– Не знаю, – отвечаю я. – Не помню. Я, видите ли, о себе вообще ничего не помню.
О, только не это!
Мой рот кривится, глаза наполняются слезами, нос издает трубный слоновий звук.
Все, это уже невозможно остановить. Я самозабвенно рыдаю.
Милая девочка приносит мне чистую махровую салфетку и вместо утешений деловито говорит неожиданное:
– Знаете, слезы разъедают кожу, потом раздражение будет! – после чего возвращается к телефону.
Я машинально вытираю лицо насухо (кому нужны прыщи, в самом деле?) и слышу, как девочка в прихожей распоряжается:
– Фабрика-кухня? Пришлите в тринадцатый номер праздничный ужин «Медовый месяц».
Потом она возвращается в комнату и, заговорщицки улыбаясь, говорит:
– Завтрак по пятому диетическому столу – это ведь не то, что нам сейчас нужно, правда? Я Лариса. А вас как зовут?
– Ма…
Я собираюсь ответить «Мария», но осекаюсь. Я и раньше сомневалась в том, что Мария – мое настоящее имя, а теперь и вовсе уверена, что это не так.
Женский крик «Вера! Вера!» – перевернул мою душу, и со дна ее поднялось отчетливое воспоминание. Всего одно, зато какое – сам момент аварии! Очевидно, что имя Вера для меня – не пустой звук. Уж точно, оно мне ближе, чем Мария.
– Ма… Мое имя Вера, – отвечаю я.
– А в карточке написано Мария, – недоумевает наблюдательная девочка.
– Мария-Вера, – находчиво выкручиваюсь я. – Двойное имя.
– Как Хуан-Карлос и Хосе-Игнасио? Должно быть, когда вы родились, ваша мама фанатела от мексиканских сериалов, – смеется Лариса.
– Вряд ли, я должна быть постарше, – говорю я, потому что знаю, что «Просто Марию» показывали в девяностом году, а мне, наверное, уже за тридцать.
– Вы не знаете, сколько вам лет?
Я внимательно смотрю на Ларису.
Она уютно светится теплым желтым светом, как ночничок в детской комнате – никаких отрицательных эмоций, только спокойное любопытство и дружелюбие.
Я ей симпатична.
А мне так нужен друг!
– Я не помню, – признаюсь я. – И… хотите, я вам все расскажу?
Спустя час мы сидим на кровати – я на одном конце, Лариска – на другом. Между нами – поднос с остатками роскошного ужина и Ларин компьютер-планшет.
– Ерунда, в Интернете найдется абсолютно все, просто быть того не может, чтобы что-то не нашлось! – приговаривает она, тюкая пальцем по сенсорному экрану.
Палец то и дело промахивается, открывая то рекламу нового средства от диареи, то страничку элитного спа-салона, и Лариска смешно чертыхается, а я хохочу.
Мне давно уже не было так весело! Что, интересно, пузырилось в нашем шампанском – веселящий газ?
Моя новая подружка – яркий представитель поколения, для которого компьютер – неотъемлемая часть жизни, а Интернет – более комфортная среда обитания, чем реальность.
– Если ты общалась с Валентином и Максом еще до аварии, значит, у вас была своя компания, компания – это общие знакомые, а знакомых проще всего искать в соцсети, – объявляет Лариска, сочувственно выслушав мою драматическую историю. – У тебя есть свой профиль на Фейсбуке?
– У меня там даже своего фаса нет! – хихикаю я.
– Зайдем через меня, – не тушуется компьютерный гений.
Я не знаю фамилию Валентина, но Макс мне свою называл – он Ребров. Я, признаться, уже примеряла эту фамилию к себе и нашла, что сочетание «Мария Реброва» звучит как-то слишком по-библейски. Впрочем, «Вера Реброва» в этом смысле еще хуже, что было бы огорчительно, если бы я по-прежнему собиралась за Макса замуж.
– Так, вот тебе все-все Максимы Ребровы русскоязычного Фейсбука, – у Лариски наконец получилось попасть в нужную кнопку. – Смотри, который из них твой?
– Этот, – показываю я.
Боже, сколько на свете Максимов Ребровых! Кто бы мог подумать! Зачем?
Одного Макса хватило, чтобы скомпрометировать их всех.
– Этот, этот, – приговаривает Лариска, нацеливая палец на физиономию моего знакомого.
