Частные уроки проводились в школьной библиотеке, служившей хранилищем для книг, конфискованных в монастырях в годы революции. Наставник Бальзака, отец Лефевр, о котором начальство говорило, что у него «больше воображения, чем проницательности, и тяга к чудесам и философским учениям», занимался собственными таинственными исследованиями, а его подопечному оставалось рыться на полках и выбирать книги по своему вкусу. Особенно нравились узнику Вандома жизнеописания раннехристианских мучеников.
Нет ничего удивительного в том, что «альков» фигурирует в самом раннем дошедшем до нас письме Бальзака. Вот что он пишет во второй год своего пребывания в коллеже:
«Вандом, 1 мая (1809).
Милая мама.
По-моему, папа очень огорчился, когда узнал, что я был в алькове. Пожалуйста, утешь его вестью, что меня представили к награде. Я не забываю чистить зубы носовым платком. Я завел тетрадь, в которую аккуратно переписываю упражнения, и получил несколько хороших отметок, чем надеюсь вас порадовать. От души обнимаю вас, а также всех родных и моих господ знакомых. Вот фамилии учеников из Тура, которые получили награды:
Буалеком
(Он – единственный, кого я помню).
Бальзак Оноре, твой послушный и любящий сын».
Бальзак написал домой на следующий день после раздачи наград. Шло самое суровое время года. Как обычно, его родители не приехали, прислав взамен советы усердно трудиться и чистить зубы. Они не видели, как Оноре вручили небольшой томик вольтеровской «Истории Карла XII, короля Швеции», подписанный по-латыни «Honoratus Balzac» в знак признания его достижений в устной латыни.
Это письмо – единственное сохранившееся свидетельство школьных лет Бальзака, однако оно содержит первый проблеск его огромной наблюдательности. Неуклюжее выражение «господа знакомые», которое следует сразу же за «родными», кажется подозрительным эвфемизмом или местью за пренебрежение. Некоторые эти «господа» в самом деле входили в число домочадцев Бальзака. Малыш Анри, родившийся через полгода после поступления Оноре в Вандомский коллеж и почти через шесть лет после предыдущего ребенка, служил живым доказательством тому, что г-жа Бальзак еще не распрощалась с молодостью и удовольствиями. Хуже того, в конце концов выяснилось, что у нее все же есть материнский инстинкт, который, впрочем, оказался избирательным: незаконнорожденный Анри стал зеницей ее ока. В Туре поговаривали о ее связи с местным землевладельцем по имени Жан де Маргонн, который позже косвенно подтвердил слухи, оставив Анри в своем завещании 200 тысяч франков
43
Любовнику г-жи Бальзак, а также малышу Анри суждено было умереть ужасной смертью – одному в «Большой Бретеш» (La Grande Bretèche), второму – в рассказе с оптимистичным названием «Перст божий» (Le Doigt de Dieu)
44
Для Оноре материнская забота выражалась в форме литературной критики. Его нежные, дышащие любовью письма высмеивали за напыщенность, за жалость к себе. Возможно, единственное сохранившееся письмо дошло до нас только благодаря его относительной деловитости и сдержанности. Примечателен и почерк: мелкие, налезающие друг на друга буквы, строчки, которые бегут снизу вверх, огромные прописные буквы и множество завитушек. Первое письмо Бальзака – графологический образец огромного ума, выросшего в одиночном заключении.
По некоторым признакам, примерно с десяти лет мальчик, которого в младших классах наказывали чаще остальных, начал приобретать черты респектабельной посредственности. В 1812 г. он получил еще одну награду по устной латыни. В отчетах из школы, датированных 1809—1811 гг. (только они и дошли до наших дней), его поведение оценивается как «хорошее», «нрав» называется «веселым» или «очень веселым», хотя «характер» колеблется от «вялого» до «мягкого» и, наконец, «ребяческого». Ценность таких оценок в каком-то смысле преуменьшается тем, что отчеты о других учениках почти такие же: учителя явно считали, что все возможные особенности детей можно адекватно выразить с помощью полудюжины прилагательных.
Более верным признаком прогресса служит тот факт, что у Бальзака появилось несколько друзей: Луи-Ламбер Тинан, возможно увековечивший свое имя в романе, чье действие происходит в Вандоме; Баршу де Пеноэн, который, как Бальзак, с презрением отвергал общепризнанные увлечения и рано начал интересоваться метафизикой (позднее он стал признанным специалистом по немецкой философии); Буалеком, упомянутый в ранее цитируемом письме Бальзака, который впоследствии стал французским послом в Вашингтоне; Арман Дюфор, будущий министр и коллега де Токвиля. Это многое говорит о Вандомском коллеже и о той среде (milieux), из которой подбирались его ученики. Многие друзья и знакомые Бальзака, среди которых были уроженцы колоний – Антильских островов и Нового Орлеана – стали выдающимися политиками, адвокатами или журналистами. Бальзак познакомился со своими собратьями-ссыльными за неделю до раздачи призов, когда другие мальчики хвастливо обжирались в городе с родителями.
