– Они не из Товарищества, – заявляет мужчина с пистолетом. – Лихачи.
И тут я узнаю его. Это Эдвард, парень, проходивший инициацию вместе со мной, который был вынужден уйти из Лихачества после того, как Питер ударил его ножом для масла. Вот почему у него повязка на глазу.
Я вспоминаю, как держала его руками за голову, когда он лежал на полу и орал от боли. Как вытирала кровь, когда парня унесли.
– Привет, Эдвард, – говорю я.
Он немного наклоняет голову в мою сторону, но не опускает пистолет.
– Трис, – удивляется он в ответ.
– Кто бы вы ни были, лучше вам убраться с этого поезда, если хотите остаться в живых, – замечает женщина с ножом.
– Пожалуйста, – просит Сьюзан. У нее дрожат губы, а глаза наполняются слезами. – Мы сбежали… остальные погибли, и я не…
Она снова всхлипывает.
– Я не думаю, что смогу идти дальше, я…
У меня возникает странное желание постучаться головой о стену. Плач других людей меня сильно нервирует. Возможно, с моей стороны это эгоистично.
– Мы скрываемся от эрудитов, – объясняет Калеб. – Если спрыгнем с поезда, им будет проще найти нас. Поэтому мы были бы очень признательны, если бы вы позволили нам проехать в город вместе с вами.
– Да ну? – фыркает Эдвард. – А что хорошего вы для нас делали хоть когда-нибудь?
– Я тебе помогла, когда не помог никто другой, – говорю я. – Помнишь?
– Ты, возможно. А остальные? – спрашивает Эдвард. – Не слишком-то.
Тобиас делает шаг вперед, так что пистолет Эдварда почти упирается ему в горло.
– Меня зовут Тобиас Итон, – произносит он. – Не думаю, что ты захочешь столкнуть меня с поезда.
Эффект от его имени мгновенный и ошеломляющий. Все моментально опускают оружие и многозначительно переглядываются.
– Итон? Правда? – приподняв брови, переспрашивает Эдвард. – Признаться, не ожидал.
Он прокашливается.
– Хорошо, оставайся в вагоне. Но, когда мы въедем в город, тебе придется отправиться с нами.
Он слегка улыбается.
– Мы кое-кого знаем, кто тебя ищет, Тобиас Итон.
Тобиас и я сидим у края вагона, свесив ноги наружу.
– Ты знаешь, кто это?
Тобиас кивает.
– И кто же?
– Сложно объяснить, – отвечает он. – Мне еще очень многое надо тебе рассказать.
Я приваливаюсь к нему.
– Ага. И мне тоже.
Я не знаю, сколько времени проходит прежде, чем нам говорят, что пора спрыгивать. Мы понимаем, что находимся в той части города, где живут бесфракционники. В паре километров от того места, где я выросла. Я вспоминаю дома, мимо которых ходила, если опаздывала на автобус в школу. Один – с раскрошившимися кирпичами. К другому привалился упавший уличный фонарь.
Мы стоим у двери вагона, выстроившись в ряд, все четверо. Сьюзан хнычет.
– Что, если мы покалечимся? – спрашивает она.
Я хватаю ее за руку.
– Давай вместе. Я и ты. Я делала это дюжину раз, и, как видишь, в полном порядке.
Она кивает и сжимает мои пальцы, сильно, до боли.
– На счет «три». Раз. Два. Три.
Я прыгаю и выдергиваю ее следом за собой. Со стуком приземляюсь на ноги и бегу дальше, по инерции, но Сьюзан падает набок и катится по асфальту. Кроме ссадины на коленке, она, похоже, в норме. Другие справляются без проблем, даже Калеб, который проделывал такое лишь раз.
Непонятно, кто среди бесфракционников знает Тобиаса. Может, Дрю или Молли, которые завалили инициацию в Лихачестве, но они даже не имеют представления о его настоящем имени. Кроме того, вероятно, Эдвард уже убил их, судя по тому, как он был готов пристрелить нас. Кто-то из альтруистов или из школы.
Сьюзан потихоньку успокаивается. Она бредет рядом с Калебом, слезы на ее щеках высохли.
Тобиас, идущий позади, слегка касается моего плеча.
– Я уже давно его не осматривал, – говорит он. – Как с ним дела?
– Хорошо. К счастью, я захватила обезболивающее, – отвечаю я. Так здорово поговорить о чем-то положительном. Хотя бы о том, как заживает рана. – Но не думаю, что использовала здравый смысл. Я периодически пользуюсь этой рукой, и случалось, падала прямо на плечо.
