Эта история нисколько не помешала свадьбе Григория. В 1890 году он женился на крестьянке Прасковье Федоровне Дубровиной, которая была на два года старше его и, как и его родители, происходила из государственных крестьян. Она родила троих детей: Димитрия (в 1896 году), Матрену и Варвару. Еще был сын-первенец, который прожил всего несколько месяцев.
Матрена так описывала свою мать: «На гуляниях отец и встретил свою суженую.
Она была высокой и статной, любила плясать не меньше, чем он. Наблюдавшие за ними односельчане решили, что они – красивая пара. Ее русые волосы резко контрастировали с его каштановой непокорной шевелюрой, она была почти такого же высокого роста, как и он. Ее звали Прасковья Федоровна Дубровина, Параша. Моя мама…
Мама была доброй женщиной, очень терпеливой. Она всегда уважала отца, сносила все тяготы, связанные как с жизнью вместе с ним, так и с разлукой».
Уже в юные годы за Распутиным будто бы водились чудесные свойства. Дочь Матрена писала: «От деда я знаю о необыкновенной способности отца обращаться с домашними животными. Стоя рядом с норовистым конем, он мог, положив ему на шею ладонь, тихо произнести несколько слов, и животное тут же успокаивалось. А когда он смотрел, как доят, корова становилась совершенно смирной.
Как-то за обедом дед сказал, что захромала лошадь, возможно, растянула сухожилие под коленом. Услыхав это, отец молча встал из-за стола и отправился на конюшню. Дед пошел следом и увидел, как сын несколько секунд постоял возле лошади в сосредоточении, потом подошел к задней ноге и положил ладонь прямо на подколенное сухожилие, хотя прежде никогда даже не слышал этого слова. Он стоял, слегка откинув назад голову, потом, словно решив, что исцеление совершилось, отступил на шаг, погладил лошадь и сказал: «Теперь тебе лучше».
После того случая отец стал вроде ветеринара-чудотворца и лечил всех животных в хозяйстве. Вскоре его «практика» распространилась на всех животных Покровского. Потом он начал лечить и людей. «Бог помогал».
В Петербурге отец привлечет к себе внимание великого князя Николая Николаевича как раз тем, что вылечит его любимую собаку, казалось, безнадежно больную».
Дочь также утверждала, будто отец всегда чувствовал ложь. Однажды он якобы предупредил отца, что торговец, нахваливающий ему лошадь, врет. Отец не послушал Григория, а лошадь вскоре околела. Впрочем, для того чтобы понять, что кто-то врет, чудесными способностями обладать не надо. Достаточно быть хорошим психологом, которым Распутин, несомненно, являлся.
Односельчане рано заметили за Распутиным стремление взять, что плохо лежит. Один из них показывал, что однажды он поймал Григория на мелкой краже и «ударил его колом настолько сильно, что у него из носа и рта ручьем потекла кровь, и он, потеряв сознание, упал на землю». Его близких друзей-конокрадов (по-нынешнему – автоугонщиков) выслали по приговору сельского схода, однако к нему самому эту меру не применили из-за недостатка улик. Замечу, что до уголовного суда дела о конокрадстве, как правило, не доходили. Крестьяне, для которых потеря лошади часто означала разорение и угрозу голодной смерти, с конокрадами расправлялись жестоко и своим судом, нередко калечили их и даже убивали.
Отец увлечение сына религией не оценил, видя в этом лишь предлог, чтобы отлынивать от работы. Распутин дома все больше чувствовал себя чужим и пустился в странствования.
В 1893 году Распутин странствовал по святым местам России, побывал на горе Афон в Греции, потом в Иерусалиме. Он встречался и завязывал контакты со многими представителями духовенства, монахами, странниками. У Григория Ефимовича проявились хорошие гипнотические способности. Он считался хорошим целителем и действительно частенько излечивал невротических больных. Постепенно его слава росла, но в столицах его еще не знали.
