– Ваня, ты заметил, как жизнь прошла?
– О чем ты говоришь, почему прошла, что за пессимизм, ты всегда оптимистом был.
– Да я не о том, Ваня.
– А о чем? Ну как, тебе получше?
Палладий не сводил тревожного взгляда с лица своего друга, на щеке которого застыла слеза.
– Я всегда боялся умереть без покаяния, – сказал митрополит, – хорошо, что ты здесь, прими мою исповедь и разреши меня от греха моего.
– У меня епитрахили с собой нет, – растерялся Палладий.
– Эх, Ваня, на старости лет ты совсем в детство впал, дружище. Для чего же тебе дана благодать такого высокого сана, или забыл уроки по литургике профессора Георгиевского? Да любую веревку или полотенце благослови, на шею надень – вот тебе и епитрахиль.
– Да где же я веревку возьму, – оправдывался архиепископ.
Митрополит стащил поясок со своего подрясника.
– Вот тебе епитрахиль, извини, что омофора нет, – не удержался, чтобы не съязвить, он. Видя растерянность друга, закричал: – Господи, тебе еще святую воду принести? Так я его своими слезами окроплю, – и, утерев пояском глаза, накинул его на шею Палладия.
Архиепископ стал произносить молитвы, а митрополит повторял их вслед за ним, глядя в небо и часто осеняя себя широким крестным знамением.
Так, глядя в небо, он и заговорил, как будто сам для себя:
– Кроме многочисленных моих грехов, в которых я исповедуюсь регулярно перед своим духовником, есть один грех, который меня тяготит уже много лет. Одним словом можно его назвать: малодушие и предательство друга. Когда рукоположили меня во епископы, приехал в Москву Николай Терентьев. Приехал за помощью и поддержкой. Его тогда уполномоченный регистрации лишил, и он приехал ко мне, чтобы я посодействовал ему устроиться на приходское служение. Я увидел его во время всенощной в патриаршем соборе. Он подошел ко мне под елеопомазание в старом плаще, в сапогах, весь мокрый от дождя, и вид его был какой-то жалкий. Я его даже сразу не узнал. А как узнал, обрадовался, говорю: «Николай, ты ли это, каким ветром?» Он отвечает: «Надо, владыко, встретиться, поговорить. Я сейчас без места, может, чем поможешь?» Я говорю: «Конечно, какой разговор между друзьями?! Сегодня, – говорю, – не могу – ужин в нидерландском посольстве, – а завтра приходи к четырнадцати часам в ОВЦС». На следующий день жду его у себя в кабинете, заходит ко мне архимандрит Фотий и говорит: «Там, владыко, вас дожидается священник Николай Терентьев. Так вот, я не рекомендую его вам принимать». – «Почему это?» – удивился я. А Фотий говорит: «Я навел о нем справки через Совет по делам религии, его уволили за антисоветскую деятельность». – «Какую антисоветскую деятельность?» – совсем опешил я. «Он занимался с молодежью, вел, так сказать, подпольный кружок по изучению Священного Писания». – «Не понимаю, – говорю я, – Священное Писание – это что – антисоветская литература?» – «Да все вы понимаете, владыко, я же вам блага желаю. Вас собираются командировать в Америку служить, а это вам может сильно подпортить, но поступайте как хотите». Я, конечно, подумал, все взвесил и не стал принимать Николая. Ему сказали, что я уехал по вызову патриарха. Он неглупый, все понял и больше ко мне не приходил. Вот такой мой тяжкий грех. – И, немного помолчав, добавил: – А ведь тем, что я митрополит, я ему, Николаю, обязан.
– Как так? – не понял Палладий.
– Так ведь я жениться собирался, влюбился в Ольгу Агапову, а Николай ее у меня отбил. Я вначале обижался на него, а потом думаю: хорошо, что не женился, семейная жизнь не для меня, и пошел в монахи, потому и митрополит сейчас. Как она сейчас, кстати, матушка Ольга?
– Да уже лет пять, как померла от рака, – сказал Палладий и вдруг зарыдал во весь голос.
– Царство ей Небесное, – перекрестился митрополит. – Теперь ее душа у Бога. Ты-то чего убиваешься?
– Да я над своими грехами тяжкими плачу. Исповедуй и ты меня, брат. – И он дрожащими руками снял с шеи поясок и, сотрясаясь от рыданий, подал его Мелитону.