– Когда все закончится, времени, чтобы зажить, будет достаточно.
– Ага, – отвечаю я. – Или уже не будет иметь значения, поскольку я буду мертва, – добавляю я мысленно.
– Вот, – говорит он, доставая из заднего кармана небольшой нож и отдавая его мне. – На всякий случай.
Я убираю нож в карман. Теперь я чувствую себя еще более нервно.
Бесфракционники ведут нас по улице, а потом сворачивают в мрачный переулок, где пахнет отбросами. Крысы пищат и в ужасе разбегаются у нас из-под ног. Я вижу лишь их хвосты, исчезающие между кучами мусора, пустыми мусорными баками и сырыми картонными коробками. Я дышу ртом, чтобы меня не стошнило.
Эдвард останавливается рядом с полуразвалившимся кирпичным домом и с трудом открывает железную дверь. Я вздрагиваю, инстинктивно ожидая, что здание рухнет, если он потянет ручку слишком сильно. Окна покрыты таким слоем грязи, что почти не пропускают свет. Мы идем следом за Эдвардом в комнату с мокрыми стенами. В мерцающем свете фонарика я вижу… людей.
Они сидят на скатанных постелях, копаются в открытых банках с едой или пьют воду из бутылок. Дети в одежде всех цветов снуют между взрослыми. Дети бесфракционников.
Мы на их складе. Бесфракционники, которые должны были бы жить по отдельности, хаотично, безо всякого общественного устройства… они здесь вместе. Настоящая фракция.
Увиденное меня поражает. Они совершенно нормальны. Не дерутся. Не избегают друг друга. Некоторые шутят, другие тихо переговариваются. Но постепенно осознают, что здесь находятся чужие, которых тут быть не должно.
– Пойдем, – говорит Эдвард, маня нас пальцем. – Она там.
Мы продвигаемся в глубь дома, вроде бы заброшенного, и нас встречают молчанием и внимательными взглядами. Наконец, я не сдерживаюсь и задаю мучающий меня вопрос:
– Что здесь происходит? Почему вы здесь вместе?
– Ты думала, они… мы разобщены? – через плечо бросает Эдвард. – Да, так было долгое время. Все слишком голодали, чтобы интересоваться чем-то, кроме поиска еды. Но, когда Сухари начали давать им продукты, одежду, инструмент и все такое, они стали сильнее. Начали выжидать. Они уже были такими, когда я пришел к ним, и приняли меня.
Мы выходим в темный коридор. Я чувствую себя здесь как дома. Темнота и тишина напоминают тоннели Лихачества. А вот Тобиас начинает медленно наматывать и стаскивать с пальца нитку из своей рубашки. Он понимает, к кому мы идем. А я – даже не имею представления. Как же получается, что я так мало знаю о парне, который сказал, что любит меня? Парне, чье настоящее имя обладает такой силой, что оставляет нас живыми в вагоне, полном врагов.
Эдвард доходит до металлической двери и стучит в нее кулаком.
– Подожди, ты сказал, они стали выжидать? – спрашивает Калеб. – А чего именно они ждали?
– Когда мир начнет разваливаться на части, – отвечает Эдвард. – Что сейчас и происходит.
В проеме появляется сурового вида женщина с помутневшим глазом. Другим, здоровым – она оглядывает всех нас.
– Бродяги? – спрашивает она.
– Не совсем, Тереза, – отвечает Эдвард, показывая большим пальцем через плечо. – Вот это – Тобиас Итон.
Тереза пару секунд смотрит на Тобиаса и кивает:
– Точно, он. Подожди.
Она захлопывает дверь. Тобиас судорожно сглатывает, его кадык прыгает.
– Ты знаешь, кого она должна позвать? – спрашивает Калеб у Тобиаса.
– Калеб, будь добр, заткнись, – отвечает он.
К моему удивлению, брат подавляет свое врожденное любопытство, приведшее его к эрудитам.
Дверь снова открывается, и Тереза отходит в сторону, пропуская нас внутрь. Мы входим в бывшую бойлерную, из всех стен торчат трубы и механизмы. Это настолько неожиданно, что я сразу ударяюсь локтями и коленями. Тереза ведет нас через лабиринт из железных конструкций в противоположный конец помещения, где над столом с потолка свисают несколько лампочек.
У стола стоит женщина средних лет. У нее вьющиеся черные волосы и оливковая кожа. Ее лицо жесткое и угловатое, почти что некрасивое.