Лучше бы она его кирпичом приложила, ей-богу…
– Вот! Смотри сюда, это все его друзья на Фейсбуке! – Лариска открывает новый набор фотографий и передает мне планшет. – Может, и ты здесь есть? Или еще кто-то знакомый?
Я внимательно рассматриваю лица на снимках. Общительный парень, этот Макс Ребров! Триста с лишним человек в друзьях, толпа народу!
К сожалению, меня среди них нет.
– А жаль, – сокрушается Лариска. – Из профиля в соцсети мы бы о тебе все-все выяснили! Но хоть кого-то, кроме Макса, ты узнаешь?
– Вот, кажется, знакомое лицо, – указываю я на девушку.
И, чтобы скорее развеять свои сомнения, открываю ее страничку.
– Тамара Кондратьева! – обрадованно читает Лариска. – Так ты ее знаешь?
А я разочарована. Тамара Кондратьева – это медсестра из больницы!
– Симпатичная, и фигурка ничего, – не замечая моей реакции, оживленно комментирует Лариска. – Смотри, какая футболочка – от Шанель!
Я расстроена и тупо смотрю на розовую шанелевскую футболочку с таким же безразличием, с каким смотрела бы на серый ватник лесоруба.
– Со стразиками! – восхищается Лариска и максимально увеличивает фотографию.
И тут я замечаю: со стразиками и с алым пятнышком помады на вороте!
Что такое?!
Святой кутюр, да это же та самая футболка, что висит в шкафу у Макса!
Якобы моя!
Во мне просыпается живейший интерес:
– А ну-ка, давай еще снимки посмотрим, поглядим на другие наряды Тамары!
В отличие от меня (если верить Максу), медсестричка очень любит фотографироваться. Вскоре мы находим ее фото в голубых джинсах с вышивкой. Серо-синего трикотажного кардигана я, правда, не увидела, но два попадания из трех – это, по-моему, серьезно.
Значит, Макс и в этом мне соврал – никаких моих старых вещей у него не осталось, в шкафу под видом моих одежек висят поношенные тряпки медсестры Тамары.
«То-то она ревновала!» – подсказывает внутренний голос, и я вспоминаю: а ведь точно!
То ядовитое болотно-зеленое свечение – это же была ревность! И еще она мысленно назвала меня тупой страшилой!
Вот мерзавка.
И Макс мерзавец – притворялся влюбленным в меня, а сам завел шашни с медсестрицей.
– Ладно, с этим все понятно, – говорю я, закрывая для себя неприятную тему.
– Может, еще что-нибудь поищем? – предлагает Лариска.
Она расстроена тем, что не смогла мне помочь. Прямо синяя вся – в смысле, светится синим.
Хорошая девочка.
– Может, и поищем, – задумчиво тяну я. – Есть еще одно имя или фамилия…
Тугарин.
Отвратительный Валентин говорил омерзительному Максу: мол, Тугарин тебе вагон денег подбросит.
– Тугарин, – произношу я вслух. – Поищи, пожалуйста, Тугарина.
– Да я и так знаю: Тугарин-змей! – машет рукой Лариска. – Главный враг богатыря из мультика!
– А если не из мультика?
Лариска ныряет в Интернет, шустро находит с десяток Тугариных не-змеев и удивляется:
– Надо же, а это, оказывается, человеческая фамилия, и не такая уж редкая! Тебе какой Тугарин нужен?
– Богатый, – подумав, отвечаю я.
– Тогда этот! – через пару минут заключает мой интернет-эксперт. – Матвей Тугарин, владелец РТК. Он богаче всех, и не только среди Тугариных.
– РТК – это Российская Транспортная Компания? – уточняю я и не могу сдержать радости. – Вагоны! Точно! Это мой Тугарин!
– В каком смысле – твой? Он тебе кто? Родня?! – Лариска восторженно ахает. – Слу-у-ушай, Верка! А что, если ты его дочка? Принцесса транспортной империи! Может, папа Тугарин тебя потерял, а теперь ищет, вы воссоединитесь, и станешь ты богатой-пребогатой наследницей огромного состояния! Только обещай, что и тогда мы останемся подружками!
– Папа Тугарин? Папа Тугарин!
В словах Лариски кое-что есть. Валек ведь так и сказал Максу: папа Тугарин!
– Лар! А телефончик этого Тугарина ты мне не найдешь? Ты так хорошо разбираешься в Интернете, а там ведь все есть, – я с надеждой смотрю на подружку.
– Может, и найду, – обещает она, надуваясь от гордости. – Конечно, это дело трудное, но я постараюсь. Только попозже, сейчас мне надо бежать, я и так у тебя задержалась.
