Звонившим оказался молодой крепкий парень лет двадцати пяти. Коротко подстриженные черные вьющиеся волосы покрывали его большую голову. Мясистый горбатый нос торчал над пухлыми губами, а два больших, навыкате, глаза с темно-карими зрачками пронзительно глядели на Шрабера. Молодой человек изогнул губы в улыбке и произнес по-португальски:
– Простите за беспокойство…
– Говорите по-испански, − раздраженно перебил его Пауль.
– Извините, − парень заговорил на довольно сносном испанском языке.
– Подскажите, пожалуйста, не здесь ли живет доктор Жуан Муэлью?
Шрабер ответил:
– Дальше по улице, четвертый дом справа.
Он попытался захлопнуть калитку, но молодой человек навязчиво продолжил:
– Говорят, он очень хороший терапевт? Я приезжий и никого здесь не знаю, но мне в отеле рекомендовали доктора Муэлью как специалиста по простудным заболеваниям и акклиматизации.
Парень фальшиво покашлял. Шрабер с резкостью в голосе ответил:
– Возможно, это так и есть. Но я с ним незнаком и ни разу к нему не обращался. Извините, мне некогда с вами разговаривать.
Он захлопнул калитку перед носом надоедливого прохожего и, ругаясь про себя, пошел в дом. Пауль подумал о том, что таких докторов, как этот Муэлью, необходимо отправлять к чертям подальше или использовать в моргах для отмывания поверхностей столов от формалина. Больше они ни на что не годятся. Зато деньги получать с больных умеют. Причем, непонятно за что! В Парагвае по фермам шлялся один знахарь-индеец из племени гуарани. Так он занимался не только животными. Индеец вылечил столько людей, сколько этому чертовому Муэлью и присниться не могло. Но это не главное… Паулю очень сильно не понравился надоедливый прохожий. «Сразу видно − еврей!» – подумал он. – «Наглый, самоуверенный, коварный еврей. Еврей-проходимец».
Шрабер зашел в дом, закрыл дверь на ключ, уселся в кресло и посмотрел на пробирку. Спокойствия в мыслях не было. После разговора с прохожим на сердце стало почему-то тревожно, и тревога никуда не уходила. Паулю вдруг вспомнился Эйхман. Тот ничего не боялся и чувствовал себя в Буэнос-Айресе, как дома. После смены фамилии посмел второй раз жениться на своей прежней жене. Нагло жил со всей семьей в Аргентине и плевать хотел на решения Нюрнбергского трибунала. До поры до времени. И где он сейчас? Рассеян прахом над морем. А все − эти чертовы евреи! Выследили, схватили среди бела дня, вывезли, судили и повесили…
Пауль нервно побарабанил пальцами правой руки по столу. Ему захотелось вдруг сесть за руль своего Фольксвагена и уехать в Парагвай. Он рассмеялся и решил, что в Парагвай уехать никогда не поздно. Подумаешь, еврей дорогу спросил. Может, этот еврей – просто еврей, и ему действительно нужен был чертов доктор…
От этой мысли настроение Шрабера улучшилось и он, наконец, решился. Действие не заняло больше одной минуты, благо нужную вену искать не пришлось. На старческих руках их было в достатке. Вены вырисовывались под кожей в любом месте, и создавалось впечатление, что они сами просились под иглу. Пауль профессионально и безболезненно ввел в одну из них препарат, прижег ранку ватой со спиртом и, удобно расположившись в кресле, принялся терпеливо ждать последствий, прислушиваясь к ощущениям.
Ничего не происходило. Шрабер подумал о мышах. Всех подопытных грызунов он убил неделю назад. Кого инъекцией, кого ножом. Никто из них, естественно, не ожил. Воскрешение – фантастика, ничего общего с медициной не имеющая. Но, если хорошенько подумать, то эликсир бессмертия – фантастика не меньшая!
