– Нет… Кажется, нет… Сюда вообще редко кто приезжает.
– Значит, он мог ожидать кого-то из местных? Кому хотел оказать особые почести. Или того, с кем желал примириться, – предположил я. – Следовательно, до того с этим человеком у него произошел разрыв, ссора.
«С кем же? – подумал я про себя. – С кем можно поссориться, как не с близким другом?» Далее я развивал свою мысль так: первое – деда топят какие-то третьи лица, чтобы не дать ему возможность для примирения, поскольку оно может представлять для кого-то опасность; второе – сам друг убивает его, не зная, что дед желает с ним помириться, так как ссора достаточно серьезна; третье – эта ссора вообще не имеет никакого отношения к его смерти, а настоящая причина кроется в чем-то другом; четвертое – он действительно ждал какого-то важного гостя из города, но тот не приехал (или знал, что ехать бессмысленно, потому что дед уже мертв?); пятое (и самая невероятное) – дед и в самом деле покончил с собой, а чтобы замести следы самоубийства, заранее придумал какого-то мифического гостя.
Но эта версия меня устраивала менее других, поскольку я знал о жизнелюбии дедули. Хотя, может быть, он уже был к этому времени смертельно болен и догадывался об этом? Все возможно… Вопросы, вопросы… Я чувствовал, что пора закругляться, больше мне от них ничего не добиться.
– А что это у вас флотилия такая маленькая? Всего семь лодок. И больше ни у кого из жителей плавсредств нет?
– Как же, у Намцевича имеется. Быстроходный катер. Он на нем гоняет иногда, рыбу пугает.
– Понятно. Так когда Валентин вернется?
– Дня через три.
– Ладно, мужики, спасибо. Вы бы мне к субботе тоже рыбки наловили. Гости у меня будут.
– Сделаем, – пообещали мне. – Только уж тогда в озеро с головой не лезьте. Как дед.
Попрощавшись, я отправился к тетушке Краб, отдав ей свой «улов». Она сразу же села чистить рыбу, пообещав угостить меня отменным блюдом: окуни, запеченные в сметанно-чесночном соусе с добавлением томатного сока и гарниром из мелко порубленного папоротника. Нечто потрясающее.
Попутно она мне рассказывала о своем «улове», о той информации, которую ей удалось раздобыть через своих подружек-старушек. Мой «Ватсон» поработал на славу. Выяснилось, что за несколько дней до смерти дедуля имел весьма неприятные контакты, перешедшие в ссору, с тремя лицами. С проповедником Монком, с пекарем Раструбовым и, как ни странно, со своим ближайшим другом – кузнецом Ермольником.
– Давайте поконкретнее, тетушка, – сказал я, усаживаясь поудобнее. – В деталях. Главное подозреваемое лицо все же доктор Мендлев – у него с дедом была давняя профессиональная вражда. Ну а с этими-то тремя что?
– Соседка моя, Марфа Терентьевна, видела, как накануне гибели Арсений стоял вместе с Монком возле его капища, а затем – ни с того ни с сего – вдруг как хвать Монка за длинную бороду, да и потащил за собой. Метра три тянул, пока тот не вырвался и не убежал. Никто этого больше не видел, только она. Марфа-то тогда чуть со смеху не померла.
– Забавно. Дальше.
– Другая моя приятельница, Степанида, зашла как-то в пекарню, а там Арсений и Кимка кричат друг на друга, ссорятся. А потом Арсений не выдержал и влепил ему здоровенную плюху. Так Раструбов аж в мешки с мукой повалился. А когда Арсений к выходу пошел, так пекарь ему и прокричал вслед: дескать, убьет его. Степанида все это слышала, хотя и стояла в сторонке. Но в чем суть ссоры – не знает.
– Еще одно оскорбление действием, – заметил я. – Дедуля-то наш драчун был, а? Прямо Депардье с Бельмондо в одной шкуре.
– Что ты! Рука тяжелая, – согласилась тетушка и покраснела. Видно, и ей кое-чего перепадало от дедушкиных «ласк».
– Ну а кузнец? Он-то в чем провинился?
– Говорила я с Зинаидой, продавщицей нашей из магазина…
– Стоп! – прервал ее я. – При этом присутствовали покупатели?
– Да… были… – растерянно ответила она.
– Ну вот и напрасно. Я же предупреждал, что надо действовать осторожно, расспрашивать наедине. Что же вы такая непослушная, тетушка? Ну ладно, продолжайте.