Моя сиделка уходит. Некоторое время я бесцельно слоняюсь из угла в угол, потом вспоминаю, что добрый доктор Иван Антонович велел мне разрабатывать ногу неторопливыми прогулками на свежем воздухе, и выхожу на променад.
Осенний лес нереально красив, и мне кажется, будто я прогуливаюсь в театральных декорациях. Мысли мои под стать обстановке: я думаю, а не могу ли я и вправду быть дочкой транспортного императора?
Когда Валентин в том разговоре с Максом назвал Тугарина папой, что он имел в виду? Папой кого? То есть чьим? Ведь безотносительно наличию отпрысков Папой называют только главу католической церкви, а это явно не из нашей оперы.
– О дочь моя! – пробую я голос на мотив Вагнера (в оригинале было «О лебедь мой!», так что мой текст ложится идеально). – Грустна ты и печа-а-альна!
Это не совсем правда, потому что сегодня я исполнена надежды и воодушевления. Папа Тугарин – это шикарная перспектива!
Хотя… Если он мой отец, почему вагона денег от него ждет Макс?
«В приданое?» – предполагает мой внутренний голос, и я отчетливо воображаю украшенный лентами и розетками товарный вагон, битком набитый деньгами.
Хм… Допустим, я богатая невеста. Тогда можно предположить, что Макс хочет жениться на мне из-за денег. А потом, поскольку он меня терпеть не может, намерен развестись и разделить со мной имущество. Логично? Логично!
То есть было бы логично, если бы в разговоре о предстоящем разделе имущества не упоминалась квартира. Она ведь куплена Максом. Зачем же ему жениться на мне, чтобы после развода делить свою жилплощадь?
Я думаю, думаю – и понимаю, что это имеет смысл лишь в одном-единственном случае: если Макс обманул меня и в этом и квартира принадлежит не ему, а мне.
Но тогда, значит, в документах на право владения недвижимостью указано мое имя! Стало быть, я могу его узнать!
Или нет.
Я продолжаю думать.
Если для того, чтобы претендовать на мою собственность, Макс должен на мне жениться, значит, имя в моем паспорте и имя владелицы квартиры в документах на имущество совпадают.
А кто мне выправил паспорт?
Макс.
Что-то я запуталась.
Мое воодушевление гаснет.
Как мне разобраться во всем этом? Как?!
«Молча», – бурчит внутренний голос.
Что он, собственно, имеет в виду? Молча – то есть без слов? А как иначе? На пальцах?
И тут до меня доходит, что я действительно имею возможность получать от людей информацию без всяких слов. Более того, я ведь этот способ уже использовала, но всего лишь пару раз и совершенно непроизвольно.
Мой «эмматовый» взгляд. Как бы его потренировать и развить?
Первая тренировка супергерою не удается.
– Что это с ней? – бесцеремонно указывая на меня, орет седой дедуля дедуле лысому.
Они оба почти глухие, но почему-то предпочитают общаться между собой, а не с нормальными людьми, способными правильно расслышать слова собеседника.
– Во сне? – вопит в ответ дедуля лысый. – Видеть во сне красивую девушку – это к богатству!
Он подмигивает мне, и я застенчиво улыбаюсь. Правильным курсом идете, товарищи дедушки, за «красивую девушку» я готова простить вам любую бестактность.
Если честно, красотой я сейчас не блещу. Особенно портит меня прическа «под газонокосилку». В клинике меня обрили наголо, и теперь моя голова похожа на косматый шарик чертополоха. Темные жесткие волосы еще слишком коротки, чтобы сделать модельную стрижку, но уже слишком длинны, чтобы сойти за стильный «ежик».
Зато у меня большие красивые глаза, и как раз на них, рискуя ненароком ослепить меня, трясущейся рукой указывает седой дедуля:
– Глаза, как плошки!
– Как лошадь? – по-своему слышит его лысый дед. – Какая лошадь?
Я тоже в недоумении: какая еще лошадь? Вот уж на лошадь я нисколько не похожа, не настолько крупна.
– Это что, базедова болезнь? – орет любознательный седой.
– Баязет? – вопит в ответ лысый.
– У кого это базедова болезнь? У меня? – лепечу я обиженно.
Все в столовой смотрят на нас и хихикают, только мне не смешно. Допотопные глухари обсуждают меня, нимало не смущаясь всеобщего внимания.
