Я бегу к нему, земля уходит из-под ног, и я едва не падаю. Его рука касается моей талии и поддерживает меня. Прикосновение пронизывает мои внутренности, будто разряд, они горят, будто его пальцы подожгли их. Я прижимаюсь к нему и задираю голову, чтобы поцеловать Тобиаса.
– Что они… – начинает он, но я прерываю его фразу губами. Он целует меня, но так поспешно, что я тяжело вздыхаю.
– Было глупо, – смеюсь я. – Ладно, не очень, но…
Я встаю на цыпочки, чтобы снова поцеловать его, но он прижимает палец к моим губам, останавливая меня.
– Трис, что они с тобой сделали? – спрашивает он. – Ты ведешь себя, как безумная.
– Не очень хорошо говорить так, – объясняю я. – Они привели меня в хорошее настроение. И сейчас я просто хочу поцеловать тебя. Если ты просто расслабишься…
– Не сейчас. Я хочу выяснить, что происходит.
Я надуваю губы, но потом ухмыляюсь. В моем уме все складывается в целую картинку.
– Так вот почему я тебе нравлюсь, – заявляю я. – Потому, что ты сам не слишком-то хороший! Я понимаю.
– Давай, – заявляет он. – Мы идем к Джоанне.
– Ты мне тоже нравишься.
– Воодушевляет, – равнодушно отвечает он. – Пошли. Ох, боже мой. Мне придется нести тебя.
Он подхватывает меня на руки, одной рукой под спину, другой – под колени. Я обнимаю его за шею и чмокаю в щеку. Потом осознаю, как здорово болтать ногами в воздухе, и делаю так всю дорогу, пока он несет меня к зданию, где работает Джоанна.
Когда мы оказываемся в ее кабинете, Рейес сидит за столом перед стопкой бумаг, жуя ластик на конце карандаша. Видит нас и слегка приоткрывает рот от удивления. Большая прядь темных волос закрывает левую сторону ее лица.
– Тебе на самом деле не надо скрывать шрам, – говорю я. – Ты будешь выглядеть красивее, если перестанешь прятать лицо под волосами.
Тобиас опускает меня на пол слишком резко. Встряска сильная и немного отдается болью в плече, но мне нравится звук, с которым мои ноги стукаются о твердую поверхность. Я смеюсь, но ни Тобиас, ни Джоанна не радуются вместе со мной.
– Что вы с ней сделали? – жестко спрашивает Тобиас. – Что, ради бога, ты творишь?
– Я…
Джоанна хмуро глядит на меня.
– Наверное, слишком много вкололи. У нее маленькая масса тела, и они не приняли во внимание рост и вес.
– Вкололи слишком много чего? – переспрашивает он.
– У тебя прекрасный голос, – заявляю я.
– Трис, помолчи, пожалуйста, – просит он.
– Сыворотки умиротворения, – отвечает Джоанна. – В малых дозах она действует как мягкое успокоительное и улучшает настроение. Единственный побочный эффект – небольшое головокружение. Мы используем ее для тех членов сообщества, которым не удается вести себя мирно.
Тобиас фыркает.
– Я не идиот. У всех членов вашего сообщества подобные проблемы, ведь все они – люди. Видимо, вы добавляете эту химию в воду.
Джоанна пару секунд молчит, сложив руки на груди.
– Ты наверняка понимаешь, что дело в другом, иначе конфликт и не случился бы, – поясняет она. – Но все, что мы здесь делаем, мы осуществляем по общему согласию фракции. Если бы мне потребовалось дать сыворотку целому городу, я бы так и поступила. И ты бы не оказался в нынешней ситуации.
– Точно, – отвечает он. – Накачать все население наркотой – лучшее решение наших проблем. Отличный план.
– Сарказм – штука недобрая, Четыре, – мягко говорит она. – Пока я просто извинюсь за то, что Трис по ошибке дали большую дозу. Прошу прощения, но девочка нарушила условия соглашения, и в результате, боюсь, вы не сможете здесь долго оставаться. Ссора между ней и тем мальчиком – Питером – такая вещь, которую мы не забудем.
– Не беспокойся, – отвечает Тобиас. – Мы намерены уйти так быстро, как только сможем.
– Хорошо, – едва улыбнувшись, соглашается Джоанна. – Мир между Товариществом и лихачами поддерживается только на определенной дистанции.
– Это многое объясняет.
– Прости? На что ты намекаешь? – спрашивает она.
– На то, – цедит он, – почему вы, под видом нейтралитета – если такое вообще возможно, – оставили нас гибнуть в лапах эрудитов.
