Дома обнаружил, что нарыв уже почти готов прорваться. Лежа доделывал оба проекта с учетом полученных советов и замечаний.
Утром попросил секретаршу распечатать пояснительные тексты к проектам. Решал текущие вопросы, подписывал документы. Внес исправления в пояснительные записки. Отдал перепечатать. Секретарь директора встретила его с улыбкой, тут же доложила. Директор принял его почти сразу же. Просмотрел материалы, сделал несколько правок своей рукой.
Дома обнаружил, что нарыв прорвался. Трусы бросил в стирку, брюки свернул для сдачи в химчистку. Заклеил ранку пластырем. Вносил правки директора в проекты.
На работе, сидя на краю стола на здоровой ягодице, обсудил с секретаршей, как вносить исправления в уже готовые документы. Секретарше его рабочая поза понравилась. К директору записываться не пришлось, – вызвал сам. Пришлось сесть на предложенный стул. Постарался незаметно сесть боком. Директор обсудил с ним последние решения ученого совета, а потом предложил занять пост секретаря этого совета. Повышение было феерическое, испугался, начал отказываться. Директор отказа не принял. Велел со следующей недели приступать к работе в новой должности. Надиктовал задачи, которые необходимо решить в течение года.
Ранка от чирья почти не болела. Можно было сидеть. Обдумывал задачи, которые поставил директор. Удивился. Секретарь совета может решить все эти задачи одной левой. И не за год, а за пару дней.
Утром записался на прием к директору. После обеда был радушно принят. В кабинете оказался замминистра. Рассказал свое видение работы секретаря. Директор и замминистра слушали внимательно. Потом зам сказал, чтобы в понедельник прибыл в министерство. Пропуск будет заказан. Министр очень интересуется молодыми кадрами, хочет выдвигать на руководящие должности. Директор делал глазами знаки, чтобы не отказывался.
В понедельник утром был принят министром. Чирей еще чуть-чуть саднил, но сидеть было можно без проблем. Министр был старенький, он участливо расспросил о делах по работе, потом заговорил о здоровье. Что-то заставило рассказать о чирье.
– Вот-вот, – потирая руки, сказал министр, – а у меня карьера началась с ужасного приступа геморроя.
Забота
Ольга Васильевна отмывала Иринку в ванной, с жалостью рассматривала худенькое тело девочки, многочисленные царапины и синяки и не спеша расспрашивала:
– Родители, говоришь, в Воронеже?
– Только мамка.
– А папа?
– А отца у меня нет.
– Ну. И что же ты от мамы убежала?
– Так она же пьяная все время. А когда трезвая, бьет меня. Уж лучше пьяная.
– Боже мой, – вздохнула Ольга Васильевна и ласково погладила девочку по спине. – А кормил тебя кто?
– Никто, – беззаботно ответила Иринка, – что сама раздобуду, то и поем. И мамке дам. На рынке чего-нибудь у теток украду, принесу в дом, а она, пьяная, плачет, руки мне целует.
– А в Москве ты как оказалась?
– Как – села на поезд, и всё. Мамка куда-то пропала. Ну я села на поезд. В Москве лучше. Тут прокормиться – пустяк. И курева полно, и клея.
– Ох, – опять вздохнула Ольга Васильевна, – лет-то тебе всего одиннадцать, а ты уже и куришь, и гадость эту нюхаешь.
– Уже почти двенадцать, – гордо заявила девочка.
– И сколько ты уже в Москве?
– А с зимы. Здесь удобно. Вокзалов полно. Рынков разных. Местечки такие – закачаешься!
– Вот и помыли тебя. Давай, вытирайся. Только ты должна мне пообещать, что забудешь про сигареты эти ваши и клей.
– Обещаю, – с готовностью ответила Иринка.
– Смотри, я женщина строгая. Если что, могу и отшлепать.
– Ой, тетя Оля, отшлепать! – девочка смеялась звонко и радостно. – Вы хорошая.
– Ладно тебе. Пойдем-ка обедать. А после подгоним тебе одежду. Есть у меня несколько платьишек, вот я на машинке их тебе и подгоню.
Соседки по дому отнеслись к Ольге Васильевне очень хорошо. Это надо же, на свою пенсию она еще и беспризорных девочек кормит. Одевает их. Заботится. В поликлинику водит. Лечит. Вот, смотрите, Иринка-то у нее как за два месяца округлилась. Куда это они сейчас пошли? В зоопарк. Ох, молодец. И свою на ноги поставила, выдала замуж. Теперь оба учатся в институте. Зять – парень-то неплохой. Заботливый. Но дочь – уже отрезанный ломоть. Вот она свою энергию и тратит на беспризорниц.
А девки-то какие бывают неблагодарные. Не говорите! Прошлая-то сбежала. Уж как Васильевна переживала. А им-то что, тянет их, понимаешь, к вокзалам. Клей нюхать, воровать. Не говорите! А Васильевна свое гнет, вот другую подобрала. Говорит, списалась с Воронежем. Хочет девку в семью вернуть. Это хорошее дело.
