Зубами к стенке.
Двигаясь рывками, как марионетка, Миша сел на кровати и зябко обхватил себя руками за плечи. Тело слушалось хуже, чем во сне. Там оно было просто как желе, а в реальности будто состояло из отдельных плохо сопряженных частей. На тупых корявых шарнирах. Примерно через пятнадцать часов это тело будет – вещь, но что толку? Какой во всем смысл, если другое тело, сейчас мирно лежащее рядом, красивое и гладкое, любимое, вдруг – каждый раз это словно плевок в глаза – проснется с душой озлобленной неудачницы?
А может, ну их, эти шторы?
Нет. Будет очень больно, и вскоре случится одно из двух. Либо инстинкт самосохранения погонит Мишу драпировать окно, либо поднимется Катя, сделает это сама, а потом обругает мужа последними словами. А то еще и ударит. Она пока что не пыталась это делать, но в прошлый раз было заметно – готова.
Когда Миша вставал, ему показалось, что у него скрипят все суставы. Шаркающей походкой он дополз до окна спальни, задернул наглухо толстые гардины и тяжело вздохнул. Предстояло еще топать в мастерскую и на кухню. И там делать то же самое одеревеневшими руками. Зато потом, на кухне, можно будет выпить стакан воды. Многократно удушенное врагами горло невыносимо саднило.
От воды Мишу чуть не вырвало. Он присел на край табурета, закурил – сигарета дважды выпадала из пальцев – и совсем расстроился. Сколько ночей на этот раз? В позапрошлый было две, а в прошлый уже три. Выдержит он три ночи? А если их окажется четыре?! Если бы Миша сейчас мог заплакать, он бы этому утешительному занятию предался. А так – глотал безвкусный дым и переживал.
Три ночи… Или четыре? Да даже три ночи рядом с этим ужасом, этим чудовищем, безжалостно пожравшим его возлюбленную, – невыносимо. Просто невыносимо. И никакого выхода. Никакого выбора. Ни-ка-ко-го.
– Сука… – прошептал Миша. Для затравки, попробовать, сможет ли он это произнести в адрес любимой женщины. А когда вышло, повторил уже уверенно, почти в полный голос: – Су-у-ка…
Тридцать лет всего, а жизнь кончена. Потому что без Кати – разве это будет жизнь? Это что-то такое будет, о чем и подумать страшно. Работать-то он точно не сможет.
А если все же подумать?
Миша честно постарался охватить умом тоскливую перспективу, но не смог. К тому же ему пришло в голову, что Катя без него влипнет в какую-нибудь жуткую историю. Нет, не выйдет ничего.
– Сука… – вздохнул Миша. Швырнул сигарету в набитую грязной посудой раковину. Кряхтя поднялся и с выражением полнейшей обреченности на лице пошел спать дальше. Примерно еще пятнадцать часов.
* * *
В кромешной тьме Катя стояла перед зеркалом и «рисовала» глаза. Миша сидел в мастерской и тупо разглядывал последнюю работу – портрет депутата городской думы. Сутки назад и при дневном освещении депутатская рожа Мишу никак не трогала, а вот сейчас его подташнивало. Сама-то картина чисто технически была ничего – крепкий средний уровень, не придерешься. Но в каждом мазке сквозило подсознательное отвращение художника к жертве…
Почему к жертве?
– Ты чего там притих? – спросила Катя. – На урода своего любуешься?
– Это не урод, а тысяча долларов, – хмуро возразил Миша.
– О чем и речь. Когда ты перестанешь на него пялиться и начнешь работать? Тебе осталось-то всего ничего.
– Он мне не нравится, – сказал Миша. Почти агрессивно сказал. Непонятно было, в чей адрес – депутата, его портрета или вообще собственной жены.
– Знаешь, Михаил… Я тебе вроде работать не мешаю. Я все делаю для того, чтобы тебе было в этом доме удобно. Да?
– Ну… – признал Миша, догадываясь, чего ждать дальше.
– Так вот! – в голосе Кати лязгнул металл. – Тебе не кажется, что должен быть хоть какой-то ответ с твоей стороны?
– У тебя косметика заканчивается? – поинтересовался Миша осторожно.
– Не в этом дело, Михаил. Не в этом дело.
– Понимаю… – вздохнул Миша.
– Да ничего ты не понимаешь.