В кабинете стало как-то слишком резко темнеть. Бледный сумрачный свет залил комнату, и в углах начали двигаться диковинные тени. В голове Шрабера появились картины, выхватываемые мозгом из глубин памяти. Воспоминания были отрывочными и бессвязными, но некоторые из них превращались вдруг в яркие представления, сходные с кинофильмом, прокручиваемым сумасшедшим киномехаником непонятной аудитории. Самые яркие воспоминания…
Вереница медленно бредущих женщин. В руках у них баулы и чемоданы, за которые держатся дети, одетые в кургузые пальтишки, с головами, обмотанными платками. Вереница двигается медленно и постепенно уходит куда-то вниз. Женщины и дети поднимают головы и пытаются заглянуть в глаза тому, кто смотрит на них сверху. Во взглядах женщин читается дикая, животная, немая мольба. В испуганных глазах детей – непонимание. Просто непонимание… В поле зрения появляется черный блестящий рукав, из которого торчит белая перчатка. Рука в перчатке сжата в кулак, и только указательный палец выдается вперед и тычет сверху в направлении проходящих мимо. Вереница, повинуясь всесильному пальцу, разделяется на две. Налево уходят дети. Не все. Матери без детей идут прямо, роняя баулы и не подбирая их. Головы их склонены вниз. Они не плачут, потому что слез уже не осталось. И сил тоже. И везде на заднем плане маячат высокие люди в черных плащах с автоматами. Лица их не выражают ничего, кроме скуки и равнодушия; и холодное, тяжелое, низкое небо нависает над ними…
Большой железный стол. На нем лежит тощая обнаженная женщина. Рядом с ней младенец. Над женщиной возникает холеная рука. В руке зажат шприц. В нем – жидкость. Откуда-то издалека приходит название жидкости – фенол. Рука опускается, игла впивается в грудь женщины, большой палец давит на поршень. Через несколько секунд та же игла проникает в тело ребенка…
Шрабер встряхнулся и отогнал видения прочь. Ему подумалось, что кокаин добавлен в раствор зря. Он оглядел кабинет. Со стороны сада какая-то большая тень закрыла окно. Пауль повернул голову вправо. Второе окно также перестало пропускать скудный вечерний свет. Шрабер спокойно протянул вперед руку, нащупал кнопку включения настольной лампы и нажал на нее. Вспыхнул тонкий электрический луч и стол осветился. Остальная часть комнаты погрузилась в густой и вязкий мрак. В голове начало шуметь. Шум усиливался и спустя некоторое время Пауль стал различать какие-то странные голоса. Эти голоса, не переставая, бубнили где-то в глубине мозга о чем-то непонятном и далеком. Шрабер напрягся. Голоса стали слышны лучше. Один из них был грубым, лязгающим и по-хамски развязным. Металлический тембр этого голоса ассоциировался с хрустом подкованного солдатского сапога, дробящего в шаге дорожный гравий. Он был очень неприятен и, звонко сверля мозг, заставлял тело покрываться мурашками. Другой голос казался безликим и нудным, но слова произносил достаточно громко, периодами заглушая грубый. Слышались еще какие-то голоса, но как бы издалека и поэтому смысл их высказываний был неясен. Пауль прислушался к первым двум, и в мозг его полилась несуразная, не поддающаяся никакому анализу ахинея. Голоса вещали:
– … рожден человеком, частичкой Творца… мерзавец, захотел вечной жизни?.. свобода воли, данная тебе, как любому другому, использована тобой для гнусности… возомнил себя всемогущим? От возмездия не уйдешь, червь грязный… решил сам стать Творцом и улучшить неулучшаемое… и даже не оттянешь то, что положено… принес таким, как ты, неисчислимые страдания и заслужил проклятие миллионов живых и мертвых… а ведь все готово было для твоей торжественной встречи. Кого захотел обмануть? Умишком своим полез куда?.. взял ношу непосильную, человеку несвойственную, отвернулся от Создателя своего, обхаял все… получишь теперь сполна там, где будешь находиться, козел безрогий… хотел жить вечно, и будешь жить вечно, испытывая страдания и искупляя тем самым грехи свои ужасные… будешь молить о смерти, будешь подыхать, как собака, но будешь жить и снова молить о смерти… мольбы твои останутся без ответа, как мольбы просивших тебя… и нигде не спрячешься, нигде не скроешься… и гордыня твоя будет поругана… выть, как шакал будешь… и не будет тебе покоя… я за тобой пригляжу, сволочь! До скорых встреч…
Шум нарастал все больше и больше. Голоса начали сливаться в общий гул. Речь их стала бессвязна и лишилась всякого смысла. Шрабер перестал напрягаться, и его тут же потянуло в сон. Он еще больше расслабился и, не обратив внимания на последнюю прорвавшуюся фразу, откинул назад голову и заснул.