Тобиас сжимает мою руку. В это мгновение я понимаю, что у него и у женщины носы одинаковой формы. На ее лице он кажется слишком крючковатым и длинным, но совершенно нормален для мужских черт. Я замечаю и другое сходство. Такая же мощная нижняя челюсть, выразительный подбородок, приподнятая верхняя губа, торчащие уши. Только глаза у нее не голубые, а темные, почти черные.
– Эвелин, – говорит он. Его голос немного дрожит.
Эвелин – имя жены Маркуса, матери Тобиаса. Я отпускаю его руку. Всего несколько дней назад я вспоминала ее похороны. А теперь она стоит передо мной, и ее взгляд холоднее, чем у любой другой женщины из Альтруизма, которых я когда-либо видела.
– Привет, – говорит она, обходя стол. – Ты выглядишь старше.
– Да, еще бы. С течением времени это со всеми случается.
Он знал, что она жива. Как давно он это выяснил?
– Ты наконец-то пришел… – с улыбкой начинает она.
– Не по той причине, о которой ты думаешь, – перебивает он. – Мы бежали от эрудитов, и единственным шансом на успех было сказать твоим кое-как вооруженным лакеям свое имя.
Должно быть, она его злит. Но я не могу отделаться от одной мысли. Знай я, что моя мама жива, – я не стала бы с ней разговаривать так, как сейчас говорит со своей матерью Тобиас. Независимо от того, что она мне сделала.
Мне становится больно. Я пытаюсь выбросить все лишнее из головы и сосредоточиться на происходящем. На столе лежит большая карта, покрытая непонятными отметками. Очевидно, карта города. На стене висит доска, на которой расчерчена таблица. Но я не могу разобраться, что в ней, она сделана стенографией, которой я не знаю.
– Хорошо, – продолжая улыбаться, говорит Эвелин, но уже без прежнего оттенка веселья во взгляде. – Тогда представь мне твоих товарищей-беженцев.
Ее взгляд падает на наши руки, которые соединены вместе. Тобиас мгновенно разжимает пальцы. Сначала он показывает на меня.
– Трис Прайор. Калеб, ее брат. Их друг, Сьюзан Блэк.
– Прайор, – говорит она. – Знала я нескольких Прайоров, но Трис среди них не было. А вот Беатрис…
– Ну, я тоже знаю нескольких Итонов, тех, что в живых, но среди них нет Эвелин, – отвечаю я.
– Я предпочитаю называть себя Эвелин Джонсон. Особенно среди альтруистов.
– А я предпочитаю называть себя Трис, – отвечаю я. – И мы не альтруисты. По крайней мере не все.
Эвелин многозначительно глядит на Тобиаса.
– Интересные у тебя друзья.
– Это перепись населения? – спрашивает Калеб, стоящий у меня за спиной, и выходит вперед с открытым ртом. – А… это? Убежища бесфракционников?
Он показывает на первую строку таблицы, где написано «7………У Б».
– В смысле точки на карте? Убежища, ну, как это правильно сказать?
– Слишком много вопросов, – отвечает Эвелин, выгибая бровь. Знакомая мимика. Как у Тобиаса. Как и нелюбовь отвечать на вопросы. – Из соображений безопасности я промолчу. В любом случае пора ужинать.
Она показывает на дверь. Сьюзан и Калеб идут первыми, следом – я, Тобиас и его мать – последние. Мы снова попадаем в лабиринт, заполненный механизмами.
– Я не дура, – тихо говорит она. – Я знаю, ты не хочешь иметь со мной ничего общего, хотя до сих пор и не понимаю, почему…
Тобиас хмыкает.
– Но, – продолжает она, – мое приглашение остается в силе. Мы можем воспользоваться твоей помощью здесь, кроме того, я в курсе, как ты относишься к системе фракций…
– Эвелин, я выбрал Лихачество, – говорит Тобиас.
– Выбор всегда можно сделать заново.
– Что дает тебе основание думать, что мне хочется провести жизнь рядом с тобой? – жестко спрашивает он. Я слышу, что он останавливается, и тоже притормаживаю.
– Я твоя мать, – отвечает она, и ее голос едва не срывается. Она, оказывается, может быть очень уязвима. – А ты – мой сын.
– Ты действительно не понимаешь, – говорит он. – Ты и малейшего представления не имеешь, что ты сделала по отношению ко мне.
Он почти шепчет.
– Я не хочу вступать в твою жалкую шайку бесфракционников. И хочу выбраться отсюда, и чем скорее, тем лучше.
– Моя жалкая шайка вдвое превосходит в численности лихачей, – отвечает Эвелин. – Тебе бы лучше принять ее всерьез. Наши действия могут определить будущее этого города.