– За день до его исчезновения пошла она в кузницу. Только дошла, а из дверей Арсений выскакивает, сам не свой, аж трясется весь. Обернулся назад и кричит: «Старый ты дурак, Потап, такой ты сякой! Видеть тебя не могу! Верни, что у меня брал, иначе худо будет!» И пошел прочь.
– Так и сказал?
– Слово в слово.
Я задумался. Это уже было что-то горяченькое. Мог ли Ермольник убить моего деда за какую-то вещь, которую тот ему дал? Выходит, сегодня днем он водил меня за нос? Или их ссора не стоит и выеденного яйца? Друзья порой частенько бранятся. Надо выяснить, что требовал дед от кузнеца? Что было дорого обоим? И в зависимости от этого – плясать дальше. А вообще-то у меня выходила какая-то странная «пляска»: то гопак с массовкой, то в одиночку вприсядку, а то и смертельно завораживающее танго с невидимым убийцей.
После сытной и здоровой трапезы я слегка задремал на кушетке. Здесь, в Полынье, все время хотелось спать – наверное, свежий воздух действовал. В Москве так не отдохнешь. Но через полчаса я очнулся, поскольку во сне меня посетила еще одна мысль. Или не мысль даже, а вполне логический довод. Вот такой. На сцене ведь есть еще один персонаж, о котором я позабыл: сын Зинаиды, убийца, приговоренный к пожизненному заключению. Скрывающийся предположительно где-то здесь, в районе Полыньи.
По срокам совпадало, что он мог появиться в поселке в момент или чуть раньше исчезновения деда. А что, если именно он проник в дом и убил его хозяина? Очень удобно: замочи деда и живи сколько влезет, никто тебя там не найдет. Но тогда выходит… Тут я, признаться, похолодел. Выходит, что он и до сих пор прячется там, теперь уже в моем доме. И может быть, именно он прошлой ночью бродил по комнатам?
– Чего это ты так побледнел, Вадим? – заботливо спросила тетушка Краб. – Не плеснуть ли тебе наливочки?
– Плесните, – потухшим голосом отозвался я.
Мысль, что под боком, где-то на чердаке или в подвале, затаился настоящий убийца и точит на нового хозяина дома нож, меня, мягко говоря, весьма огорчила.
– Тетушка, а за что посадили сына Зинаиды? – на всякий случай поинтересовался я.
– Ой, Вадим, слухи-то разные ходят, а никто ничего толком не знает. Зинаида молчит, как партизан. Говорят, то ли насильником он был, то ли семью целую вырезал… Страсть!
– Страсть, – уныло согласился я. – Маньяк, значит? И все-таки постарайтесь еще раз порасспросить Зинаиду. Это очень важно.
– Хорошо, миленький, попробую.
– А теперь вернемся к доктору Мендлеву. Честно говоря, он показался мне довольно необычным человеком. Интеллигентным. Вдумчивым. Вежливым. Меня интересует: почему он живет один, почему у него нет семьи?
– А была у него жена, была! – обрадованно заговорила тетушка. – Когда он приехал к нам, то привез с собой и супругу. Да интересную такую, красавицу! И моложе она его была лет на тридцать. Где он ее только такую ухватил, старый прыщ? Но, видно, не по сердцу ей тут пришлось. Покрутилась она с месяц да и убежала.
– Бросила его?
– Бросила. Только ее и видели.
– Не повезло, значит… А Жанна, медсестра его?
– Ну-у… Эта-то на все горазда. Глядишь, скоро она докторишку-то и подцепит.
– Ладно, тетушка, на сегодня довольно. Выражаю вам благодарность за отличную работу.
– Служу Советскому Союзу! – торжественно ответила тетушка Краб. Все-таки у нее было чувство юмора.
Я поцеловал ее в лоб и пошел к себе домой. Было еще светло, и, приближаясь к дому, я насвистывал какую-то веселую мелодию. Наверное, чтобы поддержать себя, потому что мне было как-то неприятно смотреть на зловеще чернеющие проемы окон моего «особняка».
Казалось, что кто-то стоит там и точно так же выглядывает меня. Ждет. Выбирает удобный момент. Для чего? Чтобы нанести удар? Войдя в дом, я тщательно запер за собой дверь и обошел все комнаты. Мои шаги звучали глухо, как в склепе. И я подумал, что в этот склеп я, дурень этакий, вошел совершенно добровольно. Но уж чему быть – того не миновать.