Джоанна тихо вздыхает и смотрит в окно. Там небольшой дворик, в котором растет виноград. Лозы взбираются на уголки окон, будто пытаясь влезть внутрь и принять участие в разговоре.
– Товарищество ничего такого не делало, – говорю я. – Это низость.
– Мы не вмешиваемся во имя мира, – начинает Джоанна.
– Мира, – произносит Тобиас, будто выплевывая слово. – Да, я уверен, все станет просто чудесно, если мы будем либо мертвы, либо выживем, но нас накроет страх от угрозы контроля сознания и непрекращающихся симуляций.
Лицо Джоанны перекашивается, и я пытаюсь подражать ей, чтобы понять, как себя чувствует человек с таким выражением. Ощущение мне не нравится. Я не понимаю, почему оно у нее появилось.
– Я не принимаю решения, – продолжает она. – Иначе наш нынешний разговор был бы совсем иным.
– Хочешь сказать, ты не согласна с ними?
– Не могу публично высказать недоверие к моей фракции, но в личной беседе я откровенна.
– Трис и я покинем вас в течение пары дней, – заявляет Тобиас. – Я надеюсь, фракция не изменит решения и оставит это место убежищем.
– Думаю, да. А Питер?
– Сами разбирайтесь, – отрезает он. – Поскольку с нами он не пойдет.
Он берет меня за руку, и мне приятно ощущение кожи Тобиаса, хотя она не гладкая и не мягкая. Я улыбаюсь Джоанне, но выражение ее лица не меняется.
– Четыре, – начинает она. – Если ты и твои друзья желают… не попасть под влияние сыворотки, вам не следует есть хлеб.
Тобиас благодарит Рейес, мы идем по коридору, и я через каждый шаг спотыкаюсь.
Глава 7
Эффект сыворотки заканчивается через пять часов, когда заходит солнце. Тобиас закрывает меня в комнате на весь день и постоянно проверяет мое состояние. Когда он появляется в очередной раз, я сижу на кровати и напряженно смотрю в стену.
– Слава богу, – вздыхает он, прислоняясь лбом к двери. – Я уже думал, что кошмар будет бесконечным и мне придется оставить тебя здесь… нюхать цветочки и делать все, что тебе захочется, под влиянием химической дряни.
– Я их прибью, – говорю я. – Прибью.
– Не стоит. Мы все равно скоро уходим, – отвечает он, закрывая за собой дверь. Достает из заднего кармана жесткий диск. – Думаю, надо спрятать его за шкафом.
– Он там уже был.
– Ага, и именно поэтому Питер не станет искать его здесь снова, – заявляет Тобиас, одной рукой отодвигая шкаф, а другой – засовывая за него диск.
– Почему я не смогла преодолеть действие сыворотки умиротворения? – удивляюсь я. – Если мои мозги такие чудные, они даже смогли сопротивляться симуляции, почему не справились теперь?
– На самом деле, не знаю, – произносит он. Плюхается на кровать рядом со мной, сбивая матрас. – Может, чтобы противостоять сыворотке, надо желать этого.
– Ну, очевидно, я желала, – неуверенно отвечаю я. Или было так здорово забыть про гнев, боль просто на пару часов?
– Иногда люди хотят быть счастливы, даже если не по-настоящему, – и он обнимает меня за плечи.
Он прав. Даже сейчас мир между нами основан на том, что мы не говорим об определенных вещах. Об Уилле, о моих родителях, о том, как я ему чуть в голову не выстрелила. О Маркусе. Но я не смею разрушить этот мир правдой, поскольку я держусь за него руками и ногами, чтобы не рухнуть самой.
– Должно быть так, – шепчу я.
– Ты уступаешь? – спрашивает он, открывая рот в притворном изумлении. – Похоже, хоть какая-то польза есть от этой сыворотки…
Я изо всех сил толкаю его локтем.
– Возьми свои слова назад. Сейчас же.
– Ладно, ладно!
Он поднимает руки.
– Просто… я тоже не настолько хороший, ты же знаешь. Поэтому ты мне так нравишься…
– Вон! – кричу я, показывая на дверь.
Усмехаясь, Тобиас целует меня в щеку и уходит.
Этим вечером мне так стыдно за произошедшее, что я не прихожу на ужин. Вместо этого я сижу на дереве в дальнем конце сада и ем спелые яблоки. Забираюсь настолько высоко, насколько смелости хватает. Мышцы горят от напряжения. Но даже тут я продолжаю горевать и поэтому стараюсь отвлечься.
