Так вот, псинка, прихожу я однажды в эту самую школу. Меня провели в помещение, где за партами сидели около сорока ребятишек. Сейчас таких классов уже и не бывает: ну двадцать, максимум двадцать пять учеников, а здесь – все сорок. Интересуюсь: видимо, спаренный класс? Нет, отвечают, просто такой большой. Потом уже мне растолковали, что в нем собраны дети из так называемых «пьяных» семей. Оказывается, такие классы формируются здесь для каждого годового потока, и, как правило, они оказываются самыми востребованными. Но меня об этом заранее не предупредили.
Моим слушателям было лет по восемь-девять, все такие хорошие, глазастые, смотрят на меня с интересом: а кто это к нам пришел? Люблю такую ребятню, что у них на уме, то и на языке! Как-то иду по этому же городку в подряснике и с крестом. Увидели меня двое пацанов лет этак шести-семи и застыли от удивления. Один другого спрашивает:
– Ты знаешь, кто это?
– Не-а…
– А я знаю. Это – мусульманин!
Может, и эти огольцы меня за магометанина приняли? Кто их знает… Начинаю разговор, как обычно подхожу к теме о послушании родителям. Детвора меня внимательно слушает. Я уже «растекаюсь мыслью по древу», дохожу до отрицательных героев и начинаю громить тех непослушных детей, которые подбирают на улицах окурки и потом дымят ими в кустах. О, мое золотое детство!
Мне даже ничего и придумывать не нужно, погружайся в глубины памяти и черпай хоть совковой лопатой! О плохих словах тоже поговорили, а потом, знаешь, пес, дернуло меня сказать им:
– А еще, дети, есть на свете такие несчастные люди, которые любят пить пиво и вино. Когда-то они не слушались своих родителей, и сейчас вы можете на них посмотреть. Они ходят по улицам и качаются, порой даже падают и остаются лежать на мостовой. Как зовут таких людей?
Я уже хотел подсказать «грешники», а услышал дружный хор из сорока детских голосов:
– Алкаши!
Одна малышка вскакивает с места и кричит:
– А бабушка говорит, что моя мама – алкашка!
Другой вторит:
– А у меня папа спился!
Моим слушателям очень хочется вступить со мной в разговор, рассказать батюшке или мусульманину, да все равно кому о том, что им так хорошо знакомо:
– А я с дедушкой и бабушкой живу, у меня и папа, и мама – пьяницы!
– А мой папа от водки удавился!
– А у нас только бабушка не пьет!
– А у нас папы нет, а мама пьет!
– А у меня родители по пьянке в машине угорели!
Я с ужасом слушаю эти крики. А они все взрываются в воздухе, словно хлесткие щелчки пастушьего кнута. Дети повскакивали с мест, они уже вышли в проходы между рядами и тянут вверх свои ручонки, чтобы я спросил их, а они одной фразой поведали бы мне о трагедии их еще совсем коротенькой, но уже такой несчастной жизни.
Я уже никого и ни о чем не спрашивал, а они, все сорок, продолжали кричать, и их крики били меня, взрослого человека, по лбу, по щекам и под дых. Какое послушание, кому?! Родителям? Участковому милиционеру? Инспектору по делам несовершеннолетних? Парадокс: как бы ни страдали от пьянства родителей их дети, какой-то неумолимый рок под условным названием «следствие родительских грехов» почти непременно приведет большинство этих еще таких милых созданий к гибели все от той же водки, которая начнется пивком. «Кто пойдет за “Клинским”?» Да сегодня только ленивый за «Клинским» не побежит…
Я смотрел на ребятню и понимал, что они обречены. Уже через несколько лет первые из этих мальчишек и девчонок будут смертельно ужалены зеленым змием, а годам к сорока – сорока пяти, пожалуй, падут и остальные.
Глядя на них, я задавался вопросом: а у нас, у народа-то нашего, есть оно, это самое будущее? Сколько нам еще осталось? Так что ты неправильно ведешь себя, собака. Ты не должна таскать бутылки, ищи лучше косточки, на худой конец – оберточную бумажку, пропитавшуюся вкусным жиром. Не надо бутылок, собака, не становись на этот скользкий путь. Ты же не сапиенс, ты по-настоящему разумная скотинка, так пусть хоть твои щенки останутся жить на этой земле!
