Сыграло свою роль и то, что Лаврентий Павлович создал в системе ГУЛАГа сеть научно-исследовательских учреждений – так называемых «шарашек», где над проектами оборонного значения трудились ученые-заключенные. Часто их и арестовывали только затем, чтобы посадить работать в «шарашке» над темами, интересующими военное и карательное ведомства. Там трудились, в частности, знаменитые конструкторы А.Н. Туполев и С.П. Королев. Одному из сотрудников «шарашки», итальянскому авиаконструктору графу Роберту Оросу ди Бартини, неосмотрительно приехавшему в 20-е годы в СССР строить социализм, а теперь доказывавшему, что ни в чем не виноват, Лаврентий Павлович с веселым цинизмом ответил: «Конечно, знаю, что ты не виноват. Был бы виноват – расстреляли бы. А так: самолет – в воздух, а ты – Сталинскую премию и на свободу». И Бартини действительно повезло. В 1946 году его освободили (правда, Сталинской премии не дали). Граф надолго пережил Берию. Бартини реабилитировали в 1956 году. А умер он в Москве в 1974 году, достигнув почтенного возраста в 77 лет и будучи награжден орденом Ленина.
В августе 1940 года Берия преподнес Сталину большой подарок – организовал убийство его злейшего врага Троцкого. А к крупному провалу советской разведки, не сумевшей узнать о плане германского нападения на СССР, Лаврентий Павлович, строго говоря, прямого отношения не имел. С января 1941 года разведка была передана в ведение нового Наркомата государственной безопасности СССР, который возглавил В.Н. Меркулов. Он, хотя и был протеже Лаврентия Павловича, но звезд с неба не хватал. Тогда же, 30 января 1941 года, Берии было присвоено звание генерального комиссара госбезопасности, эквивалентное маршальскому званию в армии, а с февраля 1941-го он стал заместителем председателя Совнаркома, курирующим органы безопасности и военную промышленность.
5 марта 1940 года Политбюро приняло решение о расстреле пленных польских офицеров и интернированных гражданских лиц польской национальности из числа интеллигенции и имущих классов – почти 22 тысячи человек, в том числе более 14,5 тыс. офицеров. В апреле и первой половине мая его осуществили органы НКВД. По утверждению Серго Берии, его отец на заседании Политбюро выступил против казни поляков: «Свою позицию… он объяснял так: «Война неизбежна. Польский офицерский корпус – потенциальный союзник в борьбе с Гитлером. Так или иначе, мы войдем в Польшу, и конечно же польская армия должна оказаться в будущей войне на нашей стороне». Реакцию партийной верхушки предположить нетрудно – отец за строптивость едва не лишился должности… Но и это не заставило отца подписать смертный приговор польским офицерам».
На решении о расстреле поляков подписи Берии нет – он был лишь кандидатом в члены Политбюро и не имел права решающего голоса. Предложение НКВД о расстреле поляков Лаврентием Павловичем подписано. Однако такое предложение наверняка оформлялось задним числом, уже после того, как политическое руководство приняло принципиальное решение. Невозможно представить себе, чтобы Берия уговаривал Сталина: «Иосиф, давай расстреляем этих проклятых поляков!» А Сталин бы отнекивался: «Нет, Лаврентий, еще не время». Вопрос-то был политический, и решал его Сталин, а не Берия. Инициатива в таком деле могла стоить главе НКВД жизни. Пример Ежова был перед глазами. К тому же еще в феврале 1940 года он предлагал решением Особого совещания отправить пленных польских офицеров в лагеря в восточной части СССР сроком на 8 лет. А заявление Берии с предложением расстрелять поляков – это все равно как заявление любого человека с просьбой о приеме на работу. Человека зачисляют в штат не потому, что он пишет это заявление. Наоборот, это заявление он пишет уже после того, как руководство учреждения принимает решение принять его на работу.
