Все, что я говорил, Стаменов слушал внимательно, но своего мнения по поводу этих четырех вопросов не высказывал. Стаменов старался держать себя как человек, убежденный в поражении Германии в этой войне. Быстрому продвижению немцев в первые дни войны он большого значения не придавал. Основные его высказывания сводились к тому, что силы СССР безусловно превосходят силы Германии и, что если даже немцы займут в первое время значительные территории СССР и, может быть, даже дойдут до Волги, Германия все равно в дальнейшем потерпит поражение и будет разбита.
После встречи со Стаменовым я немедленно, в тот же вечер, доложил о ее результатах бывшему тогда Наркому Берия в его служебном кабинете в здании НКВД СССР. Во время моего доклада Берия сделал какие-то записи в своей записной книжке, затем вызвал при мне машину и, сказав дежурному, что едет в ЦК, уехал.
Больше я со Стаменовым на темы, затронутые в четырех вопросах, не беседовал и вообще с ним больше не встречался. Некоторое время продолжалось наблюдение за шифрованной перепиской Стаменова. Результатов это не дало. Однако это не исключает, что Стаменов мог сообщить об этой беседе через дипломатическую почту или дипломатическую связь тех посольств и миссий, страны которых к тому времени еще не участвовали в войне.
Больше никаких указаний, связанных с этим делом или с использованием Стаменова, я не получал. Встречался ли лично Берия со Стаменовым, мне неизвестно. Мне организация подобной встречи не поручалась».
Мы сегодня тоже не можем с уверенностью сказать, имела ли встреча Судоплатова со Стаменовым какие-либо последствия. В своих мемуарах Судоплатов утверждал, будто болгарский посол был завербованным агентом НКВД, однако процитированное выше письмо 1953 года заставляет в этом усомниться. Ведь там Павел Анатольевич ни разу прямо не называет болгарского посла советским агентом. Скорее всего, Судоплатов в мемуарах несколько преувеличил успехи своего ведомства и зачислил русофила Стаменова в настоящие агенты. Тайну же советских мирных предложений Гитлеру в первые недели войны, равно как тайну несостоявшегося нападения Сталина на Германию, мог бы прояснить личный архив Иосифа Виссарионовича. Но, как видно, архив этот основательно почистили его преемники. Даже в папке направлявшихся Сталину сообщений ТАСС – лакуна, приходящаяся на период с 14 апреля по 13 ноября 1941 года. Выходит, даже тассовские сообщения, на полях которых могли остаться красноречивые и саморазоблачительные резолюции, по всей вероятности, просто уничтожили. Если бы документы этого периода не уничтожили, а выделили в отдельную, особо секретную единицу хранения, то вряд ли бы оставили в том же самом досье документы конца 1941 и 1942 года.
Приходилось Лаврентию Павловичу заниматься и чисто военными вопросами. Правда, Берия, хоть и получил после войны высокое звание Маршала Советского Союза, почти не выступал в роли полководца. Единственное исключение – его участие в битве за Кавказ в 1942–1943 годах в качестве представителя Ставки. Но орден Суворова 1-й степени, высшую полководческую награду, Берия получил в 1944 году не за это, а за «образцовое выполнение специального задания правительства» – организацию депортации чеченцев, ингушей, карачаевцев, крымских татар и других народов Северного Кавказа и Крыма.
Вместе с тем ряд советов Лаврентия Павловича по военным делам Сталин порой охотно принимал. Наверное, он запомнил, что именно Берия в самый канун финской войны предупреждал его о плохом состоянии Красной Армии. Вскоре после 22 июня 1941 года Берия предложил назначить командующими стратегическими направлениями героев Гражданской войны Ворошилова и Буденного. При этом никаких иллюзий насчет их полководческих качеств глава НКВД не питал. Берия прекрасно знал, как показал себя Ворошилов в войне с Финляндией. А Буденного год спустя во время битвы за Кавказ Лаврентий Павлович, как мы убедимся, очень резко критиковал. Но назначение хорошо известных народу руководителей Первой конной на высокие посты преследовало прежде всего моральные цели, должно было укрепить в людях веру в победу, в то, что, как и в Гражданскую, Красная Армия одолеет всех врагов. К тому же сами по себе стратегические направления в системе управления войсками представляли собой больше декоративные конструкции, не имевшие реальных рычагов воздействия на ход событий. Все решала Ставка во главе со Сталиным и более молодые командующие фронтами. Потом многие из них, такие как Жуков, Рокоссовский, Конев, Василевский, стали маршалами, Героями Советского Союза, были объявлены главными творцами стратегических решений, обеспечивших успех в битве с коварным врагом. Имя Берии же в связи с войной в положительном контексте не упоминалось никогда. Словно Лаврентий Павлович только тем и занимался в 1941–1945 годах, что сажал и расстреливал невиновных и депортировал «наказанные народы». А ведь все названные маршалы, по утверждению Серго Берии, были совсем не в плохих отношениях с его отцом. Рокоссовский вообще мог испытывать благодарность к Лаврентию Павловичу хотя бы за то, что тот освободил его из тюрьмы. Конечно, делалось все по решению Сталина, но и к исполнителю столь важного для своей дальнейшей судьбы решения Константин Константинович мог испытывать добрые чувства.