Когда я рассказал своему хорошему знакомому о той встрече с собакой, он шутливо предположил:
– А может, она бутылки собирает, а потом их сдает? Ты бы ее, батюшка, расспросил!
Мы посмеялись:
– Наверняка сдает!
Впрочем, время сейчас непредсказуемое. Всего можно ожидать, даже от собак. Может, и действительно сдает. Любопытно, почем принимают? Ладно, в следующий раз встречу, обязательно поинтересуюсь…
Мои университеты
В самом начале 1990-х годов я поступил работать на железную дорогу. Семью нужно было кормить, а платили там неплохо и всегда вовремя. Трудился простым рабочим и прошел хорошую школу смирения, которая длилась для меня целых десять лет. Работая среди самого простого народа, а иногда и вместе с бывшими уголовниками, я понял, что они, в подавляющем большинстве своем – люди хорошие и даже очень хорошие, только, к сожалению, не всегда задумываются над тем, что такое хорошо и что такое плохо. Ну, не привили им в свое время такую привычку, что уж тут поделаешь? Иногда казалось, что, по их мнению, хорошо все то, за что впоследствии не накажут рублем или сроком. Поскольку работать на «железку» я попал в годы начала всеобщего распада, то дисциплины там уже тогда почти не было, а потом началось такое!..
В то время врачи не проверяли рабочих перед сменой и народ пил. Алкоголь следовал через нашу станцию в многочисленных цистернах. Спирт и вино лились рекой. В будке обогрева стояло ведро, только не с водой, как на сенокосе, а с дешевым портвейном. Любой входивший мог зачерпнуть кружечку и, как говаривали у нас, «причаститься красненьким». В результате таких систематических «причастий» с моими товарищами стали происходить печальные метаморфозы. И я бы даже сказал, беснования…
Как-то мы работали ночью. Меня вызвали в чужую смену и откомандировали в помощь на один из участков. В перерыве сижу на скамейке в углу просторного помещения. Вокруг по стенкам тоже расположились рабочие, отдыхают, покуривают. Мы все что-нибудь читали: кто книжки, кто газеты, ну а я, как правило, Новый Завет. У меня было карманное издание, которое удобно носить с собой.
Заходит в помещение охранник. Он должен был принять ценный груз и ожидал соответствующей команды. Человек был изрядно под хмельком, и пил он, чувствуется, уже не первый день. Изо всех, находившихся в комнате, он почему-то выбрал меня и спросил:
– Ты чего там читаешь?
Я ответил. Охранник заинтересовался:
– Это что, книжка про евреев?
Говорю:
– В принципе да… Хотя я никогда не рассматривал Новый Завет под таким углом зрения.
Помолчав, он с подозрением посмотрел на меня и вновь осведомился:
– А ты сам-то небось тоже еврей?
Я засмеялся:
– Нет, не еврей.
Охранник не унимается:
– А я думаю, еврей!
Это препирательство продолжалось довольно долго. Чувствую, не угомонится человек, надоел и читать мешает. Говорю ему:
– Ну ладно, пусть будет по-твоему. Еврей я, только отстань.
– Ах, так ты все-таки еврей?! – возмутился охранник и достал револьвер.
Наша охрана ходила тогда с оружием времен Гражданской войны. Мы еще подшучивали над ними: «Вы у нас – красные стрелки, орлы революции!» Так вот этот «орел» дрожащей рукой и выстрелил мне в лицо, не целясь, с расстояния двух метров. Выстрелил, тут же протрезвел и не на шутку испугался.
Сидевшие рядом ребята вскочили, подлетели к охраннику, отобрали револьвер и принялись его бить. Били страшно. Потом появилось непосредственное начальство стрелка, и избиение продолжилось с новой силой. Я отказался писать заявление: пусть сам своих детей кормит! Достали пулю из стенки, уволили «юдофоба» по собственному желанию и забыли об этом происшествии. Не знаю почему, но когда охранник стрелял, я не испытывал страха.
