спецкомплекта приспособить. Но вообще-то можно и обычным диоптрическим обойтись. С прицельной планкой. Трубку из толстого тростника сделать…
Для чего нужен прицел, Травстила так и не понял. Но понял, что именно требуется, и покивал. Решил, видно: сделаю – разберусь.
Осталось утрясти денежный вопрос. Сошлись на двадцати квадратах парашютной ткани. За стандартное вооружение. За арбалеты (Черепанов заказал два) – отдельно. Но Травстила тут же сообщил, что много не возьмет. Только за материалы. Поскольку работа ему самому интересна. А можно взглянуть на черепановский меч?
Геннадий вынул из чехла тесак, который был с интересом изучен и кузнецом, и вторым мужиком, который оказался отнюдь не мастером по вооружению, а представителем «мирного» духовного сословия: здешним шаманом по имени Овида. Причем не каким-нибудь мелким жрецом, а как бы архиереем.
Правда, то, как ловко и привычно ухватил Овида рукоять тесака, вызывало серьезные сомнения в «мирности» жреца. И вообще: такими лапами можно без всякого оружия головы отрывать. Черепанов, доселе уверенный, что любого местного жителя без проблем «поставит в партер» или кинет на лопатки, в отношении Овиды засомневался. Дело было даже не в первобытной мощи местного шамана. Если грамотно подойти к грубой силе – любого носорога можно завалить. Где навыки спортивной борьбы спасуют, можно и дзю-дзютцу применить. Фокус в том, что двигался Овида вовсе не как безмозглый носорог, а как гризли. И даже мастью – стального цвета жесткой гривой да бородой – смахивал на серого медведя, с которым как-то, вдали от родины, у Черепанова имела место неприятная встреча. И тогда у Геннадия возникли очень сильные сомнения, что гризли можно остановить полудюжиной ТТ-ных пулек. К счастью, проверять эти сомнения на деле не пришлось. И хотелось верить, что то же будет и в отношении Овиды. Тем более, мужик симпатичный. Да и Травстила – тоже мужик что надо. Похоже, что и он, Геннадий, им по нраву пришелся…
– Никакой он не бог, – уверенно сказал Овида. – Герой, это да. Правильный муж. Наш. Хоть и чужой. Ты, Травстила, присмотрись к нему.
– Уж присмотрюсь, – пообещал кузнец. – Я сегодня много полезного узнал. И еще больше узнаю. Там, на небе, много интересного есть. Тем более, он не с нашего неба, так?
– Молодец, – похвалил Овида. – Догадался. Да. Не с того он неба, где наши боги обитают и куда мы с тобой попадем, здешний путь пройдя. Но сила в нем – исконная. Наша.
– Ах вот ты про что… – проговорил Травстила, покосившись на чужака. Как-то не верилось, что такой умный человек – да вдруг почти совсем не понимает их речи. – Но он же – чужой. Не нашей крови.
– Кто знает? – задумчиво пробасил Овида. – Может, и не нашей, да ведь не хуже его кровь, чем у гепида, а? – Жрец гулко захохотал, разинув мохнатую пасть.
Гееннах глядел ему в рот с интересом. Травстила подумал, что у Овиды во рту есть на что поглядеть. Хоть и не молод Овида, а зубы – как у молодого: один к одному.
– Я вот что думаю, – сказал он, когда жрец перестал смеяться. – Непривычно чужаку наше оружие. И дивный самострел, который он мне изобразил, – тоже непривычен. Это сразу видно, когда о своем оружии говоришь, а когда – нет. Может, они там, на своем небе, вообще без оружия обходятся? Как думаешь?
– Думаю, нет, – уверенно ответил Овида. – Вижу я: многих убил Каумантиир Гееннах. Воин он.
– Но ведь и голыми руками убивать можно, – заметил Травстила и опять покосился на Каумантиира. Значит, многих убил Гееннах. Если Овида сказал: так и есть. Овида такое видит. Убил – и хорошо. Такой, как Гееннах, из пустой похвальбы убивать не станет. А воин на то и воин, чтобы убивать. Только какой он воин? Такой, как рикс Одохар? Или такой, как Овида-жрец? Или, может, такой, как сам Травстила?
Что ж, придет время – и Травстила узнает. Куда торопиться?
– Грхм! – Овида откашлялся, повернулся в сторону дверей. – Слышишь, Травстила, в селе шум какой-то?
Травстила не слышал. Работа в кузнице слух портит. Но если Овида говорит: шумят – значит, шумят. Сколько помнил Травстила, Овида-жрец никогда не ошибался.
Глава тридцать пятая
Алексей Коршунов. Счастливое утро (продолжение)
Они остановились во дворе.