– Куда уж мне…
– Тебе нужно всего-навсего быстро намалевать этого урода. Потом его жену. Потом дочь. Потом любовницу. Неужели трудно, Михаил, раз в месяц…
– Схалтурить, – подсказал Миша. – Во всех отношениях. Да, трудно. Раньше было нетрудно, а теперь – надоело. Я вообще-то художник.
– Художник, который не знает теории живописи? Хм.
– Знаю!
– Хорошо, – подозрительно легко согласилась Катя. – Значит, халтурить ты у нас больше не можешь. Угу. Но что тебе мешает рисовать их так, как ты считаешь нужным?
– Если я начну работать с этой шушерой в полную силу, – горько сказал Миша, – через месяц у нас не останется ни единого заказчика. И не будет уже никогда. Они просто разбегутся.
– Ха! А сейчас ты чего добиваешься? Того же самого. Ты не работаешь вообще, и они точно так же разбегаются.
– Да закончу я этого урода, закончу на следующей неделе!
– Ну-ну… Посмотрим. И угораздило же меня связаться с рохлей…
– Ты готова или нет?! За каким дьяволом мазаться, если тебя все равно никто не увидит…
– Уви-и-дит, – промурлыкала Катя. – Кое-кто непременно увидит. А ты заткнись. Не понимаешь, что нужно женщине, вот и заткнись.
– Извини, – вздохнул Миша. – Но… Ты не могла бы чуточку поторопиться, а?
– Куда спешить? Ночь дли-и-и-нная… Краси-и-и-вая… Вкус-с-с-ная… До чего же я люблю ночь!
– Это, конечно, замечательно, вот только у меня уже крыша едет, – пожаловался Миша.
– С чего бы это? – поинтересовалась Катя.
– Голодный, вот с чего, – признался Миша сквозь зубы. – Как-то очень быстро все на этот раз. Ощущение, будто каждого таракана в доме слышу…
– А ты скушай тараканчика, мой хороший, скушай…
– Катенька! – взмолился Миша. – Мне действительно плохо. Честное слово. Очень плохо. Давай уже пойдем? А то…
– А то что?
– Ничего, – отрезал Миша. Его рвало на улицу. Буквально выворачивало. Телесно он еще оставался здесь, но что-то главное – душа, наверное, – просочилось за стены и теперь множеством невидимых щупалец обследовало мир. Обостренное голодом восприятие стало невероятно тонким, и многое из происходящего вокруг причиняло Мише чуть ли не физическую боль. Соседние квартиры, двор, небо над крышей, земля под домом… Везде что-то творилось, и все это было отвратительно. Потревоженная ворона на дереве скрежещет когтями по ветке – будто по сердцу наждаком. Храпят соседи – кажется, от этого звука стошнит. Какая-то непонятная возня в кустах за аркой, ведущей из двора-колодца на улицу, – фу, до чего грубо!
Стоит утолить голод, и все станет на свои места. Ночь окажется волшебно красива. Можно будет жить ею, дышать, впитывать эту ночь в себя и радоваться ей. Стоит только утолить голод… Пока остался хоть какой-то минимальный контроль, пока еще не поздно…
Будто подпружиненный, Миша вскочил с табурета и вылетел в прихожую. Рванул дверную ручку. Пронзительный негодующий вопль жены почти остановил его. Почти.
Во дворе Мише сразу полегчало. Держась рукой за грудь, в которой бешено колотилось сердце, он несколько раз судорожно вздохнул и почувствовал себя человеком. То есть не совсем человеком, конечно. Хотя бы просто собой. Личностью довольно странной, но отчасти сохраняющей интеллект и какие-то эмоции того Миши, которого он знал по прежней жизни.
Теперь нужно эту личность подкормить, и сразу все наладится.
«Ну что, доволен? – подумала совсем рядом Катя. – Вые… нулся?»
Миша от неожиданности подпрыгнул и опять схватился за сердце.
– Господи… – пробормотал он. – Это ж надо так напугать… Чуть не до смерти.
«Да я б тебя и убила, будь моя воля», – подумала Катя брезгливо.
На всякий случай Миша решил не оборачиваться. Он знал, что Катя стоит за левым плечом. Одетая в черное, от этого еще более красивая и сексуальная, чем обычно. Он бы с наслаждением ее рассмотрел внимательно, тая от любви. Даже сейчас – с наслаждением. Вспомнил бы, что давно не рисовал ее… Но оборачиваться и пялиться на жену именно сейчас было глупо. Миша спиной чувствовал, какое у нее выражение лица.
