Эвимелех помогал отцу пасти овец и коз, выращивать зерно и фрукты. Суламифь выполняла работу, подходящую ей по возрасту и силам. Она помогала Минухе убирать в доме, который, по обычаю, состоял из двух этажей. На первом, нижнем уровне с земляным полом, куда вела узкая дверь, приходилось тщательно выметать и убирать следы овец и птицы: домашние животные проводили ночь здесь, на нижнем уровне дома. Здесь же постоянно коптила масляная глиняная лампа. Она не только освещала комнату, но и служила источником для разведения огня при приготовлении пищи – в основном в семье Иакова и Минухи ели овощи и чечевицу, хлеб, сыр, фрукты, а мясо – только в редких случаях. Дымохода не было, поэтому стены постепенно покрывались черной сажей, и их тоже надо было чистить. Хлеб Минуха выпекала каждый день, а вот запасы фруктов, зерна, а также различная утварь и инструменты хранились в большом сундуке, на специальных полках и в нишах, проделанных в стенах дома.
На верхнем, открытом благодушному небу этаже семья спала и ела, иногда проводила время в беседах. Сюда можно было попасть по приставной лестнице, гостеприимно ожидающей своих хозяев рядом с увитой виноградными лозами наружной стеной. Дневной отдых в полдень, – когда было особенно знойно и жарко, и работа прерывалась, – члены семьи, находившиеся поблизости от дома, проводили в прохладной тени.
Суламифь заботливо ухаживала за посудой и одеждой, с удовольствием раскладывала зерно и фрукты на крыше дома, примечая, как зеленеет кровля: это ветер заботливо и задорно усеивал семенами крышу, устланную ветвями и шкурами животных, на которых хозяева спали в жаркие ночи прямо здесь, наверху.
Суламифь вставала с рассветом, вместе с Минухой, и, пока мать разводила погасший за ночь огонь, отправлялась за водой. Там у родника Суламифь встречала других девушек и замужних женщин. Они ставили свои кожаные мехи и какое-то время были заняты или разговорами, или другими шалостями: плескались студеной водой, красовались в своих нарядах, поверяли друг другу сердечные тайны.
Однажды, когда Суламифь возвращалась от родника и несла на плечах тяжелый сосуд с водой, Эвимелех завтракал на кровле дома, собираясь в поле к отцу и братьям. Наступило время созревания винограда, и перед юношей лежало несколько кистей с янтарными ягодами. Он думал о том, как благодатна земля, взрастившая эти сочные плоды, как изобретательна и благосклонна к человеку природа. Она подсказала ему, как ухаживать за виноградом и возделывать его лозы. Солнце и тепло научило человека производить вино, столь же ценное, как хлеб в еде и достаток в доме. На сердце Эвимелеха сошла такая истома, такая любовь к жизни, что он осознал, как невероятно счастлив наслаждаться этим утром, этим большим небом. Этим спелым виноградом, внутри которого, казалось, жили солнечные огоньки, щедро подаренные огромным светилом каждой ягоде, и прозрачные золотые брызги, оставленные в плодах гулким дождем и водой из ручья, что там, за холмом. Улыбаясь, он прикрыл глаза и поднял голову к огромному жаркому цветку – солнцу, и долго сидел так, пока красно-зеленые узоры не стали мешать его векам. Первое, что он увидел открыв же глаза – была стройная женская фигура, возникшая как-то вдруг, неожиданно над землей. Фигура плыла и приближалась, и Эвимелеху невольно подумалось, что и родная мать его когда-то вот так же шествовала к своему дому и несла сосуд с живительной влагой, чтобы напоить своего мужа и, возможно, других своих детей… Подобно гибкой виноградной лозе, молодая женщина росла и созревала для семейного счастья – замужества и материнства, а потом какие-то неведомые силы разлучили ее и дитя… Невольно руки его раскрылись навстречу идущей – и тут он понял, что видение его – это Суламифь, маленькая звонкоголосая Суламифь, несущая на своих плечах тяжелые кожаные мехи.
Ему вдруг открылось, что перед ним не просто девочка, названая сестра его, а чудесной красоты девушка, созданная для ласки и любви, нуждающаяся в помощи и защите. Его вдруг уколол ее взгляд, брошенный издалека, в груди заныло и забеспокоилось, а он продолжал пристально следить за ее движениями.