А последняя, прозвучавшая в его голове фраза, была очень странной. Какой-то неожиданно вклинившийся козлиный тенор проверещал:
– Это тут, что ли, бессмертие даром раздают? Па-прашу мне парочку! По-льготному, так сказать, как жертве репрессий…
Глава вторая
Пауль проснулся около восьми часов утра. Мягкий свет вставшего солнца заливал кабинет. Теплый ветерок ненавязчиво шевелил шторы. Из садика доносились: запах цветов и вопли какого-то пернатого существа, которое полоумно орало о чем-то своем, по всей видимости, важном для него и необходимом. Мозг Шрабера пришел к выводу, что пробуждением он обязан именно этому естественному природному представителю фауны.
Пауль поморщился, открыл глаза и осмотрелся.
Все было на месте: кресло, в котором он уснул, большой дубовый стол с лежавшими на поверхности пустыми пробиркой и шприцем; флакон со спиртом и настольная лампа, испускавшая бледный и слабый электрический луч. Шрабер выключил лампу и прислушался к ощущениям. Спустя несколько минут он пришел к выводу, что чувствует себя прекрасно. Только голова была немного тяжелой, и в ней что-то шумело. Он осторожно встал с кресла и прошел в ванную комнату. Проделав все обычные утренние процедуры, Пауль с удовольствием констатировал, что шум в голове исчез, и самочувствие стало просто чудесным. Даже геморрой, почему-то, сегодня не потревожил. Вот только во время чистки зубов вылетела пломба. Но это – несущественная мелочь. Ведь в преклонном возрасте постоянно что-то вылетает или ломается…
Шрабер надел длинный халат, вышел во двор и достал из ящика, висевшего на калитке, утреннюю почту. В ящике оказались два письма и очередной выпуск медицинского журнала, который выписывался им и приходил раз в месяц. Зайдя в дом, Пауль надел очки и взглянул на лицевую сторону одного из конвертов. Буквы, почему-то, расплылись в глазах. Шрабер снял очки, протер их полой халата и опять водрузил на нос. Странное дело, но буквы не читались! Возбуждающе-интересная мысль пришла в его голову. Он снял очки и невооруженными глазами взглянул на конверт. Надписи читались превосходно!
Пауль положил очки на стол и тихо рассмеялся. Ай да эликсир! Он рывком сбросил с себя халат и подошел к большому зеркалу, висевшему на стене в коридоре. Из зеркала на него взглянуло лицо пожилого, но далеко не старого человека. Коротко подстриженные седые волосы, разделенные ровным правильным пробором, прекрасно гармонировали с высоким лбом, на котором было всего несколько морщин. И на лбу и вокруг голубых холодных глаз морщины эти выглядели не глубокими, а, как бы – свежеприобретенными. Пауль обнаружил, что тело его странно помолодело, ибо еще вчера при взгляде в зеркало, он находил себя схожим с седой и старой обезьяной. Глубокий порез на пальце, сделанный нечаянно скальпелем несколько дней назад, полностью зажил, не оставив даже следа. Шрам же от фронтового ранения стал виден значительно меньше. Шрабер засунул в рот палец и ощупал десны. Они существенно опухли, и один из протезов шатался. Он удовлетворенно рассмеялся, надел халат и занялся почтой.
В первом письме речь шла о делах принадлежавшей ему фармацевтической фирмы. Она находилась в Аргентине и производила лекарства, пользовавшиеся постоянным спросом. Так, всякую обиходную мелочь. Управляющий фирмой (кстати, родной брат) сообщал, что за январь дела компании не улучшились, но зато и не ухудшились.
