Два раза в неделю я подрабатывала секретаршей у нескольких модных фотографов и их друга-художника, который вечно носил все синее и жил с такой же синей женой и ребенком, в синем доме с синими коврами и синей мебелью, с синими картинами на синих стенах. Когда я начала носить оранжевое, он подумал, что я сошла с ума! Он позвонил фотографам и взволновано сообщил им, что я тронулась рассудком, потому что начала медитировать. Они ужасно удивились и сказали, что из всех, кого они знают, мне меньше всего нужна медитация. «Ты же всегда такая счастливая и расслабленная», – недоумевали они.
Двое других моих знакомых отвели меня в сторону и очень серьезным тоном спросили, не употребляю ли я наркотики. «Нет, – громко ответила я, – я медитирую».
Раз в неделю я работала на одного актера, была его, как он сам выражался, личным ассистентом. На самом деле, большую часть времени я лишь слушала его болтовню. Он был чрезвычайно красивым, богатым молодым человеком. Однако время от времени он напивался, ломал всю мебель и разбивал окна, отчего его руки все время были в кровавых ссадинах. Он сказал, что медитация – это пустая трата времени и что он никогда в жизни не даст мне денег, хотя мог бы.
Вскоре я поняла, что очень хочу увидеть человека, придумавшего все то, что так сильно изменило мою жизнь. Я не могла дождаться того дня, когда же, наконец, приму саньясу. Церемония посвящения проходила в Лондоне, и вел ее Шьям Сингха, человек, обладающий мятежным духом; это был настоящий тигр с горящими желто-зелеными глазами, невероятно харизматичный и мудрый. Тогда он мне очень помог, но вскоре наши пути разошлись. Он вручил мне бумагу, на которой рукой Ошо было написано мое имя – Ма Дхарма Четана. В те дни было новолуние в Скорпионе, в Восьмом доме зодиака, и я чувствовала, что это благоприятное начало для моей новой жизни.
В своем первом письме к Ошо (я обратилась к нему как к «Господину полной луны», что и является значением слова Раджниш{ Раджниш – Ачарья Шри Раджниш, затем Бхагван Шри Раджниш, затем Шри Раджниш Зорба Будда. Так звали Ошо до начала 1989 года.}) я написала, что слышала его слова о пути, но чувствую себя настолько потерянной, что не могу отыскать даже собственные ноги, чтобы хотя бы поставить их на путь. И получала ответ: «Приезжай, просто приезжай, с ногами или без». Так романтично – и с юмором. Было ощущение, что Ошо подмигнул мне и улыбнулся.
Я назначила дату своего отъезда в Индию. У меня не было денег, но я решила, что поеду в любом случае, и неважно, будет у меня билет или нет.
Я собрала все, что у меня было, как будто и не думала возвращаться. Двух своих кошек я отдала одной эксцентричной старушке, жившей в деревне. У нее и без того было сотни две котов. Моих же она поместила в отдельный домик, стоявший у нее в саду.
Собаку ши-тцу по кличке Бест я отвезла родителям в Корнуолл. Они, кстати, довольно легко восприняли мой «новый каприз, который скоро пройдет». Мама даже каждое утро ходила со мной на берег, где я делала «Динамическую». Гуляя вместе со мной по нашему небольшому городку, она время от времени останавливалась и с гордостью сообщала соседям и лавочникам, что «наша Сандра теперь медитирует». Но через несколько дней она забеспокоилась, решив, что медитировать каждое утро – это уж слишком. «Ты либо сойдешь с ума, либо попадешь в монастырь», – с тревогой сказала она. Моя мать была прекрасна в своей наивности. А отец обладал отличным чувством юмора. Я попрощалась с бабушкой, братом и сестрой. Обнимаясь с родителями, я плакала. А потом долго махала им рукой, высунувшись из окна поезда, отъезжавшего от перрона старенькой станции на холме в Лизкирд. Я думала, что уезжаю навсегда и никогда больше не увижу своих родных.