– Ну-ну, успокойся, друг мой, и облегчи свою душу покаянием.
– Кроме вас с Николаем, был еще и третий, кто влюбился в Ольгу.
– Неужто и ты? – удивился митрополит.
– Да, я, только когда ей признался, она тоже мне призналась, что влюбилась в Николая, а меня любит, как брата. Я хоть и опечалился, но в то же время порадовался, что у них такая взаимная любовь, а сам стал готовиться к монашеству. Меня ведь после тебя через пять лет в архиереи рукоположили. Все это время отец Николай с матушкой Ольгой где-то скитались, он работал то сторожем, то кочегаром. А как я стал архиереем, они ко мне в епархию приехали. Я тогда лично пошел к уполномоченному хлопотать за Николая, взял с собой здоровенный конверт с одними сотенными. Конверт-то уполномоченный принял с радостью, да на следующий день говорит: «Ничем не могу помочь, комитетчики не пропускают. Правда, есть выход. Обком предлагает собор отдать под нужды города, а вам дадут другой храм, где сейчас государственный архив, размером он почти такой же, да не в центре». Я, конечно, с негодованием отверг это предложение. Вечером ко мне пришла матушка, вся в слезах. Говорит: «У меня, владыко, рак врачи обнаружили, не знаю, сколько проживу, а вот Николай без службы у престола Божия еще раньше от тоски помрет, совсем плох последнее время стал». Упала на колени, плачет, я тоже на колени встал, плачу. Отпустил ее, обнадежив обещанием что-то сделать. Всю ночь молился, а наутро пришел к уполномоченному и дал согласие на закрытие собора и переход в другой храм. Отца Николая отправил служить в Благодатовку. А потом меня такая досада за свой поступок взяла, что прямо какая-то неприязнь к отцу Николаю появилась. За все время ни разу к нему в Благодатовку не приезжал служить, да и к себе в гости не звал. Вот какие грехи мои тяжкие. Простит ли Господь?
– Господь милостив. Может быть, Он нас сюда для этого прощения и привел. Ты знаешь, удивительно на меня твой валидол подействовал. Вставай, старина, пойдем к Кольке, он простит – и Бог нас тогда простит.
В это время напротив стога остановилась лошадь, запряженная в телегу. Соскочив с телеги, к ним подошел мужик и, поздоровавшись, спросил:
– Вы, отцы честные, отколь и куда идете?
– Да вот направляемся в Благодатовку к отцу Николаю.
– Ой, мать честная, и я туда же, договориться с батюшкой хлеб освятить, а то скотинка часто болеть начала. Садитесь на телегу, подвезу.
Он подбросил на телегу сена и помог усесться владыкам. Затем, звонко причмокнув, встряхнул вожжами:
– Н-но, родимая!
И лошадка покорно зашагала, пофыркивая на ходу.
Мужичок оказался словоохотливый. Рассказал, какой хороший у них батюшка Николай и как все его любят не только в Благодатовке, но и у них в Черновке.
– Матушка у него больно хорошая была, такая добрая, ласковая со всеми. Только шибко хворала, да Господь смилостивился над нею: на Пасху причастилась, сердешная, и померла. Говорят, коли после причастия, да и на Светлой помер, то прямиком в рай. Так ли это?
– Так, так, – подтвердил Палладий.
За перелеском открылся вид на деревню Благодатовку. Посреди деревни стоял однокупольный деревянный храм с колокольней. Вокруг него, как сиротинушки, жались около пятидесяти крестьянских дворов. Около деревни пробегала небольшая речка, а сразу за деревней начиналась березовая роща.
– Красота-то какая, – восхитился митрополит.
– Да, красота, – поддакнул мужик. – Только все равно молодежь бежит в город. Тут ведь у нас развлечений никаких нет, а работа крестьянская тяжелая. А в городе что? Отработал смену – и ноги на диван.
Мужик довез их до самой церковной ограды и, высадив, сказал:
– Я тут к куме заеду, хозяюшка моя велела кое-чего передать. Потом приеду к батюшке, надо договориться к нам поехать в Черновку.