На пути к царской семье
В 1900 году Распутин отправился в новое странствие в Киев. На обратном пути он несколько месяцев прожил в Казани, где познакомился с отцом Михаилом из Казанской духовной академии и приехал в Петербург к ректору духовной академии епископу Сергию (Страгородскому), очевидно, заручившись рекомендацией ректора Казанской духовной академии епископа Алексия (Молчанова). В дальнейшем именно Алексий закрыл дело по обвинению Распутина в хлыстовстве.
В 1903 году инспектор Санкт-Петербургской академии архимандрит Феофан (Быстров), являвшийся также духовником царской семьи, познакомился с Распутиным, представив его также и епископу Гермогену (Долганову). Сначала в Петербурге Распутин жил в монастырской гостинице, затем – в квартире протоиерея Иоанна Восторгова на Караванной, 11.
По словам Матрены Распутиной, Петербург отцу не понравился: «Потом он говорил мне, что ему душно здесь. Нежелание свое сразу уехать обратно объяснил так: «Меня держит здесь».
За Распутиным тянулась слава ясновидящего и целителя. Есть свидетельства, что он обладал необычайной силой внушения. Многие из его собеседников вспоминали его пронзительный, гипнотизирующий взгляд. Распутин брался лечить людей без всяких инструментов и лекарств. По меньшей мере в трех случаях, зарегистрированных высокопрофессиональными врачами, он оказал помощь пациентам, находившимся в почти безнадежном состоянии. Скорее всего, болезнь этих людей имела невротическое происхождение, чем и объяснялись успехи чудотворца-целителя.
По словам Матрены Распутиной, «отец никогда не скрывал, что бывал на радениях хлыстов, но точно так же он никогда не говорил, что разделяет их взгляды».
В 1903 году в Тобольскую консисторию поступило донесение от местного священника Петра Остроумова о том, что Распутин странно ведет себя с женщинами, приезжающими к нему «из самого Петербурга», об их «страстях, от которых он избавляет их… в бане»… о том, что в молодости Распутин «из своей жизни на заводах Пермской губернии вынес знакомство с учением ереси хлыстовской». В Покровское был отправлен следователь, но ничего порочащего он не обнаружил, и дело было сдано в архив. В Сибири совместные походы в баню мужчин, женщин и детей были обычным делом.
В 1904 году Распутин, очевидно при содействии архимандрита Феофана, переехал в Петербург, где стяжал у части великосветского общества славу «старца», «юродивого», «божьего человека», что «закрепляло в глазах петербургского света позицию «святого».
Отец Феофан рассказал о «страннике» дочерям черногорского князя (впоследствии короля) Николая Негоша – Милице и Анастасии. Сестры и поведали императрице Александре Федоровне о новой религиозной знаменитости. Так началось роковое знакомство Распутина с царской семьей.
Князь Николай Давыдович Жевахов, бывший товарищ обер-прокурора Святейшего Синода, утверждал, что «появлению Распутина в Петербурге предшествовала… громкая слава. Его считали если не святым, то, во всяком случае, великим подвижником. Кто создал ему такую славу и вывез из Сибири, я не знаю, но в обрисовке дальнейших событий тот факт, что Распутину не нужно было пробивать дорогу к славе собственными усилиями, имел чрезвычайное значение. Его называли то «старцем», то «юродивым», то «божьим человеком», но каждая из этих платформ ставила его на одинаковую высоту и закрепляла в глазах петербургского света позицию «святого».
Как ни странно сопоставлять имя Распутина с именем «святого», однако в моих словах не содержится никакого преувеличения. Утверждать, что никто не считал его таковым, так же нельзя, как нельзя утверждать и противное. Одни искренно считали его облагодатствованным, другие не менее искренне видели в нем воплощение дьявольских сил».