Всегда удивляюсь, как могут люди столько пить? Кажется, выпей бы я столько – не откачают. А здесь – каждый Божий день…
В дневную смену сижу за столом, пишу контрольную по Новому Завету. Я тогда в Свято-Тихоновском институте учился. Передо мной лежит раскрытое Евангелие, и я переписываю из него в тетрадку какие-то стихи, проговаривая их вслух, чтобы не наделать ошибок. Напротив меня спит, уронив голову на стол, мой пьяный товарищ. Все спокойно, мирно… Внезапно он вскакивает, хватает нож и бьет меня им сверху вниз. Реакция у меня неплохая, поэтому мне удалось выбить у него нож и свалить дебошира на пол. Собирался уже связывать, но пригляделся, и что вы думаете? Лежит мой товарищ на полу и спит сном младенца! Я посмеялся и продолжил писать. Ножик я спрятал, а перед следующей сменой, смотрю, он все что-то ищет. Спрашиваю его:
– Потерял что-нибудь?
– Нож свой, – бурчит, – никак не найду.
Отдал ему нож и рассказал о том, при каких обстоятельствах он его «потерял». Понятное дело, он ничего не помнил…
Удивительный человек, ему постоянно везло! Он должен был погибнуть по меньшей мере раз двадцать, но всегда умудрялся выходить сухим из воды, выкарабкиваться даже из самых немыслимых, казалось бы, ситуаций.
Поразила меня однажды и неожиданная реакция другого моего товарища на молитву. Если человек просто спит, то, даже услышав ее, он либо никак не реагирует, либо спит еще спокойнее и дышит ровнее. Помню, ночь, все дремлют. Моя очередь дежурить. Я жду вагоны, чтобы начать сортировать их по разным направлениям для дальнейшего следования. Сижу на стуле и повторяю про себя Иисусову молитву. Вдруг один из моих товарищей вскакивает с лежака, хватает меня за грудки и замахивается своим неправдоподобно большим кулаком. Смотрю ему в глаза, а они белые, в них ничего нет. Вообще-то он смотрит даже не на меня, а куда-то поверх моей головы и каким-то утробным голосом хрипит: «Убью!»
Сложность моего положения заключалась в том, что рукой он захватил не только мою телогрейку, но и меня ухватил за бороду, полностью сковав мои движения. Мне оставалось только молиться. Его захват постепенно ослабевал, потом он что-то запричитал, заплакал и вновь улегся на место. Понятное дело, этот мой товарищ пил уже долгое время. После этого инцидента я решил отказаться от длинной бороды.
А вот случай, заставивший меня по-настоящему испугаться. Среди нас был рабочий, которого звали Сергеем. Душа у него была добрая и отзывчивая, но, как многие наши мужички, любил он выпить. Как обычно пьют русские люди? До тех пор, пока деньги не закончатся или все вино не будет выпито. С деньгами дела у нас обстояли по-разному, зато уж вино никогда не переводилось. Вот и в тот раз рабочий день закончился, а вино – нет. Сергей остался и пил еще сутки. Потом он наконец вышел из будки обогрева и решил проползти под составом. Тот тронулся, а пьяный рабочий не успел среагировать, попал под колеса, и ему отрезало ногу по самое бедро.
Вызвали «скорую», а ребята бегом несли его навстречу машине. Никто не смог оказать ему вовремя помощь, и Сережа умер. В тот день, а дело было в январе, я работал на этом же участке, но свидетелем самой беды не стал, оказавшись на месте трагедии только часа через два.
Дверь, ведущая в небольшой домик, предназначенный для приема пищи и обогрева рабочих, была распахнута, в будке никого не было. На скамейке еще лежали Сережины вещи. Я зашел, закрыл дверь и включил отопление. Дверь изнутри была покрыта фанерой и окрашена в ярко-голубой цвет. Становилось тепло. Смотрю на дверь и вижу, как на ней медленно появляется красная капля, которая, увеличиваясь на глазах, постепенно начинает стекать вниз. Вскоре проступили еще с десяток капель. Я понял, что это – кровь. Через несколько минут почти вся дверь покрылась потеками крови, которые, достигая пола, собирались в лужицу. Мне стало жутко.