– Что с тобой, Эвимелех? – спросила она, поставив воду в положенное место у белой стены, и с удивлением глядя на него снизу вверх. – Отчего ты так странно смотришь на меня? Может, я окривела и подурнела? Или лицо мое перемазано в глине? Или гадкий паук сидит на моем платье? – она рассмеялась, поднялась на кровлю и протянула руку к юноше, чтобы по детской привычке взять его за запястье и повести за собой. Но, посмотрев в его глаза, она остановилась и отдернула руку. От пристального пытливого взгляда Эвимелеха ей стало неловко прикасаться к нему, лицо ее зарделось, и неведомые доселе стыд и смущение охватили ее. Она сделала несколько шагов вперед, оказавшись спиной к Эвимелеху, и снова спросила: – Что это, Эвимелех?
У меня пересохло в горле и сердце вдруг заколотилось? Что со мной?
– Не знаю, – обернувшись к Суламифь, ответил юноша. И голос его почему-то был хриплым и непослушным. – Не знаю.
И все изменилось для них. Если Эвимелеху приходилось долго бывать в отлучке – в поле или на пастбище, – он с тайным трепетом торопился домой и нес бело-розовые соцветья хны или благоухающие ветви дикой яблони. Она легко и с радостью принимала его дары, приносила воды, чтобы он мог умыться и избавиться от усталости. И у них было время поговорить. Она рассказывала ему о своих снах и мыслях, которые приходили ей на ум в этот день, а он делился впечатлениями об увиденном, о том, что слышал от пастухов и путников, встреченных им на пути к дому.
Время любить пришло неожиданно для Эвимелеха, и ему вдруг открылась глубина и прелесть красоты Суламифи – неброской, скромной и чистой. Отношения их были непорочны, юноша преклонялся перед ее девической хрупкостью и мудростью: ее суждения, на первый взгляд по-детски простоватые и недалекие, на поверку оказывались глубокими и зрелыми. Так однажды Эвимелех поделился с ней своими впечатлениями об увиденном на пастбище:
– Ты знаешь, сегодня я видел, как дикий зверь утащил овцу из соседнего стада. Я был далеко, поэтому не успел помочь отогнать леопарда. И тут неожиданно мне подумалось: а что, если бы зверь схватил меня, Эвимелеха? Я представил, как ты горюешь обо мне, Суламифь, и стало так страшно, так больно… Не за себя, а за тебя, моя любимая.
– Это было бы так печально, Эвимелех. Но знаешь, мне кажется, что ты все равно был бы жив для меня. Я верю, что человек не может покинуть своих любимых, даже если зримо не существует среди них. Я думаю, что ты все равно бы жил во мне, в окружающих меня вещах и предметах. Пока я буду помнить о тебе – ты жив. Только нужно научиться видеть и слышать, чувствовать и понимать.
– Как же научиться этому, Суламифь?
– Не знаю… Может быть, у мудрой природы. Каждое наше пробуждение подобно бархатному полету махаона: словно бабочка с желто-черными крыльями проделывает свой путь – так сменяет солнечный день темную ночь. Каждый год наступает момент, когда многие птицы – скворцы, горлицы, аисты – улетают, но возвращаются вновь. Земля время от времени отдыхает, а потом снова готовится к возрождению. Значит, и человек не может бесследно исчезнуть с лица земли. Человек бессмертен – пока жив в памяти человека, в памяти земли.
– Пожалуй, ты права, Суламифь. И я буду учиться у природы и у тебя… – Эвимелех брал Суламифь за руку, и они молча думали: каждый о своем, но каждый об одном и том же. Они просили бога о том, чтобы узнать о таинстве смерти им пришлось как можно позже. Хотя и знали, что жизнь человеческая – в руках провидения…
Глава 7. Смерть Иакова
А потом стал умирать Иаков. Однажды, возвращаясь с поля, он почувствовал жжение в груди и страшную слабость. Постояв с несколько минут и почувствовав облегчение, он снова двинулся в путь. Придя домой, он поужинал вместе со всеми домочадцами, как обычно, делясь новостями дня, шутил и ласкал свою любимую дочь, обнимал жену. А ночью ему снова стало дурно.