«Святым», по словам Жевахова, Распутина считали царь и царица, епископы Феофан и Гермоген, А.А. Вырубова, ее шурин А.Э. фон Пистолькорс, а также узкий круг петербургской аристократии. «Чертом» же Григория Ефимовича считали представители либеральной общественности, печати и Государственной думы, и, по выражению Жевахова, «толпа, какая увеличивалась по мере удаления от столицы и того места, где жил и действовал Распутин».
Жевахов полагал, что «Распутин не только ничего не делал для того, чтобы его считали святым, а, наоборот, до крайности тяготился таким отношением к себе».
Петр Николаевич Ге, сын известного художника, однажды встретился случайно с Распутиным в вагоне железной дороги и спросил его: «Почему Вами так интересуются и возят Вас из дома в дом?»
«А это, миленькой, потому, что я знаю жизнь», – ответил Распутин.
Ге с улыбкой спросил: «А Вы действительно ее знаете?»
Распутин улыбнулся и честно признался: «Нет, я ее не знаю, но они думают, что я знаю… Пущай себе думают».
По словам Матрены Распутиной, «Иоанн Кронштадтский, искренне расположившийся к отцу, познакомил его с Гермогеном Саратовским, в то время одним из самых популярных церковнослужителей в России; монахом Иллиодором (в миру – Сергей Труфанов), известным тогда суровыми проповедями, собиравшими огромные толпы слушателей; и архимандритом Феофаном, инспектором Духовной академии Санкт-Петербурга, духовником семьи императора». Будто бы вскоре после знакомства Иоанн Кронштадтский предложил Распутину стать членом «Союза истинных русских людей». Этот союз, вскоре влившийся в «Союз русского народа», возник в 1905 году, а о. Иоанн стал членом «Союза русского народа» только в 1907 году как индивидуальный член. 15 октября 1907 года, за год и 2 месяца до кончины, он был избран пожизненным почетным членом Союза. Распутин же познакомился с Иоанном Кронштадтским не позднее 1904 года. Матрена в своих мемуарах говорит, что «членами этого Союза уже был цвет духовенства, в том числе Гермоген, Феофан и Иллиодор, а также кое-кто из землевладельцев и аристократов, причем «отец был счастлив войти в их круг». Видную роль в Союзе играл князь Владимир Мещерский.
Матрена Распутина описывает со слов отца весьма благостную встречу с о. Иоанном Кронштадтским: «Люди, обладающие духовным зрением, узнают друг друга. Архимандрит Иоанн (здесь явная ошибка. О. Иоанн Кронштадтский, представитель «белого» духовенства, был протоиереем, но не архимандритом. Правда, детей у него не было, поскольку, как говорится в его «Кратком житии», супруги «приняли на себя подвиг девства». – А.В.) вышел из алтаря, остановился перед отцом, взял его за руку и заставил встать.
Сказал, что почувствовал присутствие отца в храме:
– В тебе горит искра Божья.
Отец попросил благословения у архимандрита.
– Господь тебя благословляет, сын мой, – ответил тот.
В тот день отец принял причастие из рук Иоанна Кронштадтского, что было большой честью.
После архимандрит позвал отца к себе.
Отец рассказал Иоанну о себе все. «Как на духу». Впрочем, он и воспринимал происходящее как продолжение исповеди, начатой еще в храме во время службы.
Разумеется, рассказал и о явлении Казанской Божьей Матери, о смутных догадках, наполнивших его после этого. Рассказал о том, что пришел в Петербург как бы не по своей воле:
– Вело меня сюда…
Архимандрит слушал отца, не перебивая. Когда отец закончил говорить, спокойно сказал:
– Бог привел, значит, так тому и быть.
У отца вырвался вопрос:
– Чему быть?
Архимандрит так же серьезно ответил:
– А что Бог даст, тому и быть. Его слушай, он вразумит».