Лоуренс отвез меня в Лондонский аэропорт и пожелал мне счастливого путешествия во внутренний мир, в то время как он сам отравлялся в путешествие по миру внешнему – от Голливуда до примитивных племен Новой Гвинеи. Мы не знали, встретимся ли мы когда-нибудь еще. Со слезами на глазах я спросила: «Как ты думаешь, я смогу там заниматься йогой?» Он обнял меня одной рукой и сказал: «Там можно много чем заниматься, и я уверен, ты многому научишься».
Глава 2
Светящаяся темнота
Проведя всего лишь ночь в индийском отеле в Пуне, я решила оставить поиски истины. Снаружи отель выглядел еще куда ни шло. Я очень устала, поскольку была потрясена и шокирована тем, что увидела в Индийском аэропорту и на вокзале. Мне показалось, что это вовсе не вокзал, а лагерь для беженцев: целые семьи спали на грудах тюков прямо посреди платформы, по которой оголтелые пассажиры сновали туда-сюда. Голодные оборванцы и калеки тянули меня за одежду, требуя какой-нибудь подачки. Они смотрели на меня так, будто хотели целиком меня проглотить. Носильщики и таксисты кричали друг на друга, и в какой-то момент дело даже дошло до драки. Один из них ударил другого по лицу и начал душить – и все из-за клиентов. И везде толпы народу. Просто какое-то демографическое наваждение!
В номере отеля на стене я увидела самое отвратительное чешуйчатое существо, которое когда-либо встречала. Это был огромный таракан длиной около восьми сантиметров, и он на меня полетел. Тогда уже «взлетела» я. Я кричала так громко, что ко мне стали стучаться.
Я до сих пор помню, какое удивление и недоверие отобразилось на лице хозяина отеля, когда он понял, что весь этот шум-гам из-за безобидного таракана.
Повернув в ванной кран, я с удивлением обнаружила, что вода протекает сквозь раковину и льется прямо мне на ноги. Видимо, строители что-то недоделали, потому что трубы, соединяющей раковину со сливом, просто не было. Я пошла к портье и попыталась объяснить, что случилось. Но потом взяла менеджера за руку, отвела в номер и показала ему раковину без дна. Однако он так и не понял, в чем, собственно, проблема. Других свободных номеров в отеле не было.
Кровать представляла собой металлическую раму, выкрашенную когда-то в голубой цвет. Пружины кровати торчали в разные стороны и больно врезались в тело через очень тонкий матрас. Сверху лежали две истертые простыни, которые уже очень давно не менялись. Но самым ужасным была нарисованная на стене кровавая свастика. Я решила, что это знак какой-нибудь черной магии. Тогда я еще не знала, что свастика – это буддийский символ, означающий удачу. А Гитлер, случайно или нет, перевернул ее, и она стала символом зла. К тому же она была нарисована не кровью, а травкой, которая, если ее пожевать, становится красной. У нее такое же действие, как и у табака. Эта травка очень популярна в Индии, и ее остатки можно встретить повсюду, индусы сплевывают их где попало.
Было поздно, и я не хотела выходить на улицу, полную несущихся куда-то сумасшедших людей. Поэтому я сидела всю ночь, одетая, на кровати, не решаясь на нее лечь, и плакала.
В какой-то момент я все же уснула, свернувшись калачиком. Разбудили меня громкие звуки радио, передававшего музыку из индийского кинофильма, и крики людей в коридоре. Проснувшись, я решила устроить себе короткий отдых там, где есть солнце, и затем вернуться в Лондон. Но у меня с собой было несколько книг, которые я должна была передать в библиотеку ашрама. Так что я взяла рикшу и отправилась в ашрам. Оттуда я собиралась поехать на побережье. Но едва я ступила одной ногой на землю, выбираясь из повозки, как, подняв глаза, увидела перед собой Риши. Это был он, тот мужчина из моего сна, который вручил мне «подарок» за то, что я усердно работала целых два года. Риши отвел меня к себе домой, нашел для меня кровать, и там я провела целую неделю. Только после этого я пришла в себя.