Далее он давал информацию о налогах, выплаченной заработной плате (не забыв, естественно, себя) и перечисленной на счет Шрабера прибыли. Доход был так себе, но он позволял жить безбедно в Бразилии и даже тратить часть денег на опыты. А что еще, спрашивается, нужно старому ученому? Признание? Пауль так не считал. Он убрал прочитанное письмо в ящик стола и приступил к следующему.
Оно было странным. На плотном, грязно-серого цвета, конверте значились его адрес и фамилия. Данные отправителя оказались размыты водой. Шрабер надорвал конверт, вынул из него лист бумаги и обнаружил, что тот совершенно чист. Повторное изучение конверта не дало ничего. На печати получателя значилось почтовое отделение города Бертиоги. Оттиск печати города-отправителя, как и обратный адрес отсылавшего, были нечитаемы. Пауль уселся в кресло и задумался.
Чья-то глупая шутка? Невероятно. Никаких друзей здесь у него не было. А прошлые друзья понятия не имели, где он живет. Первая жена и сын находились в Европе, неплохо себя там чувствовали, и плевать им было на Шрабера. Вторая жена умерла несколько лет назад. Общих детей у них не было. Поразмыслив, он решил, что имеет место обычное почтовое недоразумение. Или, может, брат ошибся, вложив в конверт чистый листок. Потом послал еще одно письмо с ежемесячным отчетом… Да и стоило ли переживать по такому пустяковому поводу?
Шрабер вдруг понял, что самая главная вещь, которая его волнует сейчас, это еда! Оказалось, что он жутко проголодался. Пауль сбросил с себя халат, надел плавки, шорты, футболку и, обувшись, вышел из дома, зажав под мышкой медицинский журнал. По пути на пляж он решил плотно позавтракать. Зайдя в одно из полупустых итальянских кафе, Шрабер уселся за самый отдаленный столик. В последние годы он был очень осторожен с едой и выпивкой, потому что старческие изношенные внутренние органы постоянно давали о себе знать после каждого приема пищи, отравляя жизнь всяческими колитами, изжогами и другими неприятными болезненными проявлениями. Но сегодня ему казалось, что можно рискнуть и поесть от души. Поэтому он заказал несколько различных блюд, с аппетитом их съел и прислушался к ощущениям. Желудок выражал полную удовлетворенность и тихонько урчал, перерабатывая вкусную пищу и поставляя хорошую дозу удовольствия своему хозяину. Пауль, довольно улыбаясь, подозвал официанта, заказал чашку кофе и, в ожидании напитка, принялся лениво листать журнал.
Он настолько ушел в себя, что не сразу заметил появившегося у его столика нового посетителя. Им оказался настойчивый вчерашний молодой человек, разыскивавший доктора Муэлью. Хотя в зале было полно незанятых столиков, он нахально отодвинул стул напротив Шрабера и без спроса уселся на него. Пауль оторвал голову от журнала и непонимающе уставился на неожиданного соседа. Молодой человек тут же затарахтел по-испански:
– О, извините, извините, и еще раз извините! Не прогоняйте меня, пожалуйста. Я понимаю, что вчера оторвал вас от, возможно, важных дел, но мне ничего не оставалось делать, ибо я чувствовал себя плохо, и мне срочно нужен был доктор! Я приехал сюда издалека, никого не знаю, и мне не к кому было обратиться…
Лицо его кипело отчаяньем. Шрабер, ничем не выражая своего отношения к беспардонности молодого нахала, вежливо произнес:
– Вам не за что извиняться.
Подошел официант и поставил на стол две чашки кофе. Одну перед Паулем, другую – перед его собеседником.
– О, не удивляйтесь, − продолжил тараторить молодой человек. – Это я заказал себе кофе и попросил принести его к вашему столику.
Он сказал несколько слов официанту по-итальянски и тот, кивнув головой, удалился. Шрабер понял, что отвязаться от настырного приставалы быстро не получится, и, смирившись с этим фактом, заметил:
– Вы, я вижу, полиглот?