И она перегоняет меня. Ее слова застревают у меня в ушах. Вдвое превосходит в численности лихачей. Когда их стало так много?
Тобиас глядит на меня, насупившись.
– Как давно ты узнал? – спрашиваю я.
– Около года назад, – отвечает он, приваливаясь к стене и закрывая глаза. – Она отправила зашифрованное послание лихачам. Мне. Назначила встречу в депо. Я пришел, поскольку было любопытно. Встретил ее. Живую. Это не стало счастливым воссоединением, как ты уже могла понять.
– Почему же она покинула Альтруизм?
– У нее был роман на стороне, – качая головой, поясняет он. – Ничего странного, с тех пор, как мой отец…
Он снова качает головой.
– Ну, скажем так, Маркус обращался с ней ничуть не лучше, чем со мной.
– И… поэтому ты на нее зол? Потому, что она была неверна ему?
– Нет, – очень жестко отвечает он, открывая глаза. – Нет, я зол не поэтому.
Я подхожу к нему осторожно, как к дикому зверю, аккуратно ставя ноги на бетонный пол.
– А почему?
– Она должна была уйти от моего отца, это я понимаю, – говорит он. – Но почему она не подумала о том, чтобы забрать с собой меня?
Я морщусь.
– Она оставила тебя с ним.
Бросила в худшем из кошмаров. Неудивительно, что Тобиас ее ненавидит.
– Ага, – отвечает он, топая ногой. – Именно так.
Я нащупываю его пальцы, и он сплетает их с моими. Понимаю, что задала достаточно вопросов, и не нарушаю молчания. Он заговаривает первым.
– Похоже, что бесфракционников лучше иметь друзьями, чем врагами, – говорит он.
– Возможно. Но какова будет цена этой дружбы? – отвечаю я.
Он качает головой:
– Не представляю. Но, возможно, у нас нет выбора.
Глава 9
Один из бесфракционников разводит огонь, чтобы мы могли разогреть еду. Те, кто хочет поесть, собираются вокруг большой металлической чаши, в которой и развели огонь. Разогревают банки с едой, а потом их передают по кругу, вместе с ложками и вилками, чтобы каждый мог взять по кусочку. Я стараюсь не думать о том, сколько разной заразы может распространяться таким способом, и опускаю ложку в банку с супом.
Эдвард плюхается на землю рядом и принимает у меня жестянку с супом.
– Значит, вы все из Альтруизма, а? – спрашивает он, вылавливая несколько лапшичек и кусок морковки. Засовывает их в рот и передает банку женщине, сидящей слева.
– Были, – уточняю я. – Тобиас и я перешли, сам понимаешь, и…
Внезапно я понимаю – не стоит упоминать о том, что Калеб перешел в Эрудицию.
– А Калеб и Сьюзан – все еще альтруисты, да.
– И он твой брат. Калеб, – говорит он. – Бросила семью, чтобы уйти в Лихачество?
– Ты говоришь, как настоящий правдолюб, – раздраженно отвечаю я. – Не оставишь свое мнение при себе?
– На самом деле сначала он был эрудитом. А не правдолюбом, – замечает Тереза, наклоняясь к нам.
– Ага, я знаю. Я…
– И я тоже, – перебивает она меня. – Но пришлось уйти.
– Что случилось?
– Умишка не хватило, – отвечает она, беря у Эдварда банку с бобами и засовывая в нее ложку. – Получила недостаточно высокую оценку в тесте интеллекта во время инициации. «Будешь всю жизнь мыть полы в лаборатории, – сказали они. – Или можешь убираться отсюда». Я решила уйти.
Глядя на ложку, она вылизывает ее дочиста. Я беру у нее бобы и передаю Тобиасу, который смотрит на огонь.
– И много тут у вас из Эрудиции? – спрашиваю я.
Тереза качает головой.
– Большинство из Лихачества, на самом деле, – отвечает она, кивая в сторону Эдварда, который кривится, слыша эти слова. – Потом – Эрудиция, Правдолюбие, немного из Товарищества. В Альтруизме инициацию никто не заваливает, так что их очень мало, кроме тех, кто выжил после симуляционной атаки и присоединился к нам как беженцы.
– Почему-то ситуация с лихачами меня не удивляет, – говорю я.
– Ну да. У вас – одна из самых жестких инициаций, и вся эта штука с возрастом.
– Какая штука с возрастом? – спрашиваю я и гляжу на Тобиаса. Он прислушивается к нашему разговору и выглядит почти нормально. Он задумчив, синие глаза отблескивают в свете огня.