На постановлении от 5 марта 1940 года стоят подписи членов Политбюро, но есть одно примечательное исправление: в составе тройки, которая должна была проштамповать смертные приговоры полякам, первоначально стоявшая в машинописном тексте фамилия Берии вычеркнута и чернилами вписана фамилия Б.З. Кобулова. Это можно расценить как доказательство того, что предложение за подписью главы НКВД составлялось не им и уже после принятия Политбюро принципиального решения. Вероятно, это решение было сначала принято руководящей четверкой в составе Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна, чьи подписи стоят на документе. Отсутствующих Калинина и Кагановича опросили потом по телефону, и они тоже высказались «за». Не стал бы сам Лаврентий Павлович предлагать самого себя в состав тройки, чтобы потом самого же себя и вычеркивать. Вероятнее всего, текст предложения о применении к полякам высшей меры печатали не сотрудники Берии, а секретарь Сталина А.Н. Поскребышев. Думаю, что Берия действительно был против казни поляков и мог попросить Сталина, чтобы его имя было вычеркнуто из числа тех, от лица которых формально будут вынесены смертные приговоры. Принимая во внимание относительный либерализм Берии в бытность его во главе Грузинского ГПУ и его послевоенную позицию относительно объединения Германии в единое буржуазно-демократическое государство, рассказ Серго о возражениях отца против расстрела поляков представляется вполне правдоподобным.
Между прочим, то, что Берия был против расстрела польских офицеров, доказывается материалами расследования катынского преступления специальной комиссией американского сената, изданными в Вашингтоне в 1952 году. Выписку из этих материалов Руденко представил Маленкову 18 июля 1953 года. Она представляет собой допрос сенатором Махровичем анонимного свидетеля, одного из уцелевших польских офицеров из Козельского лагеря:
«Махрович: В первую очередь скажите, кто такой Берия.
А.: Берия является министром внутренней полиции.
Махрович: Он является министром НКВД. Правильно ли это?
А.: Да.
Махрович: Это внутренняя полиция?
А.: Да.
Махрович: Теперь он является вице-премьером России?
А.: Да.
Махрович: Вы не присутствовали при этом разговоре?
А.: Нет, я не присутствовал.
Махрович: Знаете ли вы, когда он происходил?
А.: Это было за несколько дней до моего разговора.
Махрович: Таким образом, в октябре 1940 года?
А.: После 10 октября 1940 года.
Махрович: Знаете ли вы, кто участвовал в разговоре с Берия?
А.: Да, я знаю.
Махрович: Кто они?
А.: Подполковник Берлинг, полковник Горжинский, подполковник Букаенский и подполковник Горчинский…
Подполковник Горчинский рассказал мне об этих беседах, когда он возвратился вечером…
Мы постучали в дверь и были пропущены из наших камер в ванную комнату. Мы уселись в ванной комнате, и он рассказал мне в этот вечер о своей беседе с Берия…
Махрович: Расскажите нам точно, что он вам передал относительно разговора с Берия.
А.: Он сказал, что в разговоре было предложено сформировать бронетанковую дивизию. Берия сказал, что он хочет сформировать бронированный кулак. Берлинг поинтересовался: «Откуда мы возьмем офицеров? Я хотел бы получить своих офицеров из Старобольска и Козельска». Об Осташкове речи не было, потому что в Осташкове были в первую очередь пограничная полиция и охрана. На это Берия ответил, разумеется по-русски, что «мы совершили большую ошибку». И он повторил это дважды: «Мы совершили большую ошибку», «мы совершили большую ошибку».
В других выписках из материалов американской комиссии, предоставленных Руденко Маленкову, приводились показания одного из свидетелей, запротоколированные в 1943 году командованием польской армии Андерса: «…Когда я упомянул в разговоре с комиссаром Берией о большом числе наших первоклассных офицеров из лагерей в Старобельске и Козельске, он ответил: «Составьте список их, однако многих из них больше там нет, потому что «мы допустили большую ошибку».