Я начала посещать беседы, проводившиеся на хинди. Ошо в то время давал дискурсы каждое утро: один месяц – на хинди, следующий месяц – на английском. В тот месяц беседы шли на хинди. Поначалу я не могла оценить всю красоту и грацию Ошо, но что-то в нем определенно было. Мастер находится на таком уровне сознания, что обычному человеку трудно его понять. Только скрытая, мистическая часть человека, та, которая может чувствовать волшебство жизни, как-то находит путь к Мастеру и узнает его.
Слушать непонятный язык два часа, сидя на мраморном полу, кажется полнейшим сумасшествием. Но зал Чжуан-цзы, с его невероятно высокой крышей, поддерживаемой колоннами, был открыт со всех сторон. За ним начинался сад, такой роскошный и экзотический, что сидеть в этом зале было одно удовольствие. А голос Ошо, говорившего на хинди, звучал для меня как самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышала. Я не пропустила ни одного дискурса. Они нравились мне даже больше, чем на английском.
Во время муссонов, в сезон дождей людей в ашраме было мало (иногда не больше ста человек). Я слушала, как дождь барабанит по листьям окружающих нас джунглей. В такие дни было очень легко погрузиться в медитацию, даже не заметив этого. Обычно дискурсы шли два часа и заканчивались фразой на хинди «Адж Итна Ии» (на сегодня достаточно), и я каждый раз думала: «Ой, нет! Я ведь только что села». Я сидела и чувствовала такой прилив энергия, что заполняла собой весь зал, я словно скакала, как дикий жеребец: голова закинута назад, грива развивается. Но в тот момент, когда я успокаивалась и затихала, раздавались эти последние слова: «Адж Итна Ии». Приближаясь к завершению дискурса, Ошо всегда понижал голос, и человек мягко пересекал границу забвения. Рядом с Ошо время теряло свое значение: два часа легко могли превратиться в две минуты.
Я чувствовала себя невероятно живой, как будто Ошо дал мне новую жизнь. Конечно, раньше я как-то существовала в теле и даже наслаждалась происходящими событиями, но теперешняя жизнь была качественно другой.
В первые несколько дней после того, как я начала ходить на дискурсы, со мной стало твориться что-то странное. Я выходила из зала и бежала прямиком в туалет. Там меня рвало. А оставшуюся часть дня я чувствовала себя отлично. Но на следующее утро повторялось все то же самое. Я ничего не могла с собой поделать. Я не хотела бросать дискурсы, потому что они мне очень нравились, но я и не могла написать Ошо: «Возлюбленный Мастер, твои дискурсы выворачивают меня наизнанку». Поэтому я продолжала слушать беседы, а после извергать из себя все то, что накопилось во мне за много лет.
Когда приступы тошноты закончились, я начала плакать. Каждое утро я выбегала из зала и, найдя в саду уединенное место, рыдала навзрыд. Иногда я продолжала всхлипывать и вытирать слезы до самого обеда. Так продолжалось несколько месяцев. Я не понимала, отчего я плачу. Мне не было грустно, наоборот: меня переполняло столько всего, что я не могла не расплакаться.
Когда человек начинает медитировать, его тело реагирует на это определенным образом довольно часто. Когда мы медитировали в горах или на медитационных группах, нас иногда тошнило. Но Ошо каждый раз рекомендовал нам не бежать сразу к врачу, а подождать пять дней. Подобные приступы обычно проходили сами собой, и медицинская помощь оказывалась не нужна, поскольку такие болезни чаще всего «обитают в голове». Совершенно очевидно, что тело и ум связаны между собой, и что если эту связь понять, то можно избежать многих неприятностей.
Каждый раз, когда заканчивался очередной месяц, и язык дискурсов менялся с хинди на английский или наоборот, я удивлялась, что все еще в ашраме, с Ошо. И хотя я приехала «навсегда», тем не менее, я не могла сказать, как долго я здесь еще пробуду. Риши к тому времени всерьез занялся своим духовным развитием. Он дал обет безбрачия и ел только бурый рис. Поэтому, позволив мне пожить у него несколько недель, он все же попросил меня найти другое жилье.
