Иностранцев ко двору русских князей в большом количестве начал приглашать еще Иван III, но это все были узкие специалисты: архитекторы, живописцы, пушкари. При Петре началась настоящая перекачка мозгов на все возможные должности для того, чтобы в следующем поколении научившиеся русские могли превзойти учителей, как сам Петр превзошел своего военного учителя короля Карла под Полтавой.
Но уже в этом крылся подвох. Одно дело – снимать сливки с западной культуры и науки, так, чтобы этот плодородный слой дал учеников, действительно превосходящих западный уровень, другое дело – приглашать ловцов счастья, денег и чинов, космополитов третьей свежести, которые могли дать таких же серых бездарных учеников и обеспечивали не превосходство над Западом, а наоборот – постоянное отставание от него.
К тому же, западные серость и чванство действительно стали душить самородные русские таланты, появившиеся в результате энергичного порыва нового проекта. На это справедливо жаловался уже Ломоносов.
Возникло как бы две России. Одна, народная, все еще была православной, традиционной, допетровской (пугачевщину, кстати, можно интерпретировать как попытку бунта против либеральной элиты и возвращению к старым порядкам, с настоящим царем). Другая, Россия дворянская, была европейской. Постепенно она даже полностью перешла на другой язык. Голландцев и немцев сменили англичане, а потом фран цузы.
Тонкий слой элиты жил европейской жизнью. Дворцовые перевороты, балы, красавицы, лакеи, юнкера… Россия, к тому же, считает своим долгом участвовать во всех европейских делах, в том числе в политике. Россию использует как союзника то одна держава, то другая. Льется русская кровь, но ощутимых выгод России это не приносит. Наоборот, ее презирают те, кому удалось ее использовать, и боятся и ненавидят те, у кого это не получилось.
Но все победы России, военные победы, делались народом на основе прежней, православной, миссии. Народ воевал за спасение души, православного Бога, православного Царя и православное Отечество, а не за либеральную свободу или геополитические интересы. Все великие полководцы использовали Православие для поднятия духа войск. Ушаков уже канонизирован, Суворов обязательно будет канонизирован, как человек, живший православной жизнью и прививавший в войсках Православие. Кутузов позже приказывал обносить иконой Божьей Матери войска перед любой битвой.
Величие и авторитет России опять держался на воинской славе, на штыке. Россию в Европе боятся, но ею не соблазняются. Она опять предстает страной чуть обузданных варваров. За европейским лоском найдешь азиата – говорят о России. Пока Екатерина гордится собой, что переписывается с самым модным философом Европы – Вольтером, сам Вольтер использует переписку в качестве пиар-акции для реализации часов фирмы, в которой он акционер.
Эта огромная проблема, проблема превосходства европейцев в деле просвещения, сознавалась Петром III.
Указ о дворянской вольности, об освобождении дворян от службы, должен был решить именно этот вопрос. Он вовсе не ставил задачу увеличить эксплуатацию крестьян, как пишут в либеральных и марксистских лубочных учебниках истории. Просто картина маслом какая-то: сидят Петр III и Екатерина Великая и думают, как бы им побольше закабалить крестьян и наплодить паразитов… На самом деле они понимали то, чего не понимает обыватель, чего не понимали элиты впоследствии и до сих пор не понимают в руководстве России.
Дворянство было освобождено от службы только для того, чтобы в обществе появился огромный слой людей, чьей каждодневной обязанностью будет производство духовных ценностей (искусства, философии, науки…). А это, в свою очередь, возникло из понимания, что духовное служение, служение науке, искусствам, просвещению дает государству больше, чем служение военное!!! С точки зрения стратегической безопасности и увеличения суверенности, лучше, чтобы в стране было больше философов, художников, поэтов, архитекторов, литераторов, религиозных деятелей и проч., чем военных, потому что все они обеспечивают духовное лидерство страны и ее духовный суверенитет, они делают страну любимой другими, а не страшной, как это делают военные.
100 лет – достаточный срок, чтобы подвести итоги и сказать, смогли ли мы догнать и перегнать Европу. И вот Петр Чаадаев в «Философических письмах» диагнозит: Россия, дескать, ничем себя не проявила, и уже, похоже, не проявит, она призвана явить миру урок бесполезности. Россия всего лишь окраина Европы, ее бездарная ученица. Проект Петра утонул в подражательстве и низкопоклонстве перед Европой. У нас, может быть, и лучшие в мире балерины, но не мы создали балет, у нас, возможно, и отличные художники, но не мы создали живопись. Да что там виды искусств, мы не создали даже стилей! У нас могли быть шедевры романтизма и классицизма, но не мы создали романтизм или классицизм как стили. Россия не породила ни одного философа уровня Платона и ни одного ученого уровня Ньютона, вопреки пророчествам Ломоносова. Наверное, это и невозможно было вообще. Грубо говоря: ты можешь проигрывать или выигрывать в футбол, но в обоих случаях ты играешь в футбол, а не в лапту, и это льет воду на мельницу Англии, «раскручивает» Англию, которая футбол породила. И так во всем.