«Нож не забыл?» – подумала Катя.
Тут Миша не выдержал и оглянулся. «Что со мной происходит? Неужели я действительно слышу ее мысли? Раньше ничего подобного не было. Боже, в кого я превращаюсь? В такой же ходячий злобный ужас, как она?.. Интересно, а Катя слышит, что именно сейчас думаю я? Ой!»
«Нож, – мысленно повторила Катя. – Забыл, да?!»
Миша таращился на жену, то ли подглядывая, то ли подслушивая, как именно она передает ему свои мысли. «И не только мысли, – догадался он. – Сейчас мне влепят пощечину. И она хочет, чтобы я это почувствовал раньше, чем последует удар. Ей не очень приятно меня бить. Но я ее постоянно раздражаю своей тупостью. Она слишком далеко ушла от меня, слишком изменилась. Ей, бедняжке, со мной тяжело». Миша не без труда вышел из оцепенения и сунул руку в карман.
«Вот он, твой нож, – подумал Миша внятно и отчетливо. – Я не забыл его».
«Наконец-то! – Глаза Кати немного потеплели. – Спящий проснулся. Ладно, пойдем… Чудо в перьях».
Она даже под руку его взяла.
Путь их лежал на улицу через ту самую арку, сразу за которой все продолжалось непонятное шевеление в кустах.
* * *
Катя любила делать это медленно.
Две черные тени бесшумно приблизились к костру. «Доброй ночи», – произнесла Катя вкрадчиво. Бродяга поднял голову и застыл, парализованный. Миша, с трудом удерживаясь от желания наброситься на добычу и порвать ее в куски, шагнул вперед. Не-ет, все должно выглядеть аккуратно и эстетично.
Он не отказал себе в удовольствии треснуть бомжа раскрытой ладонью в переносицу. Тело завалилось назад, Миша уселся на него сверху. В тишине раздались два щелчка – выскочило лезвие ножа и раскрылся складной стаканчик. Миша надрезал артерию. Катя подставила стакан под струю. Быстро, жадно выпила. Еще. И еще. Миша тихо застонал, но тут посуду наконец-то передали ему.
Уже полную.
На этот раз Миша от крови мгновенно опьянел. Когда-то, поначалу, его вообще тошнило, позже он с трудом перебарывал отвращение, глотая необходимую, но малоприятную живую влагу. Потом мешала омерзительная вонь немытого тела жертвы… Теперь все забивала кровь. Еще на подходе к цели Миша чувствовал ее запах сквозь кожу и одежду человека. Кровь манила и сводила с ума. А сейчас – горячей волной растеклась по желудку и вскружила голову.
Миша сделал еще несколько глотков и удовлетворенно отвалился от бездыханного тела. Вальяжно, будто насытившийся зверь, прилег у костра, подперев голову рукой и разглядывая в затухающем пламени какие-то потаенные вещи, недоступные человеческому зрению.
Катя, тихо мурлыча, смаковала очередную порцию. Отпивала по чуть-чуть, облизывала губы, снова отпивала. Приоткрыв рот, проводила кончиком языка по зубам, выгибалась, запрокидывала голову, оглаживала себя по груди и животу, будто сопровождая движение чужой крови по телу… Раньше Мише в этой манере чудилось нечто извращенно-сексуальное, неприятно отдававшееся в сердце. Но сейчас ему было просто хорошо, и он не обращал внимания на причуды жены.
Мише наконец-то стало по-настоящему комфортно в его новой ипостаси. Он упивался совершенной внутренней гармонией и хотел растянуть момент радости как можно дольше. Просто лежать и смотреть на огонь… Просто видеть и слышать, чувствовать мир вокруг до малейшей его тонкости. Просто быть…
«Здравствуй, Грэй! – подумала Катя. В мыслях ее звенели и переливались веселые, праздничные нотки. – Здравствуй, мой красавец! А где же твой хозяин? Игорь, ау!»
Миша очнулся от блаженного забытья и неприязненно скривился.
По другую сторону костра стоял, насторожив уши и опустив хвост, здоровенный серый овчар. А позади него, в кромешной тьме, угадывалась грузная человеческая фигура. Кого угодно из племени людского Миша сейчас разглядел бы во всех подробностях. А вот этого – не видел.
Там стоял и наблюдал еще один человек, одетый в черное. Глядел он на Катю, и только на нее.