Вытирая лоб краем футболки, я слышу непонятный звук. Сначала еле различимый, не громче стрекота цикад. Замираю и прислушиваюсь, и, спустя мгновение, понимаю, что это машины.
У Товарищества есть дюжина грузовиков, на которых они возят разные вещи, но только по выходным. У меня холодеет затылок. Значит, приближаются эрудиты. Но надо убедиться.
Я хватаюсь за ветку у себя над головой обеими руками, но подтягиваюсь на одной левой. Удивляюсь, что до сих пор способна на такое. Листья путаются и шуршат в волосах. Когда я переношу вес на другую сторону, падает пара яблок. Деревья не слишком-то высокие, и обзор не очень хороший.
Используя соседние ветки в качестве ступенек, изворачиваясь и вытягиваясь, я пробираюсь выше. Вспоминаю, как карабкалась на колесо обозрения на пирсе. Тогда мышцы дрожали, а руки тряслись. Сейчас я ранена, но с тех пор стала сильнее. Мне уже гораздо легче справиться.
Ветки становятся все тоньше и гибче. Облизнув губы, я гляжу по сторонам. Нужно забраться как можно выше, но яблоня выглядит ненадежно. Я ставлю на очередную «ступень» одну ногу и переношу вес, проверяя ее. Она гнется, но выдерживает. Я начинаю приподниматься, чтобы поставить вторую ногу, и тут ветка ломается.
Ахнув, я откидываюсь назад, но в последний момент хватаюсь за ствол. Хватит. Я и так достаточно высоко забралась. Приподнявшись на цыпочки, я прищуриваюсь и гляжу в том направлении, откуда доносится звук.
Вокруг только раскинувшиеся поля, полоска пустой земли, ограда, пустыри и здания за ней. Потом вижу, что к воротам подъезжают несколько точек. Они серебрятся в ярких лучах. Легковые машины с черными крышами. Солнечные батареи. Действительно, эрудиты.
Я с шипением выдыхаю воздух. Не позволяя себе задумываться, начинаю переставлять ноги с ветки на ветку и так тороплюсь, что сдираю кору. Как только я оказываюсь на земле, то несусь к домам.
На бегу я считаю ряды деревьев. Семь, восемь. Ветки опускаются ниже, и мне приходится на бегу пригнуться, чтобы миновать их. Девять, десять. Я прижимаю к груди правую руку. Пулевая рана отдает болью на каждый шаг. Одиннадцать, двенадцать.
Добежав до тринадцатого ряда, я бросаюсь вправо, в один из проходов. В тринадцатом ряду яблони стоят плотно, их ветви переплетаются, образуя настоящий лабиринт.
Легкие начинает жечь от нехватки кислорода, но я уже близко к краю сада. Пот стекает по бровям. Я подбегаю к столовой и вламываюсь в дверь, расталкивая в стороны группу мужчин из Товарищества. Он там. Тобиас сидит с краю кафетерия, вместе с Питером, Калебом и Сьюзан. Я едва вижу их сквозь звездочки, мельтешащие перед глазами, но тут Тобиас касается моего плеча.
– Эрудиты, – отвечаю я.
– Едут сюда? – спрашивает он.
Я киваю.
– У нас есть время сбежать?
А вот в этом я не уверена.
К этому времени альтруисты, сидящие у другого конца стола, обращают на нас внимание и собираются вокруг нас.
– Почему мы должны бежать? – спрашивает Сьюзан. – Товарищество объявило эту территорию зоной мира. Они не допустят конфликтов.
– У Товарищества не получится претворить в жизнь политику, – говорит Маркус. – Как можно остановить конфликт с наименьшими потерями?
Сьюзан кивает.
– У нас нет времени, – беспокоится Питер. – Нас увидят.
– У Трис есть пистолет, – напоминает Тобиас. – Попробуем пробиться.
Он направляется к спальням.
– Подожди, – говорю я. – Есть идея.
Я оглядываю толпу альтруистов.
– Переодеться. Эрудиты не могут знать в точности, что мы еще здесь. Мы можем прикинуться членами Товарищества.
– Те из вас, кто не одет в одежды Товарищества, уходите в спальни, – предлагает Маркус. – Остальные распустите волосы, пригладьте их. И пытайтесь подражать поведению членов Товарищества.
Альтруисты, одетые в серое, плотной группой выходят из столовой и быстро пересекают двор, направляясь к гостевому дому. Оказавшись внутри, я забегаю в свою комнату, становлюсь на колени и протягиваю руки под матрас, за пистолетом.