– Эй там, на борту! – крикнул Коршунов. – Мы пришли!
Изнутри не отозвались.
Тогда Алексей откинул шкуры и вошел, потянув за собой Рагнасвинту. Внутри было пусто: ни Геннадия, ни Хундиловой дочки.
– Ага! – Коршунов обнаружил завернутые в лопухи останки поросенка. – Живем, Свинка!
Выбрал кусочек побольше, протянул юной подружке…
Рагнасвинта стояла посреди избы, разглядывая кучку золота на столе.
– Хм-м… – Алексей подошел поближе.
Так-так-так… Блондиночка Алафрида забыла не только золото, но и кое-что из одежды. Поясок, например.
Коршунов поднял за ремешок драгоценное ожерелье. А прилично весит, граммов на триста потянет… Стоп!
Среди безыскусных отливок затесалась… Ну точно! Самая настоящая монета! Небольшая, чуточку обкусанная по краям, но с выбитым на аверсе классическим римским профилем и изгибающейся надписью неровными буквами. Что-то вроде «TI. CLAVD. CAESAR. AVG. IMPR. VI».
Вероятно, сие означает что-то вроде «Клавдий-Кесарь-Август-Император-шестой»? Или шестой – это год? Клавдий, Клавдий… Вроде был такой император. Но когда? Этого Коршунов не помнил. Вернее, не знал. Но одно он знал точно: надпись на монете сделана латинскими буквами. Вот как оно выходит… Значит, вот оно как… Будто ледяная змейка пробежала по спине. Если есть римские монеты, значит, и Рим – есть! И уже не на уровне разговоров и предположений, а как явный осознанный факт, выгравированный в сознании: ЗДЕСЬ ЕСТЬ РИМ!
…Рагнасвинта тоненько пискнула и рванулась к двери… Коршунов великолепным броском перехватил ее по пути, сгреб в охапку…
Вопреки ожиданию, девушка даже не пыталась вырваться, наоборот, прижалась к нему, мелко дрожа.
– Ты чего? – спросил Коршунов. – Хвас? Не бойся, я с тобой, дурочка.
Рагнасвинта спрятала мордашку у него на груди, потом украдкой выглянула – и снова спряталась.
Коршунов перехватил ее взгляд и обнаружил цель.
На лавке-ложе валялся Генкин талисман, ублюдок Буратино.
Ах ты, Господи! Неужели пластмассового уродца мы так испугались?
Последующий эксперимент показал: да. Именно этот незамысловатый продукт китайской легкой промышленности вызывает у маленькой отважной (заявиться ночью к страшным богам – тут незаурядное мужество требуется) Рагнасвинты панический ужас.
Была проведена воспитательная работа. Взятый за нос Буратино был подвергнут серии унижающих достоинство процедур. Как и следовало ожидать, никакой мести и гнева со стороны уродца не последовало. Та же глупая китайская улыбочка.
Вроде помогло. Поняла, дурочка, что бог не боится и ей не советует, поскольку у него, бога, все под контролем. Под его, бога, присмотром поганая кукла никому не посмеет пакостить.
Рагнасвинта оживилась. Внесла предложение: почему бы не разжечь огонь и не предать поганца очистительному пламени?
Алексей воспротивился. Показал: большие неприятности последуют. Ибо принадлежит сей недомерок самому Гееннаху. Любит Гееннах над уродцем покуражиться в свободное от божественных трудов время.
Сошлись на том, что зловредного Буратино следует посадить в горшок и спрятать в дальний угол.
Так и сделали. Рагнасвинта немедленно оживилась. Поделилась злорадной идеей: мол, не просто так Алафрида Хундиловна ноги сделала, сокровища побросав. Перепугалась, дура, ничтожного Буратино. Иное дело она, Рагнасвинта…
Вредный Коршунов предложил, коли так, извлечь уродца на свет Божий: к чему его прятать, если Рагнасвинта столь бесстрашна?
Предложение было мягко отвергнуто. И внесено встречное: не позавтракать ли папашиным поросенком? Если, разумеется, поганый уродец не попортил пищу.
Коршунов уверил: с пищей все нормально. В доказательство откусил холодного мясца. Проголодался, черт! Ну, после такой ночи – неудивительно.
Ага! А Генка-то к спиртику из НЗ прикладывался! Ну коли так, то и нам не грех.
Коршунов капнул чуть-чуть Рагнасвинте, себе – граммов пятьдесят, девушке водички добавил: поперхнется с непривычки. Чистый этанол – не местное трехградусное.
Всосалось. Поросенка сообща доели в момент. От дамы поступило предложение: навестить папашу Фретилу. Жестами было показано: у папаши добра – хоть попкой жуй. А у Аласейи – как?