Она всегда добивалась желаемого результата, и не собиралась отступать ни при каких обстоятельствах. К тому же в ее душе начал проклевываться росток… любви? Чего-чего, а этакого госпожа Эрман не ожидала.
Ловкость манер, хитрые приемы обольщения и присущий ей азарт произвели впечатление на Альберта – лед тронулся. Их интимные отношения стали жаркими и страстными, встречи частыми, а разговоры задушевными. Сегодня он пригласил Альбину на романтический ужин…
Она опомнилась, вынырнула из размышлений, едва не упершись лбом в стеклянную дверь магазина. Все ли она купила? Тряхнув головой, Альбина вернулась в ювелирный отдел. К наряду, который она приобрела, подойдут утонченные украшения из розового золота – колье и серьги.
– Покажите мне вот это, – подозвала она скучающую за прилавком девицу.
Пока та лениво давала пояснения, госпожа Эрман подумала, что сама давно уволила бы такую нерадивую продавщицу…
ГЛАВА 2
В кафе «Волна» было малолюдно. За окнами бушевал ветер, бросал мокрым, колким снегом в стекла, гудел в трубах. Лед на реке еще не сошел, только стал рыхлым, ненадежным и серым. Весна нарушила его крепкий панцирь, его сверкающую белизну, проложила по нему пока невидимые, но зловещие трещины, и теперь ждала настоящего солнечного тепла, чтобы взломать его, поднять изнутри, сокрушить, перемешать с мутной, свинцовой водой и понести, понести… в дальние дали. Лед поплывет, не зная того, что по дороге он превратится в снежную кашу, а потом и вовсе растает, растворится в этом неостановимом течении реки. Куда и по чьему велению стремится она?
Частный сыщик Всеслав Смирнов из года в год, наблюдая ледоход, задавал себе этот философский вопрос. Куда текут реки? Куда и зачем торопливо шагают по московским улицам все эти прохожие? Куда растекаются они, заполняя поезда, корабли, автобусы и самолеты? Какому ритму они подчиняются и какова цель этого непрерывного, суетного движения? Есть ли в нем смысл? Или река жизни просто подхватывает их и несет, неведомо куда, как льдинки весной?
Как остаться самим собой в этом неподвластном уму заданном свыше порядке? А может, наоборот, отдаться на волю ветра и волн и, не заботясь ни о чем, плыть, созерцая живописные берега? Где-нибудь да прибьет к отмели…
Сам Смирнов относился к породе людей, которые везде и всюду стараются грести в нужную им сторону, невзирая на погодные условия. Пройдя суровую военную закалку – от Суворовского училища до десантного, от изнурительных тренировок до военных операций в «горячих точках» – и вынужденный в конце концов демобилизоваться, он занялся охранной деятельностью, а потом решил прокладывать собственный жизненный маршрут и подался на свои хлеба. Частный сыск – вот где он будет свободен в выборе и сможет применить профессиональные навыки.
Господин Смирнов брался только за те дела, которые сулили, наряду с приличным вознаграждением, удовольствие от работы, – они должны были оттачивать его интеллект, шлифовать логику и задействовать интуицию. Инструменты ума, которые не применяются, деградируют; инструменты духа, которые не используются, угасают. Разгадывать трудную загадку увлекательно, и каждое расследование должно быть в первую очередь приключением, а потом уже раскрытием преступления. Тем, кто не потерял вкус к игре, движет интерес.
В кафе «Волна» сыщик заглянул не ради горячего обеда – он ожидал здесь потенциальную клиентку. Молодая женщина позвонила ему сегодня утром, назвалась Анжеликой Ермолаевой и попросила о встрече. Откуда она узнала его телефон? От соседки. Та сказала, что ее племянник был замешан в очень неприятном скандале, а господин Смирнов помог ему выпутаться.
Фамилия племянника оказалась знакома сыщику: пару лет назад он действительно выручил молодого человека, которому грозило увольнение с работы и обвинение в растрате.
– Хорошо, – согласился Всеслав. – Я не даю официальных объявлений и предпочитаю, чтобы люди приходили ко мне по рекомендации. Буду ждать вас в кафе «Волна».
Она помолчала… и призналась:
– Я совсем недавно в Москве…
– Возьмите такси, скажите водителю адрес, он вас доставит, – посоветовал сыщик.