– А-а… – с деланой ленцой произнес Миша вслух. – Вот и полиция нравов пожаловала. Ночной Позор. Больная совесть русского вампиризма. Здорово, Долинский. Выходи, чего прячешься.
– Я и не думал прятаться, – донеслось из темноты.
Пес на этот голос коротко оглянулся и снова обратил тяжелый немигающий взгляд к Мише. Морда у собаки была вся в шрамах.
– Я не хотел мешать. – Из тени к костру вышел крупный, но грузноватый для своего роста мужчина в легком черном плаще.
– Игорь, ты мне никогда не помешаешь, – проворковала Катя, выуживая из кармана пудреницу.
– Долинский, ты не умеешь не мешать, – говорил в это время Миша, отчего голоса мужа и жены слились в один невнятный гул.
Ночной гость присел на корточки рядом со своим псом, приобняв его за напряженные плечи. У Долинского было простое, чуть одутловатое лицо с неуловимым выражением, одновременно добродушным и жестким. Миша подумал, хватило бы ему умения нарисовать Долинского, какой тот есть на самом деле, и пришел к выводу, что работать пришлось бы ночью в полнолуние. Этой ночью или следующей, например. Задача показалась ему довольно интересной, но он знал – Долинский не согласится.
– Как дела? – спросил Долинский, наполнив этот невинный по сути вопрос содержанием, хорошо понятным им троим.
– Замечательно, – ответила Катя. Сидя на бревне спиной к мужчинам, она придирчиво изучала себя в зеркальце.
– Угу, – поддакнул Миша. – Если б не вы, господин Кайфоломов…
– А дальше? – Глядя в огонь, Долинский мягко оглаживал пса по холке. Грэй переступил с ноги на ногу. Садиться в этой компании он не хотел. Похоже, ему очень не нравились Миша и Катя, но опытный пес верно оценивал расклад сил. В свете костра заметно было: не одна морда, а вся серая шкура собаки расписана шрамами.
– Что – дальше? – Миша достал сигареты и обнюхал пачку. Теперь, утолив голод, можно было со вкусом закурить. С таким вкусом, которого ни один нормальный курильщик не вообразит.
– Через месяц… – Впервые Долинский поднял глаза на Мишу, и тот поразился, до чего же у этого симпатяги-увальня, типичного фольклорного русака, холодный взгляд. – Через год… Что будет, если вас поймают? А в особенности – если не поймают? Вы об этом не думаете совсем, а, ребята?..
Миша от изумления чуть не проглотил сигарету. А Долинский буравил его внимательным прозрачным глазом.
– Игорь, ты чё, а-ху-ел? – произнес Миша раздельно и очень медленно.
«Михаил!» – мысленно прикрикнула Катя.
– Ставишь московское произношение? – Долинский ухмыльнулся. – Получается. Но это без толку. В Москве тебя мигом вычислят и убьют. Там упырей-любителей и своих-то давят как клопов, а уж залетных… Тебе придется оказаться нужным, чтобы выжить в столице. Но что особенного ты можешь предложить?
Их разделяло метра три, и дай Мише волю, он бы на Долинского прыгнул. Легко, прямо из положения лежа. Одной рукой свернул бы шею собаке, а другой – этому провокатору. И в болото обоих.
Только вот никто Мише воли такой не давал.
– Да он и здесь ничего не может, – сообщила Катя. – Чтобы стать настоящим художником, ему не хватает образования. А уж настоящим мужчиной…
– Давай не будем обсуждать наши проблемы сейчас, а? – попросил Миша с угрозой в голосе.
– Наши?! Проблемы?!
– Не ссорьтесь, – попросил Долинский тихонько.
– С кем, с этим недоучкой? – возмутилась Катя. – Больно надо. Игорь, пошли гулять! Погляди, какая ночь!
– Тебе со мной будет скучно, – так же тихо промолвил Долинский, опуская глаза.
– Зато тебе со мной не будет, – пообещала Катя. – Гарантирую.
– Как-нибудь в другой раз, ладно? Извини, мне сейчас нужно с Михаилом поговорить.
– А-а… – Катя встала и уперла руки в бока. – Вот как… – в голосе ее звякнули льдышки. – А я думала, ты мужик, Долинский. Ну что ж, если тебе с этим… ничтожеством интереснее, чем со мной, – ради бога. Михаил, не забудь тут прибрать. Найдешь меня потом. Если сможешь!
С этими словами она канула в темноту. Единственным из мужчин, кто проводил ее заинтересованным взглядом, оказался Грэй.