Страшная боль разрывала грудину его, будто в водовороте, закружилось его тело в тщетных попытках унять огонь, сдавливающий нутро. Позвали лекаря, и пока он шел, Иаков метался по дому, почти не слыша, как к нему обращались перепуганные, отчаявшиеся сыновья и жена. Словно демоны вертели его тело: раскачивали, таскали в рваных круговых движениях. Суламифь забилась в угол и сжалась, как будто зверек, загнанный ловким преследователем.
Наконец дождались лекаря.
– Мир вам, добрые люди, – поприветствовал он семейство. – Здравствуй, Иаков.
В ответ Иаков сделал слабую попытку поприветствовать лекаря, но всего лишь несвязные звуки сорвались с его бледных губ.
– О Игаэль, помоги нам! Избавь мужа моего от мучений! Посмотри, как ему плохо! – взмолилась Минуха.
Игаэль принялся осматривать Иакова. Он дал ему вина и смирны и Иакову через какое-то время полегчало. Боль унялась, и он смог лечь. Спустя некоторое время Иакову удалось заснуть.
– Что с ним? – уже в сотый раз спрашивала Минуха.
– Вероятно, большая рана в груди твоего мужа не дает ему дышать и говорить. Крепись, Минуха, ибо дни его сочтены. Не родился еще лекарь, который сумел бы вылечить болезнь твоего мужа. Я оставлю тебе питье, оно поможет облегчить страдания Иакова. Но помочь ему выжить может только бог.
Лекарь ушел, оставив Минуху и ее детей ждать…
С неделю Иаков продолжал бороться с недугом. Шея его отекла, ноги и руки, привыкшие трудиться, болели от долгого бездействия. Сухой кашель надоедливо изводил его и истощал последние силы. Минуха тенью ходила по дому. Иногда она принималась за привычную работу, но чаще сидела рядом с уходящим от нее в неведомый мир мужем и вспоминала их прошлое. Встречу, свадебный пир, рождение детей. Как один день, думалось ей, пролетела вся жизнь. Соблюдая законы милосердия и веры, жили Иаков и Минуха, работая, воспитывая детей своих и сироту Эвимелеха. Какой же грех совершили они, что бог так карает их? Может, слишком ласкова она была к чужому ребенку, ведь знала же она, что больше привязана к нему, нежели к своим кровным детям? Но при этом она всегда была готова на большие жертвы ради них во искупление этого невесть откуда взявшегося греховного предпочтения одного ребенка другим детям. Может, слишком много радости и любви поселилось в их доме, и господь решил, что они могут забыться в своем счастье и перестать чтить его законы, возомнив себя хозяевами своей жизни? Но ведь и радость, и благополучие в их семье – все было плодом огромного труда: каждодневных забот, мудрой предупредительности жены и мужа. Долгими ночами выхаживая детей от болезней, своим участием в их воспитании, поучительными рассказами о собственной жизни, а также историями и сведениями, почерпнутыми из памяти предков, – поднимали Иаков и Минуха своих сыновей и дочь. Чтобы выросли они готовыми к жизненным невзгодам, чтобы трудом и упорством, терпением и выносливостью сумели они добыть себе счастье. Какой же грех совершили они, какой?
Однажды, когда Иаков еще был жив, Минуха увидела, как Суламифь, на плечи которой теперь легло множество обязанностей по хозяйству, несет воду из родника. Рядом шел Эвимелех, так же взваливший на себя тяжелый кожаный сосуд с водой. И вдруг Минуха осознала, что уже не в первый раз она замечает перемену в поведении Эвимелеха и Суламифь. Какая-то особая дружба соединяла их, не дружба брата и сестры. И тогда весь гнев усталой отчаявшейся женщины обрушился на детей. Она объявила Яниву и Эйнату кто виноват в болезни отца и мужа и просила разлучить Суламифь и Эвимелеха.
Эвимелех был определен в пастухи, а Суламифь отправили на виноградники. Отныне их пристанищем стали бело-зеленые склоны земли Израиля, выжженные солнцем и испитые до дна сухими ветрами.