Во время второго разговора с комиссаром Меркуловым последний еще раз подтвердил содержание указанного комиссаром Берией.
Соответствует подлиннику. Военный штаб, 14 мая 1943 г.
(Печать польского военного командования)».
Выписка из стенограммы допроса полковника американской армии Генри И. Шиманского, произведенного конгрессменом Махровичем.
«Махрович: Вы, возможно, найдете запись беседы с Берия, главой НКВД.
Митчелл: Приложение V к вещественному доказательству 10а содержит запись беседы, на которую вы ссылаетесь. Она находится в части доклада, датированной 6 мая 1943 года.
Махрович: Имеете ли вы запись беседы генерала Берия, в которой он упоминает об ошибке, которую они допустили?
Шиманский: Да.
Махрович: Мне бы хотелось, чтобы вы зачитали ее. Скажите, генерал Берия был генералом, возглавлявшим НКВД, не так ли?
Шиманский: Правильно.
Махрович: Эта беседа произошла когда?
Шиманский: До октября 1940 года.
Махрович: Кто присутствовал на беседе?
Шиманский: На беседе присутствовали Горжинский, бывший подполковник Букоемский и бывший подполковник Зигмунд Берлинг.
Махрович: Кто передал вам запись этой беседы?
Шиманский: Она была взята из одного документа, а генерал Андерс дал мне заверенную копию.
Махрович: Зачитайте, пожалуйста, заявление Берия, сделанное тогда.
Шиманский (читает): «…Согласно письменным заявлениям, находившимся у полковника Горжинского, Берия, когда его спросили о судьбе польских военнопленных офицеров, заявил следующее: «Мы допустили большую ошибку».
Махрович: Это было заявлением генерала Берия, когда его спросили о судьбе польских офицеров?
Шиманский: Да, сэр.
Махрович: Он сказал: «Мы допустили большую ошибку»?
Шиманский: Да, сэр».
«Это мнение Берия было подтверждено народным комиссаром госбезопасности Меркуловым, согласно дальнейшему высказыванию Берия о том, что вышеуказанных офицеров больше не существует. Отсюда вытекает, что с офицерами, интернированными в Козельск и Старобельск, что-то произошло даже до октября 1940 года».
Руденко специально указал: «В МИД СССР хранятся как английский текст, так и русский перевод материалов американской комиссии».
Очевидно, сожаление о том, что расстреляли польских офицеров, Лаврентию Павловичу инкриминировать не решились, поскольку то, что Катынь – советское преступление, Москва официально категорически отрицала. Возможно, в какой-то момент у Маленкова, Хрущева и Руденко была идея списать Катынь на Берию, но, во-первых, в мире бы никто не поверил, что Берия расстрелял польских офицеров без ведома Сталина. А во-вторых, из свидетельств уцелевших поляков ясно следовало, что Берия признавал расстрел в Катыни ошибкой, причем не своей, а нашей, т. е. всего советского руководства.
Кстати сказать, встреча с польскими офицерами осенью 1940 года упоминается в переписке Берии со Сталиным по поводу формирования 238-й польской дивизии, о которой мы скажем ниже.
Какая причина заставила Сталина внезапно отказаться от плана депортации польских офицеров в Сибирь и на Дальний Восток и отдать предпочтение «жесткому варианту» – их скорейшему уничтожению? Судя по ряду признаков, Иосиф Виссарионович еще летом 1940 года планировал напасть на Германию. В этом случае Англия и польское правительство в изгнании, располагавшееся в Лондоне, становились союзниками СССР. Польских офицеров пришлось бы освобождать из лагерей и передавать в распоряжение польского правительства в Лондоне для формирования новой польской армии. Однако подавляющее большинство этих офицеров не питали симпатий ни к Советскому Союзу, ни к коммунизму. Оказавшаяся под их командованием армия была бы лояльна лондонскому правительству, а не Сталину. Сталину же нужна была послушная Польша под контролем полностью зависимого от СССР коммунистического правительства. Поэтому он решил пленных офицеров тайно казнить.