Когда я приняла саньясу, мужчины-саньясины казались мне слишком мягкими и женственными. «Ну, похоже, моей любовной жизни пришел конец, раз уж я решила идти этим путем», – говорила я сама себе. Но мне было все равно. В свои двадцать девять я чувствовала себя уже очень опытной, и мне не о чем было жалеть. Однако, войдя однажды утром в кафе «Восторг», чтобы выпить сока сахарного тростника, я встретила высокого, худого белокурого англичанина по имени Прабудда и влюбилась. Оказалось, что мы живем в одном и том же отеле, и уже через неделю мы решили жить в одном номере, поскольку это дешевле. Этот отель был не таким ужасным, как тот, в котором я провела свою первую ночь в Индии, но и здесь не обошлось без тараканов, текущей раковины и криков по ночам. На улице стояла невыносимая жара, и электричество постоянно отключали. И все же счастливее меня не было человека в целом мире.
Каждый вечер на веранде своего дома Ошо встречался с двенадцатью-пятнадцатью учениками. Эти встречи назывались даршанами (в буквальном переводе «даршан» означает «видеть»). В уютной атмосфере близости и доверия Ошо знакомился с вновь прибывшими в ашрам искателями и помогал всем, у кого были трудности с медитацией, или, как это часто случалось с западными людьми, тем, у кого были трудности в отношениях. В тот вечер я сидела рядом с Лакшми, невысокой индианкой, работавшей у Ошо секретарем. И вдруг услышала свое имя. Я не заметила, как он вошел. Воздействие его энергии на меня было очень сильным, я была окутана ею, словно прохладной дымкой, от этого у меня слегка кружилась голова. Его глаза светились каким-то новым светом, а жесты были полны какой-то незнакомой грации. Излучая одновременно силу и мягкость, он не был похож на того человека, которого я видела каждое утро на дискурсах. Когда я села перед ним, у меня пересохло во рту, и я не могла произнести ни слова. Ошо посветил на меня маленьким фонариком и посоветовал каждый вечер делать определенную медитативную технику, а через две недели вновь к нему прийти. Он сказал, что впереди меня ждет много нового. Две следующие недели я думала, что со мной произойдет что-то поистине трагическое и «духовное», но меня ожидало лишь «полнейшее счастье». Я сказала об этом Ошо.
«Тебя ждет еще больше счастья, – был его ответ. – Когда ты открываешься для счастья, оно начинает тебя переполнять, и ему нет конца. Если же ты открыта для страданий, то твои мучения приумножаются. Все зависит от того, на что ты внутренне настроена. Это просто поворот внутри тебя, внутренняя настройка. Это как радио, которое улавливает определенную волну: человек попадает именно в те ситуации, на которые настроен.
Да, именно, если ты попробуешь настроиться на счастье, то начнешь воспринимать все радости, существующие в мире. Счастье поистине велико, никто не может исчерпать этот источник. Он подобен бездонному океану, всегда наполнен до краев. У него нет ни начала, ни конца. То же самое касается и несчастья, его океан тоже безбрежен».
Он сказал, что, как только я научусь поворачиваться лицом к счастью, оно станет проникать в мою сущность все глубже и глубже до тех пор, пока я совсем не забуду о том, что в мире есть еще и несчастье.
В ту ночь мне приснилось, будто я падаю. Я лечу, и вдруг появляются чьи-то руки и подхватывают меня, и я понимаю, что это Ошо.
Мне пришла в голову идея, что с медитацией тоже случается нечто вроде медового месяца. В первые встречи с Ошо со мной происходило много всего странного и необычного. Думаю, это оттого, что я ничего не ждала. Я мало знала об эзотерике вообще и поэтому была открытой.
Однажды я сидела на дискурсе не в самых первых рядах, но достаточно близко, чтобы встретиться с Ошо глазами. Взглянув на него, я почувствовала невероятный прилив энергии, словно в моем теле, в области груди, взорвалась атомная бомба. В последующие несколько лет мой сердечный центр был самым активным.
Когда я впервые услышала слова Ошо об осознанности, я ничего не поняла. И каждый раз, когда я пыталась быть осознанной, я чувствовала, что в какой-то момент мое дыхание останавливается. Я не могла дышать и быть осознанной одновременно. Наверное, я просто слишком усердствовала и от этого чересчур напрягалась.