С точки зрения родителей, куда важнее было то, что Оноре наконец начал уделять некоторое внимание урокам. Как то часто бывает, самое большое педагогическое влияние оказалось неумышленным – отец Лефевр, поглощенный своими чудесами, пока Оноре наслаждался библиотекой. Впрочем, в коллеже были и два замечательных педагога, чье появление стало для Бальзака долгожданным освобождением из тюрьмы. Они же снабдили его темой для того, что стало его на первый взгляд ненужной привязанностью.
Лазара Франсуа Марешаля ученики обожали и считали едва ли не родным отцом
45
Марешаль поучал лицемерно – у него имелся свой опыт. Он сам давно сочинял стихи, испытывал не вполне приличное для школьного учителя пристрастие к эротической поэзии и взволнованным панегирикам любому режиму, которому случалось находиться у власти. Лилии, фригийские колпаки, имперские орлы удивительно к месту то влетают в его хвалебные стихи, то вылетают из них. Когда ночью 14 августа 1808 г. Наполеон проезжал через Вандом, Марешаль поспешил сочинить две латинские надписи в честь императора, которые повесили в городских воротах. Его ученикам выпал случай извлечь пользу из увлечения учителя; они наверняка изумлялись непривычным грамматическим формам. Фразы, которые мальчикам предлагалось перевести на французский, выдают стремление стимулировать юношеский ум чем-то более вдохновляющим, чем «Записки о галльской войне»: «Я видел воробушка Лесбии», «Девушка пряталась за кустами», «Венера с ногами обнаженными стянула пояс на своей пламенеющей мантии». Одна особенно яркая фраза наверняка затронула бы Оноре за живое, знай он тогда, что они с братом от разных отцов: «О боги, даруйте этой женщине способность к деторождению, но не ко греху».
По воспоминаниям современника Бальзака, полеты фантазии Марешаля слегка ограничивал его зять, Жан-Филибер Дессен
46
Хотя Дессен держался немного отстраненно, он создавал бодрящее впечатление того, что внешний (а может быть, и внутренний) мир не так статичен, как считали вандомские монахи. Сам Бальзак, наверное, испытывал некий тремор (frisson) в предсердечной области, когда набрасывал «Трактат о силе воли». До последнего времени «Трактат…» считался произведением несуществующим, придуманным специально для «Луи Ламбера», но он наверняка существовал ранее в какой-то форме: он упоминается одноклассником Бальзака в статье, вышедшей за несколько месяцев до публикации «Луи Ламбера»
47
В любом случае жизнь «Трактата…» была недолгой: ее нашел учитель, который продал бумагу, на которой он был написан, вандомскому бакалейщику… Таким образом, первое произведение Бальзака пошло на кульки для конфет.
В письменном столе Бальзака лежал не только «Трактат о силе воли». Другим «отважным новым миром» стала для него лингвистика, открывавшая доступ к знаниям, о которых и не мечтали составители школьного расписания. Пока остальные мальчики корпели над упражнениями, Бальзак жадно читал словари, открывал для себя этимологию, развивал в себе тот вкус к всеведению, который проявляется во всех частях «Человеческой комедии». Правда, подавляющее большинство научных и мистических сведений в «Луи Ламбере» отражает более поздний период жизни Бальзака. Пройдет какое-то время, прежде чем его ранние опыты принесут плоды.
Конечно, у Оноре даже в десятилетнем возрасте имелись и далекоидущие планы. Некоторые мальчики из старшей группы входили в так называемую «Вандомскую академию» – своего рода молодежная ветвь Французской академии, научного учреждения, целью которого является изучение французского языка и литературы. Заседания Вандомской академии проходили дважды в год в присутствии всей школы. На них цитировались и обсуждались последние сочинения участников. Бальзаку так и не удалось попасть ни в молодежную, ни в «настоящую» академию. Тем не менее его одногодки восхищались сочиненной им поэмой – произведением, принадлежавшим к самому престижному литературному жанру. Сочинять поэмы не отваживался даже сам Марешаль. Поэма была посвящена завоеванию испанцами империи инков. Тема превосходная, если только понимать, что она относилась не к Наполеону, который как раз в то время подавлял Пиренейский полуостров, а к эксцессам недавней монархии. Сохранился и цитируется лишь один возвышенный отрывок: «О инка! властелин и злополучный и несчастный!» (O Inca! Ô roi infortuné et malheureux!)
48
Едва ли подобного отрывка достаточно для того, чтобы впасть в отчаяние, но старшие мальчики в насмешку прозвали Бальзака «Поэтом». Гений, по словам Бодлера, «обладает привилегией быть великими во всем»
49
По иронии судьбы «Поэт» вдохновлялся прославленным историческим романом «Инки» Мармонтеля (1777). Но произведение Мармонтеля относилось к низшему роду литературы: «Инки» – «всего лишь» роман.