Архиереи поблагодарили мужика и, открыв калитку, вошли в церковную ограду, крестясь на храм. В глубине двора, около сарая, они увидели мужика, который колол дрова. Рядом священник в коротком стареньком подряснике собирал поленья и носил их в сарай. Набрав очередную охапку, он обернулся на скрип калитки и замер в удивлении, воззрившись на двух идущих к нему архиереев. Потом дрова посыпались из его рук на землю, и отец Николай почти бегом устремился навстречу владыкам. Оба архиерея повалились перед ним на колени. Отец Николай, оторопев, остановился, пробормотав:
– Господи, что это со мной творится, – и осенил себя крестным знамением: – Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…
– Ну вот, Ваня, мы теперь не друзи ему, а врази. Мы к тебе, Николай, с покаянием. Прости нас, Христа ради.
Отец Николай подбежал к ним, бухнулся на колени:
– Благословите, владыки, меня, грешного, я уж было подумал – наваждение бесовское.
Он обнял их обоих. Три поседевшие головы соединились вместе. Так, прижавшись друг к другу, они простояли минут пять молча. Затем отец Николай вскочил и помог подняться архиереям. Все стали смеяться, хлопать друг друга по плечам, что-то говорить в радостном волнении. Говорили все разом, никто никого не слышал, но все были счастливы. Потом вместе пошли на сельское кладбище и отслужили литию на могиле матушки Ольги. Когда пришли в дом, там был накрыт ужин. К этому времени по распоряжению отца Николая на буксире притащили «уазик». За столом сидели долго, вспоминая былое и радуясь, что они теперь все вместе, как когда-то в студенческой юности. Трое друзей помолодели не только душой: глаза горели молодым блеском и морщины расправились.
Спохватившись, отец Николай сказал:
– Я ведь сегодня собирался служить службу полиелейную, завтра празднуем память равноапостольной княгини Ольги, матушкин день ангела. Каждый год службу в этот день правлю, сегодня-то мало кто будет, а завтра к литургии народу много придет и из соседских деревень.
– Ну вот что, – сказал митрополит, – мы будем с тобой служить.
– Архиерейских облачений у меня нет.
– А мы с Палладием и иерейским чином послужим с удовольствием, две ризы-то у тебя еще найдутся?
– Конечно, владыко, как благословите. – И отец Николай мечтательно добавил: – Вот бы архиерейское богослужение… Народ здешний такого еще ни разу не видывал.
– Будет тебе завтра архиерейская служба, – заверил Палладий. – Где у тебя тут телефон?
Дозвонившись до секретаря, он распорядился:
– Завтра к половине девятого утра с протодиаконом и иподиаконами – в деревню Благодатовку. Будем литургию служить, да не забудьте для митрополита облачение взять.
Утром, еще не было восьми часов, а уж иподиаконы суетились в храме, расстилая ковры и раскладывая облачения. Слух быстро разошелся по народу о прибытии архиереев, и в храм пришли даже те, кто туда никогда не ходил.
На малом входе архиепископ Палладий склонился к митрополиту и спросил:
– Если я надену на отца Николая крест с каменьями, ты у Святейшего подпишешь ходатайство?
– Не мелочись, я и митру подпишу.
Палладий снял с себя крест, надел его на отца Николая, а митрополит снял свою митру и, провозгласив «аксиос», водрузил на голову совсем ошарашенного настоятеля.
После службы и обеда Палладий засобирался домой, а владыка митрополит сказал:
– Ты не обижайся, но чего я поеду в город? И так надышался в Москве всякой гари. Поживу здесь с недельку как человек.
Но недельку митрополиту как человеку пожить не удалось. Назавтра позвонили из Патриархии и сказали, что вместо заболевшего Никанора ему надо срочно лететь в Африку на международную конференцию «Мир без ядерного оружия».
Прощаясь с отцом Николаем, он грустно спросил:
– Ты ни разу не видел танец эфиопских епископов под барабан?
– Нет, – ответил озадаченный отец Николай.
– Счастливый ты человек, хотя, впрочем, зрелище это прелюбопытное.