Он понял, почему ее выговор показался странным, – она произносила слова как человек, который делает это слишком старательно, и ее «а» звучало непривычно для московского уха. Так говорят в далекой провинции. Но сама речь была правильной, с грамотно построенными фразами.
«Я имею дело с учительницей из деревенской школы, – подумал Смирнов. – Либо с интеллигенткой, которая провела много лет в глуши, в уединении, читая книги и беседуя со своим отражением в зеркале».
Теперь он сидел за столиком у окна, ждал обладательницу странного говора и поглядывал на корабельные часы с начищенным медным корпусом. Все внутреннее убранство маленького уютного зала «Волны» напоминало кают-компанию – привинченные к столам светильники, картины морских сражений на стенах, барометры, корабельный колокол.
Когда дама вошла, сыщик похвалил себя за проницательность – она оказалась точно такой, какой он представлял ее. Очень прямая осанка, стройная фигура, гладко причесанные, старомодно уложенные на затылке волосы, длинное пальто с отрезной талией… не хватало, пожалуй, муфты и шляпки с вуалью. Чем-то эта женщина походила на гимназистку выпускного класса из уездного городка.
Всеслав поднялся и махнул ей рукой. Она медлила, озиралась в растерянности: будто забыла дома пенсне, а без него плохо видела. Ему пришлось подойти, представиться и проводить ее к столику. Вблизи было заметно, что она давно вышла из школьного возраста.
– Сколько вам лет? – не церемонясь, спросил сыщик.
Она не смутилась, не покраснела… ответила просто и открыто, подняв на него большие серо-зеленые глаза, опушенные длинными ресницами.
– Двадцать восемь.
Глаза – вот что являлось главным украшением ее лица с тонкими, но бледными чертами. Смирнов понял это, когда Анжелика посмотрела на него, и цвет ее глаз засветился нефритовым оттенком. В ушах молодой женщины висели старинной работы серьги с зелеными камнями – сознательно или бессознательно, она сделала акцент именно на том, что было в ее внешности привлекательным.
«Безупречный вкус или инстинктивное кокетство? – спросил себя Всеслав. – Нынче тенденции моды и лавина рекомендаций от знаменитых кутюрье напрочь лишили женщин и того, и другого. Единицам удается сохранить природное чувство меры и верность своему собственному выбору».
– Не знаю, право, насколько я могу довериться вам, – произнесла между тем дама.
– Если вы надеетесь на мою помощь, то выкладывайте все. Иначе нет смысла продолжать разговор.
Ее лицо дрогнуло, но осталось таким же вежливо-теплым, приветливым.
– Пожалуй, я так и поступлю. Мне совершенно не с кем посоветоваться! Близких я потеряла, а… с московской родней мы едва знакомы. Так что… не обессудьте: слушать придется долго.
– Это часть моего ремесла, – ободряюще улыбнулся Смирнов. – Смелее, Лика. Я могу вас так называть?
– Конечно.
От ее поведения и слов веяло неким забытым аристократизмом, ностальгической ноткой дореволюционной России, изысканными манерами правящего класса, которые из поколения в поколение впитываются в кровь.
– Откуда вы взялись здесь, в Москве? – не выдержал сыщик. – Перенеслись из дворянского гнезда начала прошлого века?
– Я приехала сюда полгода назад, – ответила она. – Не могу привыкнуть к большому городу. Ушум и Москва – слишком сильный контраст!
– Как вы сказали? Ушум?
– Да. Совсем крошечный поселок в тайге, между Амуром и Зеей: железнодорожный полустанок, глушь. До ближайшего островка цивилизации несколько часов езды. Болота, бурелом… зимой мороз, снежные заносы – ни пройти ни проехать. Мои детство и юность вообще прошли на лесном хуторе… так что Ушум показался чудо-городом. Хотя там всего несколько улиц, деревянный вокзальчик, магазин и фельдшерский пункт. Люди в Ушуме зачастую родятся и умирают, как исстари повелось, без исповедников и врачей. Раньше поселок жил лесозаготовками, а теперь… Ушум постепенно приходит в упадок… умирает. Брошенные дома рушатся, бывшие леспромхозы зияют пустыми провалами окон, повсюду валяются трухлявые, черные от сырости бревна. Гиблые места! Многие станции называют «призраками», они не действуют и зарастают молодым ельником.