Пылкая изобретательность Оноре распространялась с бо́льшим успехом и на предметный мир. Запертый в дортуаре или в чулане под лестницей, он открывал другие способы для упражнения уже присущей ему способности к символическим действиям. Он создал часы
50
Однако, по мнению учителей, спустя шесть лет после поступления в Вандомский коллеж Бальзак почти ни в чем не преуспел, кроме зачатков латыни, географии, истории, физики, химии, фехтования и музыки. В математике его успехи были весьма скудными. Не приходится удивляться тому, что потом все его финансовые аферы были самыми неудачными из всех его произведений. Ораторианская система образования не оказала должного влияния на ученика под номером 460. Более того, его развитие, как казалось, пошло вспять…
Из Вандомского коллежа Бальзак уехал при загадочных обстоятельствах. Его сестра Лора приводит официальное объяснение семьи:
«Ему было четырнадцать лет, когда директор школы, г-н Марешаль, написал маме (это было между Пасхой и днем раздачи наград). Он попросил ее как можно скорее приехать и забрать сына. Он впал в своего рода кому
51
Как он впоследствии понял, его удивительное состояние стало результатом своего рода умственной перегрузки (если вспомнить его слова). Без ведома учителей он успел прочесть почти все книги из обширной школьной библиотеки. Серьезные книги развили его ум в ущерб телу»
52
Как замечает Лора, такой диагноз ее брат поставил себе сам. «Умственная перегрузка» была профессиональной болезнью, к которой склонны расцветающие гении – по крайней мере, об этом свидетельствуют романы Бальзака. Несколько его героев в определенные моменты жизни набивают себя знаниями до отказа и становятся жертвами своего безмерного аппетита. Романтических героев того времени редко можно было застать в таком удручающем состоянии; они не склонны замыкаться в себе или думать о чем-то превыше своих возможностей. Однако в «Человеческой комедии» время от времени мелькают молчаливые философы, впавшие в оцепенение, обозревающие фантастический мир идей внутри себя, а внешне производящие полное впечатление идиотов.
Подобно водопадам, которые лучше видны издалека, говорит Бальзак, их разум вблизи кажется неподвижным
53
Изучая живого пациента, достаточно трудно найти причинноследственные связи. Воображаемое вскрытие еще менее надежно, и опрометчиво было бы связывать тогдашнюю странную летаргию с позднейшими заболеваниями Бальзака. Можно с таким же успехом согласиться с таким же спорным диагнозом, который обычно ставили в таких случаях. Директор школы упомянул о молчаливости (taciturnité) и grande insouciance своего ученика. Слово insouciancе в данном случае означает и «апатию», и «равнодушие». В сочетании с ненормальной бледностью (для прежде румяного мальчика), потерей веса, общей вялостью и частым сидением в карцере все указывало на одно. В популярном «Трактате о тайных привычках и удовольствиях» (1760), который использовался в школах-интернатах еще в начале ХХ в., говорится, что приведенные выше признаки – классические признаки «злоупотребления своими силами». Сходным образом в «Сельском враче» Бальзака женственного и начитанного Адриена забирают из школы по той же причине (врача убеждает быстрый осмотр его колена…). Ну а Бальзака, насколько нам известно, исцелили свежий воздух, физические упражнения и общество
54
Это, разумеется, самая внятная причина для быстрого отъезда Бальзака. При тогдашнем широком распространении карательного школьного образования никто не встревожился, узнав, что Бальзак провел опасно много времени в одиночном заключении. Он, конечно, правильно думал, что его отец «огорчится», узнав, что его сын томится в «алькове». Когда в 1807 г. Оноре отправился в Вандомский коллеж, его отец как раз дописывал свой первый и самый примечательный памфлет: трактат «о средствах профилактики воровства и убийств и о возвращении совершившим их людям полезной роли в обществе».
Подобно многим людям, которых считали чудаками, отец Бальзака обладал необычайной дальновидностью. В своем труде он выдвинул на первый взгляд безрассудную мысль о том, что тюрьмы не исправляют преступников и что следует идти по пути реабилитации. В годы террора нескольких друзей Бернара Франсуа посадили за решетку. Когда он увидел сына после шести лет обучения и узнал о плачевных результатах, он, должно быть, сразу узнал симптомы. «Состояние сына очень встревожило отца», – пишет Лора. А бабушка Саламбье, наверное, воскликнула: «Так вот в каком виде школа возвращает славных мальчиков, которых мы туда посылаем!» Необходимо было предпринять срочные меры, иначе маленькому Оноре грозили преступная жизнь и ранняя смерть.
Конечно, чувства самого Бальзака были более сложными. В своей тюрьме он бывал счастлив. Он придумал для себя мучительный распорядок дня, которому потом следовал почти всю жизнь: огромные отрезки времени, посвященные ничем не прерываемой деятельности. Словно в память о Вандомском коллеже, Бальзак писал в монашеской рясе. В его «темной комнате» «превратности судьбы» и несправедливость матери переставали существовать. Там его разум отыскивал тайные принципы, которые, по мнению Дессена, управляли всей Вселенной. Во мраке «алькова» все стороны жизни имели равное право на существование; все было взаимосвязано.