Октябрь 2002. Село Нероновка Самарской области
Колдовские сети
Светлана ничему не верила до последней минуты. Не верила, когда шла по тому адресу, который ей указала подруга. Не верила, когда поднималась по заплеванной лестнице вонючего подъезда блочной пятиэтажки. Не верила, когда остановилась перед обшарпанной дверью указанной квартиры. Не верила, а потому и не решалась нажать кнопку звонка. Стояла, размышляя о том, какой же она может оказаться дурой, если на вопрос: «Не у вас ли мой муж Слава?» – ее поднимут на смех. Терзаясь сомнениями, она вдруг ясно осознала, что еще больше боится другого. Боится, что все это окажется правдой. Как тогда эту правду принять? Светлана повернулась к лестничному маршу и уже взялась за перила, но потом, пересилив желание капитулировать, так ничего и не узнав, снова вернулась к двери. Вместо того чтобы нажать на кнопку звонка, она робко постучала. Дверь тут же открылась, как будто ее ждали. На пороге стояла миловидная девушка, вопросительно улыбаясь. Света в растерянности улыбнулась девушке в ответ.
– Вам кого? – спросила та, видя замешательство Светланы.
Но Света смотрела уже не на девушку, а на коричневые мужские ботинки, стоящие в прихожей. Сомнений быть не могло – это Славины ботинки. Робость как рукой сняло. Она молча оттолкнула девушку и решительно шагнула в квартиру. За кухонным столом сидел ее муж Слава в стоптанных домашних тапочках на босу ногу, в трикотажных спортивных штанах и майке. Он спокойно покуривал сигарету, как у себя дома. На столе стояли бутылка шампанского и букет гвоздик, лежала коробка конфет. Увидев Свету, Слава поперхнулся дымом и растерянно залепетал:
– Светик, ты как? Ты откуда?
Светлана в молчаливой ярости подошла к столу, выхватила из воды гвоздики и с размаху хлестко ударила ими мужа по лицу раз и другой, так что головки цветов брызнули в разные стороны алым фейерверком. Сзади в Светлану вцепилась хозяйка квартиры. Лучше бы она этого не делала. Остатки букета прошлись и по ее лицу. Так же молча Света развернулась и выбежала из квартиры. Сбегая вниз по лестнице, она истерически хохотала, а сердце ее в это время сжималось от нестерпимой боли, причиненной предательством самого дорогого человека. Она быстро шла по улице, до ее сознания стала доходить суть происходящего. А суть эта была страшна: рухнула вся ее жизнь, надежды и мечты, а главное, любовь. Чтобы хоть как-то отогнать от себя осознание этой ужасной реальности, она без конца повторяла: «Это подлость, какая же это подлость!»
Холодный мартовский ветер сушил ее горячие слезы, которых, впрочем, она не замечала. Уже подходя к своему дому, Света вспомнила растерянную физиономию мужа, и у нее снова вырвался истерический хохот. При этом мелькнула досадливая мысль: «Как жаль, что Славка продешевил и не купил вместо гвоздик розы». В своем мстительном воображении она еще раз отхлестала мужа и его подружку, но уже розами с длинными крепкими шипами. Поднимаясь в лифте, она продолжала мысленно охаживать своих обидчиков букетом роз, пока их физиономии не превратились в сплошное кровавое месиво.
Дома она скинула в прихожей прямо на пол пальто и, пройдя в комнату, легла на диван, устремив в потолок отрешенный взгляд. Так она пролежала до самого вечера. Кот Барсик, забравшись к ней, стал тереться и настойчиво мяукать, призывая свою хозяйку вспомнить о том, что он с утра ничего не ел. Света встала, механически дошла до холодильника, налила коту молока и вернулась в комнату. Она присела на диван и, взяв со стола пульт, включила телевизор. Шел ее любимый сериал, но теперь он ей показался пошлым и неинтересным. Она стала бесцельно переключать каналы. Наконец, осознав, что ей не удается отвлечься от невеселых дум, побрела в ванную комнату. Долго стояла под душем. Затем, завернувшись в халат, снова села перед телевизором. После душа она почувствовала некоторое облегчение и решила спокойно обдумать свое положение.
Со Славой они прожили уже четыре года. Жили хорошо, в достатке. Правда, в последнее время она замечала, как в их отношениях что-то разладилось. Муж стал частенько задерживаться на работе допоздна и уезжать в командировки чуть ли не каждый месяц. Женское чутье подсказывало худший вариант: у Славы есть другая. Но верить этому не хотелось, ведь они любили друг друга со школьной скамьи. Она бы так и продолжала сомневаться, если бы Танька, ее подруга, не открыла ей глаза на правду.