Смирнову захотелось ущипнуть себя за руку – уж не спит ли он? Эта барышня приехала из Ушума? Кто ее научил таким манерам, разговору, умению подобрать серьги в тон к глазам? Жительница Ушума должна была бы ходить в меховом полушубке, сапогах и с ружьем, уметь стрелять навскидку, свежевать убитую дичь, изъясняться языком охотников и золотоискателей-одиночек.
– Вы учительница? – решил он проверить свое предположение.
Кем еще Анжелика Ермолаева могла быть в таежном поселке?
Она отрицательно покачала головой.
– Нет. У меня вообще нет никакого образования, и я нигде не работала, ни одного дня. Официально школьный аттестат я получила в Ушуме, сдавала экстерном. Чтобы учиться, мне следовало жить в интернате, а… мама и дядя Аркадий и слышать об этом не хотели. Потом, когда мне исполнилось двадцать лет, он решился на переезд с хутора в поселок. Это далось ему с трудом!
– Дядя Аркадий вам кто?
– Отчим. Отца своего я не помню, мама умерла десять лет назад… от воспаления легких. Пока Аркадий Николаевич ездил в поселок за фельдшером, ее не стало. Наверное, ей не помогли бы никакие лекарства – она просто устала от жизни в захолустье, от безысходности, от ужасных бытовых условий, и захотела уйти. – Лика говорила о смерти матери спокойно, но глаза ее наполнились слезами. – Отчасти поэтому отчим оставил хутор… ему стало тяжело жить там, где прошли их с мамой лучшие годы. Но мне он объяснил по-другому: мол, в моем возрасте следует подыскивать жениха и создавать семью. Не выходить же замуж за лесного духа?
Лика опустила глаза, ее скулы порозовели.
«Чего-то не договаривает», – догадался сыщик. И спросил:
– То есть вы переехали в Ушум… в поисках подходящей партии?
– Так говорил Аркадий… Аркадий Николаевич, – поправилась она. – Он настаивал.
– Его фамилия Ермолаев?
– Селезнев. Ермолаева – фамилия моей матери. Они с отчимом состояли в гражданском браке. Так это, кажется, принято называть?
– Почему вы не работали? – спросил Смирнов.
– Во-первых, в Ушуме не было вакансий для такой избалованной девицы, – пошутила Лика. – А во-вторых, я в деньгах не нуждалась. Все мои потребности обеспечивал отчим. Значение денег я осознала в полной мере только по приезде в Москву. Кстати, я в состоянии оплатить ваши услуги – давайте оговорим размер предварительного гонорара.
Всеслав назвал сумму. Лика согласно кивнула – без колебаний, без раздумий положила на столик конверт с деньгами.
– Хорошо. Возьмите пока на текущие расходы…
Сыщик к ним не прикоснулся.
– Но… вы же не откажете мне в помощи? – растерялась она.
– Пока я не знаю, что от меня требуется. Поведайте о ваших проблемах, сударыня. – Смирнов невольно перешел на ее слог. – Тогда я определюсь, браться за дело, или нет.
– Это долгая история. И… смею вас уверить, я не страдаю душевной болезнью и не склонна к патологическим фантазиям. Если вы мне не поверите, то я останусь один на один со своими страхами…
* * *
Ночной ресторан клуба «Элегия» славился разнообразной кухней, интерьером в стиле модерн и отличным обслуживанием. Много изогнутых, прихотливых линий, стекла, цветных витражей с ирисами и лилиями, много красивой мебели и хорошая музыка.
– Что закажем? – спросил Ростовцев у своей очаровательной спутницы.
Он с удовольствием заметил: на них оглядываются. Альбина и в самом деле выглядела потрясающе – будто выпорхнувшая из эпохи роскоши диковинная птица. Обтянутое белым атласом стройное, сильное тело, в приподнятых кверху пышных смоляных волосах блестит жемчужная шпилька, – при таком великолепии лицо уже не имеет значения. Но и оно подчеркнуто изысканно: легкий макияж, розовая помада на губах, умело подведенные веки… блеск!