Ольга Васильевна ждала звонка от дочки, поэтому взяла трубку с собой в ванную, где мыла Танюшку. Она уже вытирала ее и собиралась смазать царапины зеленкой. Раздался звонок.
– Алё. Доченька. Ну что? Как начало учебного года? А ты вытри как следует головку. А после я тебя полечу немного. Нет, я не тебе, это я Танюшке говорю. Да, нашла на вокзале. Да, подкормить ее надо. Кожа да кости. Так как у тебя дела с учебой? Надо платить за семестр? Сколько? Ты вот что, ты сегодня после лекций заезжай. Я тебе денег дам. Откуда, откуда. От верблюда. Да, выручила. А знаешь оптовый рынок в Измайлове? Там огромный фруктовый павильон. Кому-кому, хозяину, конечно. Тысячу баксов за нее получила. А ты еще сомневалась, что забота окупается.
Исполнительный лист
Мужики! Я позвал вас, чтобы обсудить вопрос о галлюцинациях и бзиках. Но вначале выпьем. Мне тут принесли дешевой бодяжной водки, я ее с утра глотаю, присоединяйтесь. Давайте сразу накатим по сто пятьдесят. Теперь переходим к делу. Вопрос заключается в следующем. Как-то около года назад кто-то из вас раздобыл сильные таблетки, и мы их приняли с портвейном. Балдели почти до вечера, ну помните, наверно. Кайф у всех был отменный.
Нет, ты дай мне рассказать. Я помню, как ты хохотал целый час – у тебя ноги выросли до неба и ты швырял носки в потолок, чтобы они зацепились за твои ступни. А ко мне пришла такая коза, закачаешься. Ну, я вам рассказывал. Ноги, попка, грудь. Ухоженная. Фамилия Габрилюк. Звать Маша. В общем, галлюцинация, конечно, но баба стоящая. Видел ее совершенно отчетливо, так же, как сейчас вас вижу. Только никого из вас я не трогаю, а с ней поступил по-другому. Впрочем, она была послушна и покорна.
Чего, во время глюков все послушны? Наверно, ты прав. Не знаю. Опыт пока еще небольшой. Машеньке все нравилось, а я оказался на высоте. Просто секс-гигант. Без таблеток я такого себе и представить не мог. Ей, значит, все это нравилось, только она сильно беспокоилась, чтобы не залететь. А я что – обещал и клялся, да разве удержишься. Потом просил прощения, вытирал слезы, снова уговаривал и снова не мог сдержаться. А чего! Хоть и под кайфом, а все-таки была мысль, что нет ни бабы, ни секса толком нет, просто нарк отличный, и все. Так что спускай или не спускай – ерунда это. Ни о каком внеплановом зачатии и думать не стоило.
Так вот, оказалось, не ерунда. Сообщаю вам, что глюки – дело серьезное. Оказалось, что Мария Габрилюк совсем не глюк, за рифму извините. И залетела эта Мария по-серьезному, без галлюцинаций. И появился у нее от меня младенец мужеского пола, на которого я обязан теперь выплачивать алименты. Согласитесь, можно еще как-то представить младенца галлюцинацией, можно, хотя трудно. Он писается, какается, просит грудь. Какая, к дьяволу, галлюцинация! Но вот исполнительный лист на уплату алиментов гражданке Габрилюк Марии Самсоновне, с подписями и устрашающей печатью, представить галлюцинацией совершенно невозможно.
Не поверили? Ваше равнодушие меня пугает. Что вы твердите, что рожденный от соития с галлюцинацией младенец тоже является галлюцинацией, и алименты на него – тоже галлюцинация.
Держите конверт, смотрите. Получил утром, заказным, расписался, как дурак. Настоящий исполнительный лист. По-прежнему будете утверждать, что это галлюцинация?
Эй, парни, что это вы заколыхались, куда это вы исчезаете? Прямо не мужики, а привидения какие-то.
Всё об искусстве
Этим вопросом давно интересовался Виктор Сидоров, интеллектуал и химик по профессии. Временно работающий охранником. Это ему принадлежала находка изобразить скучную формулу водорода в виде двух целующихся лесбиянок. Критики разнесли это произведение, заявив, что у водорода не женское лицо. В ответ Виктор создал композицию, олицетворяющую кислород. Простота решения всех потрясла. Это была самая заурядная задница с прыщиками на левой ягодице. Кто являлся моделью, Виктор скрывал. Но злые языки кое-что об этом нашептали.
Прославившегося интеллектуала пригласили сделать доклад на представительском форуме творческих сил столицы. Зал был полон. Среди присутствующих Виктор заметил своего знаменитого друга Вову, рядом с которым сидела очаровательная юная поэтесса.
Вот часть стенограммы его речи, произнесенная на торжественном юбилейном собрании Академии Художеств:
– Вы можете нарисовать любые части женского тела…
Шум, крики согласия мужской части, негодование художниц.
– Или какую-то часть тела мужского.
Общее одобрение.
– Заключить в рамку, и выставить на всеобщее обозрение. Это – настоящее искусство.
Аплодисменты.
– Некоторые горячие головы мультиплицируют созданное изображение, то есть размножают его, заключают в рамки, и выставляют на большом полотне, скажем, десять на десять метров. Представляете, на одной картине тысяча изображений бритого женского лобка.