Священномученик протоиерей Философ Орнатский, настоятель Казанского собора в Санкт-Петербурге, описывал в 1914 году, через шесть лет после смерти Иоанна Кронштадтского, его встречу с Распутиным: «О. Иоанн спросил «старца»: «Как твоя фамилия?» И когда последний ответил: «Распутин», сказал: «Смотри, по фамилии твоей и будет тебе».
Заметим, что о. Иоанн не был одинок в негативной оценке дел и личности Распутина. Его критиковали и другие представители духовенства, в том числе и настоящие старцы. В частности, схиархимандрит Гавриил (Зырянов), старец Седмиезерной пустыни, очень резко высказывался о Распутине: «Убить его, что паука: сорок грехов простится…»
Стоит отметить, что о. Иоанн Кронштадтский в конце жизни весьма критически относился к царствующему императору, особенно после проигрыша Русско-японской войны и Октябрьского манифеста, ограничившего самодержавие. В «Предсмертном дневнике» о. Иоанн писал: «Не скорби безутешно о злополучии отечества, о проигранных войнах… о потере военных кораблей… о громадных потерях государства от поджогов… Скорби о том, что ты плохо подвигаешься к отечеству нетленному, вечному, на небесах уготованному, что сердце твое далеко от Бога. Земное отечество страдает за грехи царя и народа, за маловерие и недальновидность царя, за его потворство неверию и богохульству Льва Толстого и всего так называемого образованного мира министров, чиновников, офицеров, учащегося юношества. Молись Богу с кровавыми слезами о общем безверии и развращении России… Господи, да воспрянет спящий царь, переставший действовать властью своею; дай ему мужество, мудрость, дальновидность».
Не исключено, что в начале знакомства о. Иоанн действительно привечал Распутина, видя в нем истинного «старца». Однако в дальнейшем близость Распутина к царской семье, где он лишь укреплял Николая II в его слабости, равно как и развратный образ жизни Григория Ефимовича, оттолкнули от него о. Иоанна, который и осудил его в конце жизни.
Распутин сам похвально отзывался об Иоанне Кронштадтском в своей книге 1915 года, но поскольку это было уже после смерти о. Иоанна, сейчас нельзя уже с уверенностью сказать, как именно относился о. Иоанн к Распутину в конце жизни. Но, во всяком случае, публично он «старца» никогда не осуждал.
1 ноября 1905 года император Николай II среди прочего записал в своем дневнике: «В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губ. Вечером укладывался, много занимался и провел вечер с Аликс».
Это было первое знакомство императора со «старцем». Упоминание присутствовавших при этом княгинь-черногорок доказывает, что именно они представили Распутина царской семье.
По мнению князя Николая Давидовича Жевахова, бывшего товарища обер-прокурора Святейшего Синода, «неизбалованный любовью общества, видя вокруг себя измену и предательство, тяготясь придворною сферою, с ее ложью и лукавством, государь сразу же проникся доверием к Распутину, в котором увидел прежде всего воплощение русского крестьянства, какое так искренно и глубоко любил, а затем и «старца», каким его сделала народная молва. Такому впечатлению способствовала, конечно, и манера Распутина держать себя. Я подчеркивал уже эту манеру, когда говорил, что Распутин совершенно не реагировал на окружающую обстановку, которая нисколько его не связывала, и держал себя совершенно свободно, не делая различия между людьми».
Распутин прежде приобрел влияние на Александру Федоровну тем, что облегчал страдания цесаревича Алексея, больного гемофилией. Николай II и Александра Федоровна искренне уверовали, что молитвы «старца» могут облегчить страдания наследника. По словам секретаря Распутина Арона Симановича, «с первой же встречи с царевичем он отнесся к больному мальчику с особенной предупредительностью. Он владел даром влиять на людей успокаивающим образом. Его спокойствие и уверенное обращение сильно влияли на людей. Его особенное искусство воздействовать на больных сразу поставило его в надлежащее положение у кровати страдающего мальчика.