Альберт забыл о меню, откровенно любуясь своей визави. Что ни говори, а за госпожу Эрман краснеть не придется, – ее смело можно брать с собой в любое путешествие, в любое общество, выводить на любой уровень. Куда до нее смазливым девчонкам с одинаковыми «ослепительными» улыбками и тревожными глазами, кое-как натасканным в школах моделей и секретарш?! Это все равно, что сравнивать арабскую скаковую лошадь и обычную, наскоро ухоженную не слишком заботливым конюхом кобылку.
Он поймал себя на том, что думает о сидящей напротив красавице-женщине как о лошади, но не устыдился. Точно так же он думал бы, выбирая автомобиль, костюм или иную вещь для личного пользования – с тем же подходом. Хорошие вещи дорого стоят, и он готов платить. Почему любовница не должна быть представительной? Ведь она в некотором роде представляет мужчину…
– Давай закажем маринованного угря, – предложил он, оборвав мысль.
– Я не люблю китайскую кухню.
– Эта рыба особенно хороша под имбирным соусом, – уговаривал Ростовцев.
Альбина предпочитала традиционную еду – шницель и пасту, например. Или телятину с овощами. После шутливых препирательств остановились на жареной спинке косули с брусникой.
– Я уступаю только потому, что здесь не умеют готовить китайские блюда! – рассмеялся Альберт.
«Мужчина, который собирается сделать предложение, не ведет себя подобным образом, – в смятении думала хозяйка “Камелии”. – Что происходит?»
Неожиданное волнение охватило ее. Неотразимая и высокомерная с другими, она вдруг почувствовала, как ситуация выходит из-под контроля, и все перестало ее радовать: собственная элегантность, приглушенный свет люстр, томная мелодия скрипки, французское шампанское, и этот непонятный, самоуверенный мужчина, за которого она хочет выйти замуж. Ох, как хочет! А он не торопится связать себя узами Гименея.
– Потанцуем?
Он изящно, ловко повел ее под звуки танго – оказывается, господин Ростовцев умеет и это, – без сложных па, но с характерными приемами, со страстью. Он слегка рисовался… играл перед публикой, и посетители ресторана отвлеклись от еды и выпивки, наблюдая за вызывающе красивой парой.
«Они нам завидуют… – с горечью отметила Альбина. – Если бы они знали, как сложны наши отношения с Алеком, как непредсказуемы. Как холоден, закрыт он бывает, как неприступен в своей самостоятельности, как непреклонен! Но он любит меня и рано или поздно сдастся».
Ростовцев отдавался танцу, тем не менее сохраняя хладнокровие и четкость, строгую чистоту рассудка. Он внимательно, настороженно прислушивался к себе – что сердце, встрепенулось? Ничуть не бывало. Дыхание стеснилось от быстрых, порывистых движений, от близости женщины… от запаха ее духов, от выпитого шампанского, – только и всего. Тогда как мысль продолжала работать отстраненно, фиксировать тончайшие нюансы настроения, чувств.
«Неплохо иметь женой Альбину Эрман, – рассуждал внутри него кто-то деловой, беспристрастный и свободный от предрассудков. – Она будет достойной парой. Так почему же я не произношу тех слов, которых она ждет от меня? Почему я молчу и медлю? Ведь женитьба не навек, – можно и развестись, если вдруг не заладится. Я пригласил эту женщину для того, чтобы сделать ей официальное предложение, а сам не решаюсь, словно я школьник или недотепа, опасающийся отказа. Альбина уже согласна! Мы оба знаем – и она, и я, – что формально брак ничего не прибавит к нашим отношениям, кроме совместного проживания и определенного статуса».
«Разве подобные мысли приходят в голову любящему человеку? – оспаривал такую точку зрения ехидный, безжалостный второй внутренний голос. – Влюбленный мужчина немного пьян, немного безумен и беспредельно велик в этом своем чувстве, исполненном романтики и трепета. Твои же расчеты отвратительны, в них нет ни грамма любви, одна только выгода. Твоя способность все учесть, охватить все аспекты сделки подходит для бизнеса, но не для любви. Зачем тебе жениться, Ростовцев, если ты вымеряешь целесообразность союза мужчины и женщины, как фармацевт вымеряет порошки от головной боли? Максимум пользы и минимум вреда. Таинства свершаются на небесах, бедняжка Альберт, а не в аптеке! Ты что-то перепутал».