Маршала же Жукова, по уверению самого Берии, он просто спас в конце июля 1941-го, когда после поражения под Смоленском Сталин собирался поступить с Георгием Константиновичем, занимавшим пост начальника Генштаба, весьма сурово. И только просьбы Берии, Маленкова и Молотова побудили Сталина ограничиться удалением Жукова из Генштаба и назначением его командующим Резервным фронтом. Это все Лаврентий Павлович писал в письме тем же Маленкову и Молотову уже после ареста, и врать ему в данном вопросе не было никакого смысла.
Берию традиционно обвиняют в жестокости. Вот и в войну приписывают ему одни злодейства. Но посмотрим, а каковы были, например, советские маршалы, считающиеся положительными героями войны. В наших учебниках истории маршал Георгий Жуков предстает главным архитектором Великой Победы, действовавшим часто вопреки мнению Сталина. Он изображен как герой-страдалец, подвергшийся после войны незаслуженной опале со стороны того же Сталина и Хрущева. Да, он был суров, все делал ради народа, ради победы. И достоин вечной памяти и памятников на центральных улицах главных российских городов.
Я хочу процитировать только один документ, который безнадежно губит репутацию «народного маршала» и делает кощунственным всякое его прославление. Это – письмо начальника Главного политического управления Рабоче-крестьянского военно-морского флота армейского комиссара 2 ранга Ивана Рогова секретарю Центрального Комитета ВКП(б) Георгию Маленкову, датированное 5 октября 1941 года: «Начальник Политического управления Балтфлота издал 28.9.41 г. директиву за № 110/с, в которой указывает: «Разъяснить всему личному составу кораблей и частей, что все семьи краснофлотцев, красноармейцев и командиров, перешедших на сторону врага, сдавшихся в плен врагу, будут немедленно расстреливаться, как семьи предателей и изменников Родины, а также будут расстреливаться и все перебежчики, сдавшиеся в плен врагу, по их возвращении из плена».
Я немедленно запросил ПУБалт, на основании каких указаний издана директива, противоречащая указаниям приказа Ставки Верховного Командования Красной Армии № 270.
Член Военсовета КБФ т. СМИРНОВ и начальник ПУ КБФ т. ЛЕБЕДЕВ в своей телеграмме от 4.10.41 г. сообщают, что директива № 110/с составлена на основе шифрограммы командующего Ленинградским фронтом т. Жукова за № 4976, в которой сказано:
«Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны».
Народному комиссару ВМФ т. КУЗНЕЦОВУ и мне неизвестно, что п. 2 приказа Ставки № 270 изменен.
Считаю, что шифрограмма № 4976 командования Ленинградского фронта противоречит указаниям приказа № 27 °Cтавки Верховного Главнокомандования Красной Армии».
Напомню, что драконовский приказ № 270 от 16 августа 1941 года предусматривал только лишение семей попавших в плен красноармейцев государственного пособия и помощи. Жуков же готов был расстреливать даже грудных младенцев – только так можно понимать слова о расстреле всех членов семьи. Политуправление Балтфлота даже не решилось буквально воспроизвести жуковский текст и смягчило его, указав, что после возвращения из плена расстрелу подлежат лишь перебежчики. Сталин, лично продиктовавший приказ № 270, в сравнении с Георгием Константиновичем выглядит истинным человеколюбцем. А уж Лаврентию Павловичу Георгий Константинович мог бы вообще дать большую фору. Берия хоть без нужды людей не губил.
Я не знаю, успели ли кого-нибудь расстрелять по зловещему приказу № 4976 за те несколько дней, что Жуков командовал Ленинградским фронтом, до срочного вызова в Москву после немецкого прорыва под Вязьмой. В прифронтовой полосе семьи пленных, по счастью, вряд ли сыскали за столь короткий срок. А вот десяток-другой красноармейцев, заподозренных в том, что они побывали в плену, расстрелять вполне могли.
Маленков ознакомился с письмом 8 октября, вскоре после катастрофы под Вязьмой, где были окружены силы трех фронтов. Никакой письменной реакции Георгия Максимилиановича пока не найдено. Не исключено, что в дни, когда члены Политбюро ломали голову над вопросом, удержим ли Москву, а Жуков с его чрезвычайной жестокостью казался им последней надеждой на спасение, никаких мер взыскания за людоедский приказ к нему применять не стали. Может быть, Маленков лишь пожурил тезку: не следует, мол, впредь превышать свои полномочия.