Безумнейшее и головокружительное упоение Европой дало только первенство в светской жизни – таких роскошных балов и салонов, как в Петербурге, не было нигде! Оказывается, обеспечение «материального базиса», материальной независимости, наличие свободного времени, освобождение от нужды не только недостаточное условие для духовного творчества, но и вовсе не необходимое. А, возможно, даже и вредное. Выращенный на всем готовом, воспитанный французским гувернером барчук, как дрессированная обезьяна, мог только имитировать и симулировать некий привнесенный усредненный образец «культурного европейца». Набор необходимых качеств был незатейлив: чтобы пройти тест на культурность и европейскость надо было… «по-французски изъясняться совершенно и писать, легко мазурку танцевать и кланяться непринужденно… чего ж вам больше?» (Пушкин). Зато сколько пафоса, чванства, высокомерия по отношению к холопу, не овладевшему культурной нормой, сколько презрения к «Ваньке»!
Уже поход Наполеона привел нашу проевропейскую элиту в смятение: она не могла понять, как Европа может вообще напасть на Россию? Ведь мы по сути такие же как они, состоим в одних и тех же масонских обществах, посещаем одни и те же салоны, танцуем одни и те же мазурки… После победы над объединенной Европой (а у Наполеона служили все), он стал воплощением всего Запада, а мы его победили. Никто не задался вопросом: как это вообще было возможно? Каким духом?
Парадоксально, но слова Чаадаева о России как самой бездарной и никчемной стране были написаны после победы над Наполеоном, который был воплощением Европы, гением европейского духа, человеком, которому Европа покорилась и служила как в духовном, так и военном смысле. Поэтому когда Чаадаев отправил свои письмена на рецензию Пушкину, тот их просто потерял…
Существует довольно смешная переписка, в которой Чаадаев просит Пушкина вернуть рукописи, а тот игнорирует просьбы. Впрочем, потом Пушкин все же отозвался в том духе, что не знает ни одной страны с более интересной историей, чем российская, и ни в коей мере не желал бы переменить Отечество.
Пушкина привыкли рассматривать как веселого поэта, а саму поэзию родом развлечения. Но на самом деле не бывает великих поэтов, которые при этом не были бы великими мыслителями.
Пушкин не считал, что проект Петра не удался. Напротив, и он, и его молодые друзья, и те же декабристы есть те самые плоды дворянской вольности, то самое поколение творцов, которое не просто учится у европейцев, но и превосходит их. В наших школьных учебниках вот уже полтора столетия пишут форменную клевету на поколение Пушкина вообще и на декабристов в частности. Их представляют какими-то западниками и чуть ли не социалистами. На самом деле движение декабристов было реакцией на бездумную либеральную и прозападную масонскую политику Александра I. Другое дело, что сама форма их выступления была якобинской… Но когда Николай I прочел стихи Кондратия Рылеева, он высказал сожаление, что казнил истинного патриота и большого поэта.
Пушкин был из этого же поколения. Он отнюдь не западник, но и не представитель славянофильства, которое появилось как альтернатива западничеству. Славянофилы, отвергая западническую миссию России, не создавали никакой новой, не изобретали, а просто брали ее из допетровских времен: «Россия, Святая Русь – страна истинного Православия, носительница настоящей веры, в этом были уверены наши далекие предки, и неудачные эксперименты по заигрыванию с Европой, начавшиеся с Петра, это еще раз подтвердили».
С западниками тоже все понятно, хотя, к чести многих из них, можно отметить, что их творчество было своего рода выдающимся вкладом в европейскую культуру. Будем честными: вся «русская культура», которой мы привыкли гордиться, которая признана как мировая культура, это XIX век, это эффект (со столетним запозданием) того освобождения дворянства, эффект петровского проекта.
Пушкин же придерживался некой третьей линии. Во-первых, он не считал прежнюю российскую историю бессмысленной, как западники. Но он и не считал возможным вернуться в допетровские времена, потому что с его точки зрения петровский, европейский, проект оказался неудачным. По Пушкину, петровский проект оказался выполненным и перевыполненным: Петр хотел, чтобы Россия стала первой в Европе – она ею стала. Ведь Европа сама не представляла из себя уже ничего больше, чем балы, салоны, развлечения и тот же милитаризм, получивший законченное выражение у Фридриха Прусского и Наполеона. Что касается лозунгов «cвобода, равенство и братство», cтоль пленительных когда-то, весь мир имел возможность увидеть, чем это все закончилось. Вершина всей европейской культуры – немецкая классическая философия, которая, в свою очередь, достигла кульминации в Гегеле, его устами же заявила, что Наполеон это воплощение абсолютного духа на Земле, и дальнейшая история человечества вообще закончена.
Но Россия-то победила Наполеона! Россия победила высшее порождение Европы! Победила саму Европу в ее высшем проявлении! Победила того, кого вся Европа считала гением и кому поклонилась! Что это должно означать? Это означает, что мы не должны следовать за европейским духом не потому, что мы «другие», или не потому, что этот европейский дух такой великий и нам за ним не угнаться, а потому что мы попросту… превзошли его.