Минуха, обнадеженная тем, что ей открылась причина всех бед, бегала молиться в преддверии Храма. В благодарность богу за достойную жизнь и пищу, которые предшествовали несчастью, она в числе многочисленных паломников несколько раз жертвовала Храму семь ивовых корзин. В одной из них лежали колосья пшеницы, возделанные руками Иакова и его детей. В другой – виноградная кисть, самолично срезанная Минухой дрожащими от горя руками. В третьей – гроздь фиников цвета меди и темной охры, в четвертой – винная ягода, золотистый инжир, прославленный своим свойством исцелять почти любую болезнь, в пятой – сосуд с оливковым маслом, в шестой – стойкий к засухе и щедрый к беднякам ячмень, в седьмой – кисло-сладкие, терпкие на вкус зерна граната, добытые Янивом и Эйнатом у добрых соседей.
Она усердно молилась и сочувствовала соплеменникам во время обряда отпущения козла. Когда священнослужители, коэны, следуя обычаю, привязывали к рогам козла половину куска красной шерсти, она с ужасом ждала: побелеет ли вторая половина шерсти, висящая над воротами в Храм, в тот момент, когда жертвенное животное будет сброшено с высокой скалы, или останется пурпурно-красной? Примет ли небо раскаяние своего народа или отвергнет его как нечистое и неискреннее? В экстазе благословляла она бога, простившего грешников и явившего чудо, когда шерсть в преддверии Храма стала белой. В надежде спешила она домой – увидеть исцеленного мужа.
Но ничего не помогло. Иаков ушел в мир иной. Семья и люди, хорошо знавшие Иакова, искренне плакали и причитали по его смерти. Весь положенный срок, по старинной традиции, носили они грубую одежду из козьей шерсти – власяницу, а Минуха, погрузившаяся в траур, уже не единожды разрывала на себе одежды: новые приступы горя открывали ей глубокие бездны отчаяния, не давая опомниться и отдохнуть. Пока Иакова омывали и заворачивали в чистую льняную ткань, она рыдала и громко звала своего мужа, вопрошала у бога: за что он прибрал отца ее детей? Настал день, когда Иакова положили на носилки, чтобы донести до места, которое отныне должно было служить ему и пристанищем от непогоды и зноя, и ложем. Земля приняла тело Иакова, а большие камни стали защитой от шумных птиц, говорливых дождей и непоседливого ветра.
А вскоре и Минуха последовала за ним. Сраженная горем, она бросилась с высокого уступа на белые каменные глыбы, обвиняя себя в том, что вовремя не сумела предотвратить беду, что, ослепленная видимым благополучием, она, грешная, проглядела болезнь мужа. И новая печаль облачила в траурные одеяния детей Иакова.
Вскоре Янив женился, так как за хозяйством нужно было следить. Жизнь продолжалась, все так же вставало на востоке солнце, все так же осень и зиму сменяли весна и лето. Рос белокаменный Иерусалим, плодоносила земля и река Иордан, словно серебряная нить, нанизывала на себя пустынные и живородящие земли, холмы и низины, собирая на берегах своих шатры рыбаков и пастухов. И в одном из них юноша Эвимелех еще только начинал догадываться, что происходит с ним, какое странное – вызывающее и боль, и восторг – чувство поселилось в душе. Это чувство заставляло его вспоминать некоторые истории Ницана о героях, жертвовавших своей жизнью и достатком ради женщины, мечтать о возможных подвигах во благо девушки, чей образ поселился в сердце. Вот она уронила кувшин в воду, а он, невзирая на глубину и бурный ход источника, достал ей сосуд. И теперь она благодарит его сладким поцелуем и украшает его голову благоухающим венком. Или она подвернула ножку, спускаясь с каменистого холма, рассыпала виноград, и теперь он ласковым прикосновением исцеляет неожиданный недуг и помогает ей собрать сочные плоды. Они встречаются взглядами и тонут, тонут друг в друге, а невидимый теплый свет соединяет их тела и души. Вот страшная болезнь напала на жителей Иерусалима, и Эвимелех спасает себя и возлюбленную, много дней без воды и пищи несет ее на руках и в конце пути падает от слабости и голода, и они вместе уносятся на небеса…