Уже 27 февраля 1940 года в директивах Красной Армии и Флоту в качестве единственного вероятного противника были названы Германия и ее союзники. А ведь в эти дни еще продолжалась советско-финская война, и Англия и Франция всерьез рассматривали отправку крупного экспедиционного корпуса на помощь финнам. Однако не их, а Германию Сталин считал своим главным противником. И неслучайно уже через неделю после решения Политбюро был заключен мир с Финляндией, а освободившиеся войска ускоренным порядком перебрасывались к западным границам. Срок демобилизации призванных из запаса на войну с Финляндией был отодвинут до 1 июля 1940 года. НКВД же успело расстрелять практически всех поляков к моменту начала большого германского наступления на Западе 10 мая 1940 года. Сталин рассчитывал, что вермахт увязнет на линии Мажино, и тогда, через полтора-два месяца активных боевых действий на германо-французском фронте, Красная Армия ударит немцам в тыл, прикрытый лишь десятком второочередных дивизий. Однако Франция окончательно рухнула уже в середине июня, а сам исход кампании не вызывал больших сомнений уже в конце мая. В этих условиях Сталин не рискнул начать наступление, решив получше подготовиться к войне со столь грозным противником.
Характерно, что Сталин, безжалостно расправляясь с польскими офицерами и интеллигенцией, делал это в глубокой тайне, а публично стремился продемонстрировать иностранным наблюдателям уважение к польской культуре и заботу о польском национальном меньшинстве в СССР. Поэтому в Львовский обком КП(б)У его главе Грищуку, а также Хрущеву и Бурмистренко 3 июля 1940 года ушла грозная сталинская шифрограмма: «До ЦК ВКП(б) дошли сведения, что органы власти во Львове допускают перегибы в отношении польского населения, не оказывают помощи польским беженцам, стесняют польский язык, не принимают поляков на работу, ввиду чего поляки вынуждены выдавать себя за украинцев и тому подобное. Особенно неправильно ведут себя органы милиции. ЦК ВКП(б) предлагает вам за вашей личной ответственностью незамедлительно ликвидировать эти и подобные им перегибы и принять меры к установлению братских отношений между украинскими и польскими трудящимися. Советую вам созвать небольшое совещание из лучших польских людей, узнать у них о жалобах на перегибы, записать эти жалобы и потом учесть их при выработке мер улучшения отношений с поляками».
По всей вероятности, в первый момент у Хрущева при чтении этих строк волосы дыбом встали. Как же, только что «лучших польских людей» стреляли под Харьковом, в Катыни и Медном, а тут вдруг изволь налаживай с ними отношения, созывай какое-то там совещание. Правда, совещание это, как сразу, наверное, понял опытный Никита Сергеевич, «для мебели» – чтобы в газетах можно было напечатать.
Бросается в глазах, что, упирая в шифровке на «неправильное» поведение милиции, Сталин адресовал ее не Берии, которому милиционеры непосредственно подчинялись, а только партийным руководителям. Не исключено, что сам Лаврентий Павлович и поставил Иосифа Виссарионовича в известность о «перегибах» в отношении поляков в западных областях Украины. Кроме того, Сталин понимал, что на местах органы НКВД следуют в первую очередь директивам местных партийных вождей, если они, разумеется, не противоречат указаниям Москвы и центрального аппарата НКВД. А поляки и в 20-е, и в 30-е годы числились если уж не поголовно врагами, то нацией, безусловно, подозрительной, среди которой полным-полно шпионов, диверсантов и потенциальных перебежчиков. Так что во Львове органы внутренних дел взялись за преследование поляков с большим энтузиазмом, и потребовался окрик Сталина, чтобы умерить их рвение.