Проект Петра закончен не в связи с неудачей, а в связи с его исчерпанностью. Мы превзошли Европу не потому, что стали просвещеннее или свободнее ее, просто она сама себя исчерпала, не дождавшись, пока Россия ее превзойдет. Уже ранний Пушкин в поэме «Граф Нулин» высмеял Европу.
По сюжету этот «европеец» Нулин (говорящая фамилия) останавливается проездом в доме у русской дворянки. Он снисходительно рассказывает о парижских модах и даже льстит хозяйке, что она де не очень отстала от Парижа. Ночью граф вообразил, что он настолько покорил провинциалку, что в праве рассчитывать на что-то большее, но был с позором изгнан из чужой спальни.
В то же время Пушкин показывает в образе хозяйки не просто жену, верную «традиционному и патриархальному мужу»: она изменяет, но с неким молодым Лидиным, образ которого совершенно не ясен. Но это очевидно не «западник» Нулин и не «славянофил» муж. В образе хозяйки читается сама Россия, которая соблазняет Европу кажущейся доступностью и якобы устремленностью к ней. На самом деле она идет за другим, причем не за своим старым, а за чем-то молодым, новым, неведомым, смеющимся…
Стремиться за Европой, по Пушкину, теперь бессмысленно просто потому, что Европа уже кончилась, осталась в прошлом. Она умирает, катится в бездну. Зачем же бежать за ней или впереди нее?…
Россия как бы осталась одна в чистом поле, без поводыря и идеала впереди, с невозможностью вернуться назад. Ей нужно было породить свою миссию из себя самой, без оглядки на свое прошлое, без оглядки по сторонам. Ей нужно было решиться стать самостоятельной, взрослой. Сделать шаг, который бы выделил ее из всех и благодаря которому уже другие пошли бы за ней как за лидером.
Геополитические предпосылки были налицо. В это время и так в мире без согласия России «ни одна пушка не стреляла». Оставалось решить только духовно-творческую задачу.
Победа над Наполеоном не военное событие и даже не геополитическое. Это культурно-историческое событие, победа более высокого духа над более низким. Могут возразить, что Пушкин писал о чем угодно, но не о Наполеоне и победе над французами, и дескать, для его творчества эта тема маргинальна… Нет. Именно эта победа создала Пушкина. Известно, например, что у Александра Сергеевича был брат Лев, который, по общему признанию, считался гораздо одареннее. Но дар брата не реализовался, потому что на его молодость не выпало великого исторического события, которое бы пронизывало и увлекало, делая неразделимыми собственную судьбу поэта и историческую судьбу России.
Пушкин понимал, что победа была одержана благодаря народу и вопреки элите. Величие Пушкина в том и состоит, что он, воспитанный в деревне простыми русскими людьми, понял, что там, в народе, источник роста и силы государства, его потенции, духовной мощи, а «в свете» – только мертвая форма. Он «лиру посвятил народу своему». И за это был убит светом. Именно убит, причем сознательно.
Интрига против Пушкина – не банальная ревность, а геополитический конфликт, если угодно, схватка в информационной войне, которую затеяли связанные с европейскими дворами противники России (Нессельроде и К
о
В начале XIX века в Европе стало утверждаться мнение, что народный дух является источником позднейших успехов элиты. В конце XVIII века ученая Европа перешла с латыни на языки народные. Этого требования всецело придерживались романтики. Поэтому русофобы уже делали четкую ставку на недопущение свободного развития творческих сил в России. Страна должна была оставаться вечной ученицей Европы. Никаких собственных гениев в ней появляться не должно.
Убийство Пушкина в расцвете лет было сознательной акцией, последствия которой несоизмеримо более тяжкие, чем военное поражение в каком-нибудь региональном конфликте. Пушкин не написал главных своих произведений, а если бы это случилось, то он был бы отнюдь не главным российским поэтом, как сейчас, он мог бы стать и «Платоном и Невтоном» в одном лице, поэтом, чье всемирное историческое значение превзошло бы значение и Гомера, и Шекспира. Пушкин прошел либеральную и романтическую стадии творчества, как раз перед самым убийством он стал зрелым консерватором, чрезвычайно сблизился с «реакционным» царем Николаем I и претендовал на роль его главного советника.
Поскольку Пушкин, по словам Аполлона Григорьева, это «наше все», то получилось, что «наше все» прервалось на самом интересном месте, оно застряло в вечной молодости, чуть дойдя до зрелости. Поскольку Пушкин это наша культурная матрица, то все, что штамповалось потом с этой матрицы, так же оказалось недоросшим, недоделанным, прерванным на полуслове вечно молодым и вечно пьяным. Эта матрица начала штамповать либералов и социалистов в таком количестве, что уже через полвека они переполнили Россию и убили царя, а дальше взяли курс на революцию.