Глава 7. Волшебный камень
Эту ночь я почти не спал, прислушиваясь к скрипу половиц, шелесту листвы за окном, всматриваясь из-под полуприкрытых век в причудливую игру скользящих по стенам теней. Ночные шорохи и звуки – все это принадлежало другому, потустороннему миру, который должен был исчезнуть с рассветом, но пока он владел этим домом, а я был его заложником.
Я находился на какой-то зыбкой границе между реальностью и иллюзией, борясь с наваливающейся на меня дремотой, интуитивно чувствуя притаившуюся где-то опасность. Рассохшееся дерево иногда издает странные звуки, похожие на треск лопающегося в огне каштана. А здесь все, начиная от мебели до стен, как бы доживало свои последние дни и подобными тяжкими «вздохами» прощалось со своим последним хозяином. Предпоследним, так будет вернее. Вот таким образом и прошла эта нервная ночь. А когда настал рассвет, разгоняя страхи, неся земле пробуждение, я вздохнул с облегчением, словно он явился мне на помощь, трубя гимн жизни.
Я встал, встряхнулся, сбрасывая пелену уныния, вышел из дома, умылся холодной водой, сделал получасовую зарядку, а потом принялся за работу. Ее накопилось достаточно. Для начала, чтобы еще больше разогреться, я стал рубить дрова, а когда вспотел, вытерся насухо полотенцем и ушел на кухню, поставив на плиту кофейник. Затем выпил большую чашку ароматного напитка и съел огромный бутерброд с ветчиной, а также целую банку сардин. И вновь принялся за дело. Натаскал из колодца несколько ведер воды, замочил в чугунном чане постельное белье, вытащил на солнце все одеяла и перины, развесив их на веревках, нашел дедовские плотницкие инструменты и начал чинить колченогие стулья и кресла, приколачивать ставни, забивать досками щели в стенах.
Я залез на крышу и поправил расползшийся шифер. С левой стороны от дома болото подступало совсем близко к стене – если бы я сиганул сейчас вниз, то как раз угодил бы в зеленую жижу. Самое смешное, что я, городской житель, никогда не занимался такой работой. Но теперь словно бы какое-то наитие опустилось на меня сверху. Все ладилось в моих руках. Я даже загордился собой и не заметил, что солнце давно уже стояло в зените. Тут я услышал за своей спиной снисходительно-насмешливое:
– Ну-ну!
Обернувшись, я увидел прислонившегося к дереву рыжего пекаря, который поддерживал брюхо обеими руками. Сказав это, он добавил:
– Решили навести тут порядок? – Эта фраза прозвучала так, будто он имел в виду не дом деда, а всю Полынью.
– Много хлама всякого здесь скопилось, – отозвался я. Тоже с двойным смыслом.
У меня этот булочник вызывал определенный интерес. Его тараканьи усы топорщились, а маленькие глазки буравили насквозь. Что могло послужить причиной ссоры между ним и дедом? И почему Раструбов пообещал убить его? Может быть, он и выполнил свою угрозу? В облике пекаря было что-то угловато-острое, несмотря на всю его шарообразную внешность.
– Надолго к нам? – спросил он, продолжая изучать мое лицо.
– Пока не найду того, кто убил деда. А вот скажите, Ким Виленович, что за ссора у вас вышла с моим дедом накануне его смерти? – ошарашил я его неожиданным вопросом.
– Какая ссора? Кто вам наболтал? Не было никакой ссоры. С чего это вы взяли? – Пекарь был явно смущен, лицо его пошло красными пятнами.
– Вы вроде бы даже угрожали ему? – Я продолжал его дожимать.
– Никогда такого не было! – отрезал Раструбов. – Наговаривают люди. Злые языки чешут. Слушайте их побольше. Некогда мне тут с вами… Пойду я… Дела… – И он торопливо пошел прочь, но, прежде чем скрыться за поворотом, пару раз оглянулся. И мне показалось, что в его глазах, кроме страха, мелькнула затаенная угроза.
«Вот и еще одного зверя пробудил в берлоге», – с немалой долей удовлетворения подумал я. Мне захотелось растрясти всю эту Полынью, сбросить с ее жителей маски, чтобы они проявили их внутреннюю, истинную сущность. Обнажились, как в преддверии Страшного суда. А катализатором выступит смерть деда. Мой замысел уже начал давать всходы: занервничал доктор Мендлев, ушел ошарашенным пекарь Раструбов, призадумался кузнец Ермольник, а сколько еще человек косвенным образом прослышали о моем расследовании и затаились в ожидании?