Шарю там пару секунд, а когда нахожу, мне сжимает горло, и я даже глотать не могу. Я не хочу касаться оружия. Нет.
Давай, Трис. Я засовываю пистолет за пояс красных штанов. Хорошо, что они такие мешковатые. Заметив на прикроватном столике флаконы с заживляющей мазью и обезболивающим, прячу их в карман – на всякий случай.
Потом достаю из-за шкафа жесткий диск.
Если эрудиты нас поймают, нас обыщут, и я не хочу снова потерять программу симуляции, с помощью которой лихачи пошли в атаку. Но здесь еще и записи камер слежения, во время того момента нападения, когда мы потеряли наших людей. Кадры смерти моих родителей. Все, что осталось у меня. Поскольку альтруисты не фотографируются, это единственная память о том, как выглядели мама с отцом.
Спустя годы мои воспоминания потускнеют… и я забуду их лица навсегда.
Не будь дурой. Это не настолько важно.
Я сильно, до боли, сжимаю в руке диск.
Тогда почему я так переживаю?
– Не глупи, – говорю я вслух. Я хватаю с прикроватного столика лампу. Вытаскиваю вилку из розетки, сдергиваю абажур на кровать и сажусь, глядя на жесткий диск. Смаргивая слезы, бью основанием лампы по корпусу диска. Появляется трещина.
Бью еще несколько раз, пока корпус диска не раскалывается и куски не разлетаются по полу. Я заталкиваю обломки ногой под шкаф и выхожу в коридор, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
Спустя пару минут небольшая группа людей в сером, в их числе – Питер, собирается в коридоре и начинает рыться в стопках одежды.
– Трис, – напоминает Калеб. – Ты все еще в сером.
Я хватаюсь за край серой отцовской рубашки и мешкаю.
– Это папина, – говорю я. Если я ее сниму, то придется оставить ее здесь. Я прикусываю губу, чтобы успокоиться. Мне придется от нее избавиться. Это просто одежда. Вот и все.
– Я надену ее под свою, – предлагает Калеб. – Они не увидят.
Я киваю и хватаю со стремительно худеющей стопки одежды красную рубаху. Достаточно большую, чтобы скрыть пистолет. Ныряю в ближайшую комнату, чтобы переодеться. Возвращаюсь в коридор и отдаю Калебу отцовскую, серую. Дверь открыта, и я вижу, как Тобиас запихивает одежду альтруистов в мусорный бак.
– Как думаешь, члены Товарищества станут лгать, чтобы спасти нас? – спрашиваю я, высовываясь в дверь.
– Чтобы предотвратить конфликт? – уточняет Тобиас и кивает: – Станут, точно.
На нем красная рубашка с воротничком и разодранные на одном колене джинсы. Это сочетание выглядит на нем просто глупо.
– Классный прикид, – говорю я.
Он морщит нос, глядя на меня.
– Единственное, что может прикрыть татуировку на шее.
Я нервно улыбаюсь. Я и забыла про татуировки. Но моя одежда вполне хорошо их прячет от посторонних глаз.
Автомобили эрудитов въезжают на территорию Товарищества. Их пять, серебристых с черными крышами. Моторы жужжат, колеса постукивают, перекатываясь через неровности. Я ныряю обратно в дом, Тобиас возится с запором на крышке бака.
Машины останавливаются, двери распахиваются. Выходят пятеро мужчин и женщин в синей одежде Эрудиции.
И еще человек пятнадцать в черной одежде Лихачества.
Когда лихачи подходят ближе, я замечаю у них на руках полоски синей ткани. Это означает союз с Эрудицией. Фракцией, которая поработила их сознание.
Тобиас берет меня за руку и ведет внутрь дома.
– Я не думал, что наша фракция может вести себя настолько глупо, – говорит он. – У тебя есть пистолет?
– Да, – отвечаю я. – Но не уверена, что смогу точно стрелять с левой руки.
– Надо над этим поработать, – говорит он. Инструктор – он и есть инструктор.
– О’кей, – соглашаюсь я, слегка дрожа. – Если живы останемся.
Он проводит ладонями по моим обнаженным предплечьям.
– Слегка поспотыкайся, когда будешь у них на виду, – шепчет он, целуя меня в лоб. – Сделай вид, что насмерть испугалась их оружия. Прикинься божьей коровкой, полной своей противоположностью, – добавляет он, целуя меня в щеку. – И с тобой все будет в порядке.