Я пулей вылетел из будки и закричал товарищу, чтобы тот подошел. Посмотрев на дверь, он вначале тоже отпрянул, но потом, сообразив, с облегчением сказал: «На этой двери Сережу несли, вот она кровью и напиталась. Потом ее снегом оттерли и снова навесили».
Кровь замерзла, а когда я включил обогреватель, она оттаяла и потекла.
Хотя я и не видел Сережиной гибели, но косвенно, посредством этой двери, тоже сделался участником драмы. Я тогда отмывал кровь с пола, чтобы по ней никто не топтался, и еще не знал о том, что Сережина смерть станет лишь первой в долгой череде бессмысленных пьяных трагедий, произошедших в тот год с моими товарищами. Но об этом я писать не хочу…
Интересный вопрос
Меня всегда занимало отношение пьяных людей к священнику. Спросите, почему? Да потому, что один и тот же человек в зависимости от своего состояния может относиться к тебе совершенно по-разному. Ты знаешь его в лицо, здороваешься с ним кивком, и так годами, безо всякого развития отношений. И вдруг встречаешь его же, только перебравшего. Человек в таком состоянии раскрепощается, оставляет какие-то условности, заставляющие его ограничиваться кивками при встречах. У него появляется острая необходимость рассказать тебе, словно другу, обо всех своих бедах, проблемах и даже просто о том, что ему плохо.
А многим из нас и вправду очень плохо. Когда человек трезв, ему не легче, но тогда он об этом кричать не может – стыдно. Мы – люди гордые и потому одинокие. Мы разучились любить, даже если когда-то и умели. Мир, который мы для себя создали и в котором пытаемся выживать, это мир греха. Он не рассчитан на сентиментальных людей.
После вечерней службы сидим пьем чай в трапезной, согреваясь после купания в ледяной крещенской воде. Один из наших московских знакомых – удачливый бизнесмен – вдруг говорит:
– А я вот только вас одних и люблю, а всех остальных просто ненавижу!..
И в этой ненависти он не одинок. Ненависть как зараза поражает сегодня души людей. Особенно это заметно у детей – они гораздо непосредственнее выражают свои эмоции. Причем нередко родители сами задают им такие установки.
Несколько лет тому назад мы пытались ввести в первых классах нашей общеобразовательной школы предмет «Основы нравственности». Поскольку планировалось факультативное преподавание, обратились к родителям за согласием. Так вот, суть по меньшей мере трети ответов сводилась к одному: «Наше время – время волков, а вы хотите нашим деткам, которым придется жить в стае, притупить клыки. Не позволим! Наш девиз – “выживает сильнейший”!»
Процентов сорок ответили: «А нам все равно. Хотите – преподавайте, хотите – нет». То есть им безразлично, какими вырастут их дети. И лишь четвертая часть родителей думают не столько об остроте клыков своих чад, сколько о чистоте их душ и сердец. Только на этих детишек мы и можем рассчитывать в будущем. Завтра им придется сражаться с волками, а, значит, уже сегодня мы должны их к этому подготовить, иначе всем нам вскоре придется или бежать в серой стае, или лежать с перерезанным горлом.
Когда говоришь с пьяненьким, он, как правило, плачет, хочет покаяться, просит отпустить грехи, обещает завтра же непременно быть в храме, всю жизнь начать с чистого листа. Но я-то знаю, что ни завтра, ни послезавтра в церковь он не придет. Еще не известно, кивнет ли он мне при встрече протрезвевшей головой. Ему будет мучительно стыдно за проявление минутной слабости. Потому и бежит батюшка от всех этих слезливо-сопливых словоизлияний, предупреждая завтрашние угрюмые взгляды своих знакомцев. Таково отношение к священнику обычного выпившего человека, так сказать, рядового гражданина.
Записные выпивохи, как правило, встречают батюшку бурным восторгом. Если в компании есть женщина, то обычно она стыдливо отворачивается или прикрывает лицо ладошкой. Женщины, даже опустившиеся, все-таки помнят о том, что они – женщины. Перед священником им как-то неудобно. Кстати, выпившие женщины никогда не станут разговаривать с ним о личном.