Вернувшись в дом и наскоро пообедав, я отправился к поселковому старосте, чтобы оформить необходимые документы на владение домом. Илью Ильича Горемыжного, высоченного, словно корабельная мачта, мужчину, я обнаружил в тенистой беседке возле его двухэтажного особнячка. Он вкушал сочную дыню, запивая ее брусничным морсом. Кисло улыбнувшись мне, он предложил разделить с ним трапезу.
– Увольте, сыт.
– Ну как хотите! Вы, наверное, за печатью пришли? Документы при вас? Надо еще уплатить взносы за год вперед.
– Как скажете, – согласился я, с любопытством наблюдая за ним. Ему было лет шестьдесят, но выглядел он довольно моложаво. Аккуратно подстрижен, одет с некоторым изыском, даже по-своему красив, только в глазах была какая-то вялость, въевшееся в душу и плоть желание посматривать на жизнь из окна своего безопасного жилища и ни во что не вмешиваться. И вздыхал он столь часто, словно нес на своих худых плечах непосильный груз. «Мыльный пузырь», – вспомнил я определение тетушки Краб. Немудрено, что при таком «народном правителе» всем в поселке распоряжается Намцевич.
Горемыжный доел дыню, и мы пошли в дом, где он долго вертел в руках мои документы, рассматривал их и так и сяк, чуть ли не пробовал на зуб, прежде чем проделать необходимые формальности и проставить печати. Я уплатил взносы.
– Надолго к нам? – Этот вопрос за последнее время я слышал уже столько раз, что он мне изрядно поднадоел. Все словно бы задались целью поскорее сплавить меня отсюда. Чего они боятся? Что я разворошу их муравейник?
– А может, и навсегда! – в сердцах отозвался я, с удовольствием наблюдая, как изменился в лице поселковый староста. У него даже как-то по-смешному отвисла нижняя челюсть, которую он не торопился захлопнуть. – Видите ли, – сжалился я над ним, – меня интересует загадочная смерть моего деда. Согласитесь, что в его гибели есть много неясного. Остались кое-какие вопросы, которые я желал бы прояснить. Вы поможете мне в этом?
– Нет!.. Нет… – почти испуганно вскричал он. – Зачем? Не надо этого делать. Следствие закончилось, была экспертиза – он утонул в результате несчастного случая. И… и хватит об этом. Какие могут быть причины, чтобы возвращаться к этому заново? Не надо. Я прошу вас.
– А что вы так волнуетесь, Илья Ильич? Вас будто бы даже радует, что его смерть признана случайной? Вроде бы так оно поспокойнее, да?
– И ничего меня не радует, – с чего вы так решили? Я его очень уважал и искренне жалею. Но… может быть, оставим все как есть?
– Следователь мог ошибиться. Или его могли специально «ошибить», – жестко произнес я.
– Да кому же это нужно?
– Убийце.
– Опять вы за свое! – Горемыжный развел руками. – Уезжали бы вы отсюда, ради бога. Ну зачем вы приехали?
– Вступить во владение домом.
– Ну вот… вступили, и довольно. Почему вам неймется? Отдыхайте себе на здоровье, рыбку ловите. На камешке нашем Волшебном полежите, он хорошо хворь вытягивает. Вернетесь в Москву, будете как огурчик. Знакомые вас и не узнают! Хотите, я покажу вам, где он лежит?
– А пойдемте! – согласился вдруг я. Мне и впрямь давно хотелось поглядеть на этот чудо-камень, занесенный в Полынью каким-то космическим ветром. Вроде Чебоксарского метеорита в Челябинск. А тут и проводник нашелся.
Но только я поднялся со стула, как внимание мое привлек один предмет, прислоненный в углу комнаты. Это была дедушкина трость – из ценных, красных пород дерева, с массивным набалдашником из слоновой кости, искусно гравированная, с отточенным стальным наконечником, на который для стойкости было нанесено алмазное покрытие. С этой тростью он приезжал в прошлый раз в Москву, и стоила она безумно дорого, а подарена ему была неким индийским брамином, с которым он сначала длительное время состоял в переписке, а затем и познакомился лично. Тот брамин тоже был каким-то народным чудотворцем, поэтому они и нашли с дедом общий язык. Да за одну эту богатую трость его могли преспокойненько убить! Горемыжный проследил за моим взглядом и покраснел.