Восторг мужской половины зала, свист хулиганствующих художниц.
– Спрашивается, это что? Это искусство?
В зале равномерный гул из криков «да» и «нет».
– Хорошо. Попробую заострить вопрос.
Крик из зала: «Острица тебе в жопу». Художницы колотят кричащего зонтиками.
– Банка пива или сока или джина. Располагается тысяча изображений банки на растяжке поперек дороги, и из одной банки вылезает торс Шварценеггера. Или силиконовый бюст Тамары. А под всем этим реклама покупать шины. Что это? Искусство?
– Почем шины?
– Кто такая Тамара?
– Кто спросил?
– Все интересуются. – Сразу несколько голосов.
– Тамару вы слава богу не знаете. Я сказал это для примера. Там могла быть реклама прокладок.
Довольные крики женской части аудитории.
– Итак, я снова задаю вопрос. Сколько искусства в современной живописи? Есть ли в зале художники, мечтающие о славе Гогена, Левитана и Шишкина? Кто может ответить на этот основной вопрос?
Зал с шумом опустел. Высокие тощие уродливые художницы тащили на себе пьяных бородатых коллег. Те на ходу запускали руки им под юбки. Низкие толстые большегрудые художницы шли в обнимку с испитыми худыми приятелями со следами краски на одежде и лице. Эти создатели бессмертных полотен запускали руки сверху в обширные декольте спутниц. Все направлялись в буфет. По случаю юбилея в буфете выдавали дешевый портвейн и салат из маринованных огурцов.
В зале остались буквально несколько человек. Большинство из них спало, выдыхая в зал смесь водки, пива, вермута и одеколона. Один из художников сидел на корточках в проходе. Лицо у него было багровое. Он пытался сходить по большому. Время от времени он поворачивался, разглядывал позади себя ковровую дорожку без следов продуктов его жизнедеятельности, и с горестным видом продолжал тужиться.
По инструкции подобные вещи Виктор должен был немедленно пресечь. Но он равнодушно отвел взгляд от художника в проходе, и обратил внимание на стол Президиума.
В Президиуме старцы разливали коньяк. Руки тряслись, и часть драгоценной жидкости попадала на белую скатерть, образуя замысловатые узоры. Один из небожителей хихикая размазывал капли коньяка, придавая узорам абсолютно реалистические очертания.
Встал знаменитый скульптор и художник Вова, большой приятель Виктора. Он прославился возведением сорокаметровой скульптуры Бойля и Мариотта. Великий физик покоился в объятьях нескольких женских рук. Кажется трех. Прославленный скульптор утвердился вертикально, немного покачиваясь, и заявил:
– Вот ответ на твой вопрос, старичок. Искусство давно умерло.
Он потер уставшую поясницу и вернулся в кресло. Сидящая рядом юная поэтесса тут же отозвалась непристойным стишком, в котором виртуозно рифмовалось слово «давно».
Знаменитый скульптор был прав. Да, искусство умерло. Именно в этот момент умерли все посетители буфета. И буфетчица, и тетя Нюра, моющая посуду в большом тазу. Она так и умерла на своем посту. Но была одна странность: ни в одном стакане не осталось даже капельки дешевого портвейна.
– Нельзя ли поподробнее? – спросил Виктор. – Есть люди, утверждающие, что искусство вечно.
– Витек. Есть люди, утверждающие, что ты полный болван. Но есть и другие люди. Они утверждают прямо противоположное, а именно, ты просто болван. Скажи, есть ли для тебя различия в этих утверждениях.
Сидящая с Вовой рядом юная поэтесса, расстегнула зипер на брюках великого скульптора и стала с чем-то играться, подкидывая это что-то указательным пальцем.
– Не болтай, – строго сказал Вова. – Болтун – находка для шпиона.
Он посмотрел на трибуну.
– Можешь не отвечать, – сказал Вова приятелю, – у меня тут намечается поездка в сады, наполненные негой и ароматом.
Он положил тяжелую ладонь на затылок спутницы, и увлек ее голову вниз, для углубленного знакомства с фасоном своих штанов. А сам прикрыл глаза. Витя последовал его примеру.
– Дома спать будем, а не на посту, – раздался голос Председателя Президиума.
Охранник В. Сидоров встрепенулся, открыл глаза и удивленно огляделся. На проходной было пусто.
Завтрак
Мне нравится завтракать в одиночестве. Дома я сам готовлю себе завтрак, в поездках или на отдыхе хожу в одиночестве в кафе или буфеты. Но при всех обстоятельствах стараюсь, чтобы мне никто не мешал. Не чавкал рядом со мной, не сопел, не жевал, не отрывал меня просьбами подать соль, не восхищался вкусом блюда или, напротив, не делал уксусного выражения лица. В обед, пожалуйста, можете долго рассказывать, как ваш приятель, человек мне совершенно неизвестный, отмечая свое сорокасемилетие, накормил вас полезным крапивным супом. То же самое вы можете делать и во время ужина. Но на завтрак, увольте, я пригласить вас позволить себе не могу.