И после своего людоедского приказа Георгий Константинович без тени смущения, блестяще сыграв искреннее возмущение, говорил в 1956 году, уже после ХХ съезда, Константину Симонову: «У нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: «Каждый, кто попал в плен, – предатель Родины» – и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть, в сущности, требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей было замучено немцами в плену, умерло от голода и болезней, но, исходя из теории Мехлиса, выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в сорок первом или сорок втором, не лишили себя жизни… Трусы, конечно, были, но как можно думать так о нескольких миллионах попавших в плен солдат и офицеров той армии, которая все-таки остановила и разбила немцев. Что же, они были другими людьми, чем те, которые потом вошли в Берлин? Были из другого теста, хуже, трусливей? Как можно требовать огульного презрения ко всем, кто попал в плен в результате всех постигавших нас в начале войны катастроф?..»
И на самом деле толку от драконовских приказов, типа сталинского и жуковского, было чуть. После приказа № 270 последовали грандиозные котлы под Киевом и Вязьмой, в каждом из которых были пленены по 660 тыс. красноармейцев, после шифрограммы № 4976 было харьковское окружение с 240 тыс. пленных, и два окружения в районе Ленинграда – 2-й ударной армии весной и осенью 1942 года, в ходе которых были захвачены десятки тысяч пленных. Число красноармейцев, попавших в плен, определялось конкретной оперативной обстановкой, а отнюдь не масштабом и суровостью репрессий за сдачу в плен. Угрозы расправиться с семьей скорее могли побудить солдат к дезертирству. Кто потом установит, пропал ли он без вести или сдался в плен!
Странно убеждать нас, будто Жуков не просто верующий, но и человек, живший по христианским заповедям. Когда настоятель Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Кирилл писал дочери Жукова Марии об ее отце: «Чувствуется, что душа его христианская… Печать избранничества Божия на нем чувствуется во всей его жизни», то не знал о том, что маршал готов был истреблять даже грудных младенцев. Жукову нельзя ставить памятники, тем более сравнивать его подвиги с подвигами Святого Георгия. Если мы хотим сохранить в наших детях хоть какое-то нравственное начало, то в учебниках истории этот персонаж должен стоять не в одном ряду с Суворовым и Кутузовым, а рядом со Сталиным и Ежовым, Абакумовым и Берией. Разве что Лаврентий Павлович, который в Бога все-таки верил, детей расстреливать не призывал.
Публикация мной расстрельного приказа маршала Жукова в номере «Известий» от 29 сентября 2000 года вызвала ряд интересных откликов читателей, доказывающих, что отношение к красноармейцам на протяжении всей войны оставалось в духе этого приказа, действовавшего не более десяти дней. В частности, инвалид войны из деревни Лужки Тверской области Павел Соловьев утверждает: «Сегодня, через 55 лет мы обязаны здраво осмыслить все, что было. Мне было 17 лет, когда я попал на фронт. Около года я был на переднем крае этой войны, где смерть ежесекундно висела над головой и человеческая жизнь не стоила ломаного гроша. Это была гигантская мясорубка, перемалывающая миллионы человеческих жизней. Причем надо признать установленный факт, что немцев погибло около пяти миллионов, а наших в пять раз больше». Он приводит случай из собственного боевого опыта на Курской дуге: «Мы стояли в обороне. Ночью со стороны противника слышался гул моторов, который становился все громче. Пополз слух, что это немецкие танки. И действительно, только рассвело, показались танки. Это было первое появление немецких «тигров». Они медленно приближались, стреляя на ходу. Позади танков шли автоматчики. У нас на огневой, как назло, не оказалось бронебойных снарядов, были только осколочные. Командир приказал мне сбегать в тыл и поторопить доставку. Я сломя голову без оружия и пилотки побежал выполнять приказание. Тут я заметил, что по всему полю, пятясь, отступает пехота. Среди отступающих я заметил капитана, который матерясь пытался остановить солдат. Причем он расстреливал каждого, к кому подбегал. Я бежал прямо на него. В этой ситуации я не мог объяснить причину, зачем я бегу и куда. Он подбежал ко мне: «Где твое оружие, сволочь?» и в упор выстрелил в меня. Пуля просвистела над ухом. Я упал на землю и с ужасом ждал контрольного выстрела. Но капитан был уже далеко от меня. Он расстреливал каждого, к кому подбегал. Я поднялся и побежал на передовую в свой расчет. Снаряды нам подвезли. Мы отбили танковую атаку, потеряв 2/3 своего батальона. После боя меня бил озноб. Смерть тебя ждала не только впереди, но и сзади. О войне написано много. Но вся правда еще не написана. Для меня правдиво о войне писали только писатели Вячеслав Кондратьев, Василь Быков да еще Виктор Астафьев».
В свете этого свидетельства можно предположить, что шифрограмма № 4976 за те десять дней, что действовала, успела претвориться в жизнь. Как и приказ № 270, она призвана была запугать бойцов и командиров, но без реального претворения в жизнь угроза действует слабо. До семей пленных, конечно, добраться не успели, а вот расстрелять несколько десятков красноармейцев, обвиненных в том, что побывали в плену, вполне могли.