– «Баязет» – это коньяк! – авторитетно информирует лысого седой.
– Конь, да! – соглашается лысый.
Отлично, они пришли к взаимопониманию: конь, лошадь – и все это обо мне!
И лишь потому, что я таращила глаза, как жертва базедовой болезни, пытаясь отработать на своих дедульках проникновенный взгляд эмпата!
Пока не получается, к сожалению. Я буду пробовать еще, но, пожалуй, не в столовой. Надо подыскать другое место скопления людей, на которых можно ставить безболезненные эксперименты.
После обеда я сижу на лавочке у часовни, усиленно пялясь на кучкующихся там граждан. Те из них, кто натыкается на мой пронзительный взгляд, беспокоятся: кто-то потирает область сердца, кто-то шепчет не то молитвы, не то ругательства, а одна особенно нервная старушка так отпрянула, что чуть не сбила стальную мусорную урну.
Я понимаю, что мои эксперименты негуманны, и временно прекращаю их. Попрактикуюсь при случае на ком-нибудь молодом и здоровом.
А потом мне звонит Лариса. Ее номер – уже второй в моей телефонной книжке, и я радуюсь тому, что обрастаю контактами. Что ни день, то чей-то номер!
Новая подружка превращает мою радость из тихой в бурную долгожданным сообщением:
– Есть контакт! Я добыла телефон Матвея Тугарина, правда, только домашний. Такой тебя устроит?
– Меня любой устроит, – заверяю я и под диктовку записываю цифры первым, что попалось под руку, и где попало – карандашом для бровей на обоях под зеркалом.
Варварство, конечно, но я пишу без нажима, а обои моющиеся, так что запись можно будет смыть.
Позже. Сейчас я слушаю эмоциональное повествование о том, как Лариса узнала заветный номер.
– Сначала я нашла телефон его компании, – рассказывает она. – Было ясно, что дальше приемной меня не пропустят, поэтому я и не пыталась спрашивать самого Матвея Васильевича. Я сказала, что звоню из частной клиники «Здоровье женщины», мол, у нас тут случился компьютерный сбой, мы потеряли мобильный номер Ольги Викторовны, так не может ли супруг передать ей, что гинеколог получил ее анализы и… Дальше, как ты понимаешь, секретарша и слушать не стала. Просто дала мне домашний номер Тугариных и предложила рассказать Ольге Викторовне все лично.
– Ольга Викторовна – это супруга Тугарина? – уточняю я.
И с замиранием сердца думаю – может быть, она моя мама? Если Тугарин – мой папа, конечно.
– Ага, – подтверждает Лариса. – Только ты учти, восемь-три-девять-один-девять – это код Норильска, Тугарины там живут. И разница во времени у нас с ними четыре часа, так что ты не тяни со звонком, чтобы ночью людей не будить.
Мне кажется, если я действительно потерянная дочка Тугариных, то они будут рады и полночному звонку, но уверенности в наших родственных связях у меня нет, и я соглашаюсь с подружкой:
– Конечно, я не буду тянуть.
– Потом мне расскажешь! Забегу к тебе вечером! – обещает она и отключается.
А я смотрю на телефон, не решаясь набрать это самое восемь-три-девять–как-там-дальше.
Мне тревожно.
Я отчаянно надеюсь, что вот-вот узнаю о себе нечто важное, и в то же время понимаю, что надежда эта выросла и расцвела на очень зыбкой почве.
Однако выбора у меня нет. Надо звонить, и я звоню.
Дозваниваюсь, как ни странно, сразу же.
«Это судьба!» – ликует внутренний голос, тут же начиная сочинять душещипательную историю воссоединения блудной дочери с семьей.
Все-таки были у меня в роду любители мексиканских сериалов…
– Резиденция «Синие сосны», добрый вечер, – бодро приветствует меня женский голос.
Он явно немолодой, что меня обнадеживает. Если Ольга Викторовна Тугарина – моя мать, то ей точно не меньше пятидесяти. А может, трубку сняла моя бабушка?
Воображение с готовностью рисует добрую морщинистую старушку с начатым вязаньем.
– Ба… Ма… – мямлю я.
– Говорите громче, пожалуйста, и представьтесь, кто вы?
Вот как я должна ответить на этот резонный вопрос, а?
– Ээээ, – тяну я. – Не знаю, говорит ли вам что-нибудь такое имя – Мария Виленская?
Если мне скажут «нет», я прямо спрошу: «А у вас девочка в семье не терялась?»