– Не похоже, что троица из «Игры» любит устраивать дебоши, – заметил Джолион.
– Вовсе не обязательно, что за всем стоят «Сарацины», – сказал Чад. – Разве в Оксфорде мало других богачей? И тысячи клубов. А может, это психологический эксперимент? По-моему, студентов часто используют в качестве подопытных кроликов…
Все посмотрели на Эмилию. Хотя в университете они пробыли недолго, но уже привыкли считаться с мнением друг друга в тех специальностях, которые они для себя избрали.
– В наши дни такие опыты считаются неэтичными, – ответила Эмилия. – В отличие от недавнего прошлого, когда проводились эксперимент Милгрэма или Стэнфордский эксперимент.[6] – Она отмахнулась от Джека, протянувшего ей самокрутку: – Убери от меня эту гадость!
Джек пожал плечами и сказал:
– Эм, соглашайся! Ты ведь прекрасно понимаешь, рано или поздно мы все равно тебя соблазним. Букмекеры даже ставок не предлагают. Ты и сама прекрасно знаешь, что так будет.
* * *
XVIII(ii). – Первым делом нужно решить самое главное, – сказал Джолион. – Кого еще нам пригласить? Нужно шесть игроков. А нас пока только пятеро. – Он помахал своим листком бумаги со списком из двадцати с лишним имен, он их вычеркнул. – Так никого и не придумал, – признался он.
– Давай сначала обсудим задания, – предложил Джек.
– Нет. Игра должна вестись честно и демократично. Пока не соберется полный комплект, больше ничего решать не будем. На обсуждении должны присутствовать все участники. И все вопросы необходимо решить голосованием.
– А! Значит, у нас демократия? – ехидно спросил Джек. – И ты только что сам это решил, да, Джолион? – Он размял в пальцах самокрутку и нагнулся к Марку.
Тот щелкнул зажигалкой:
– Джек, ну-ка, скажи, кто все придумал?
– Я просто так, – ответил Джек. – Я пошутил, ясно?
Марк сильно затянулся и надул щеки, глубже втягивая дым. После каждой затяжки он называл имя очередного кандидата на вакантное место. Но ни один из них не подошел: слишком богатый… слишком самонадеянный… слишком манерный… слишком самодовольный. С каждым новым отказом Джолион все плотнее поджимал губы.
– Ну, я больше никого не могу придумать, – произнес Марк.
Эмилия огляделась по сторонам и сказала:
– Нам определенно нужна еще одна женщина.
– Согласен, – кивнул Джолион. – Целиком и полностью.
– Может быть, Касси? – предложила Эмилия. – Она живет в соседней комнате со мной.
– Кто такая Касси? – спросил Джек.
– Да ты ее знаешь, – ответил Марк. – Кассандра Аддисон. Только ты ее зовешь Дэ.
– Нет, только не Дэ! – воскликнул Джек. – Мы с ней приехали в Питт в один день, одновременно, и я чуть не попросил отца сразу везти меня домой. Представляете – выхожу из машины, а мимо идет она и тащит чучело кролика! Не мягкую игрушку, а настоящего кролика, который когда-то жил и грыз морковку! А сама в каком-то драном свадебном платье из магазина подержанных вещей… На вид платье пятидесятилетней давности.
Джолион взволнованно ткнул в Эмилию пальцем:
– Ты имеешь в виду Хэвишем! Мы с Чадом прозвали ее мисс Хэвишем![7] Большой Дейв – ты его знаешь, такой волосатый шотландец – однажды пригласил ее выпить, и она заявилась в «Герб Черчилля» в свадебном платье. Дейв уверяет: ему придется несколько лет лечиться у психоаналитика, прежде чем он еще раз осмелится заговорить с какой-нибудь девушкой… – Джолион взял ручку.
– Джек, почему ты зовешь ее Дэ? – спросил Чад. – Она что, увлекается китайской философией? Даосизмом?
Джек разложил на книге все составляющие для изготовления самокруток и ответил:
– Она сочиняет стихи. Ну да, я знаю, здесь многие считают себя поэтами. Но с Дэ дело другое. У Дэ Аддисон особая миссия… По ее словам, когда она напишет пятьсот стихотворений, – слушайте дальше, вам понравится, – так вот, как только она допишет последнюю строчку пятисотого стиха, – Джек взволнованно задрыгал ногами, – она покончит с собой.
Марк выпустил дым с угрожающей скоростью и выпалил:
– Вот черт! Нет, такую нам не надо… Кстати, – продолжил он уже спокойнее, – если вы поймаете меня на том, что я пишу пятьсот стихов, позволяю вам меня расстрелять.
Эмилия вздохнула и сказала:
– Все неправда. Какие же вы иногда бываете зануды!
– Это правда, на сто процентов, – возразил Джек, хлопая себя ладонями по бедрам. – Нам обо всем рассказал Рори, а он посещает с ней один семинар по «Беовульфу». Как-то он зашел к ней за какими-то примечаниями к занятиям, увидел – она пишет стихи. Он и поинтересовался, чем она занимается.
– С какой стати нам верить Рори? – спросил Джолион.
– Такое не выдумаешь, – ответил Джек и подался вперед. – Это еще не самое страшное! Она пишет стихи красными чернилами в огромной толстой книге, и у нее есть большая книга с пергаментными страницами. А каждый стих нумерует римскими цифрами. Вот почему Рори прозвал ее Дэ. Если помните, этой буквой в латыни обозначается число пятьсот. А может быть, она и выбрала такое число, потому что оно начинается с буквы «Д»? Как в слове «дурь». Говорю вам, крышу у нее давно совсем снесло.
Джолион написал на листе «Дэ/Хэвишем» и задумчиво спросил:
– Интересно, какой по счету стих она пишет сейчас?
– Я точно не знаю. Но Рори уверял, что он заметил несколько букв «С», по крайней мере три. Кто знает, с какой скоростью она сочиняет свои вирши? Ну разве не замечательно, что в нашем колледже появится еще одна самоубийца?
Эмилия нанесла удар так быстро, что Джек не успел отскочить. Она заехала ему подошвой в то же место, что и в прошлый раз, только вдвое сильнее.
– Джек, просто ужас, что ты говоришь! – Она подскочила к нему и замахнулась, собираясь влепить ему пощечину, но Джек проворно упрыгал в угол на здоровой ноге. – Как можно думать о таком? Да еще произносить вслух?
Джек спустил носок и показал всем свою голень.
– Ничего себе! Завтра будет багровый кровоподтек, – сказал он. – Посмотри, что ты со мной сделала!
– Что значит «еще одна самоубийца»? – спросил Марк.
– А ты вспомни происшедшее лет пять назад, – ответил Джек.
Марк недоуменно пожал плечами.
– Господи, Марк, ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? Ну и невежда же ты!
Марк поморщился:
– Извини, наверное, для газет и телевизора я слишком занят: пытаюсь понять скрытый механизм жизни, лежащий в основе Вселенной.
– Ну прости, Эйнштейн, – ответил Джек. – Пять лет назад та история наделала настоящую сенсацию. Студентка Оксфорда кончает жизнь самоубийством из-за плохой оценки на экзамене. Неужели в элитных университетах такая жесткая обстановка? Виноваты ли наркотики в смерти симпатичной умницы Кристины Балфур? Или нет? Она специализировалась на античной филологии, провалила первый публичный экзамен на степень бакалавра, не справилась с напряжением и прыгнула с башни.
Марк опять пожал плечами и затянулся, а Джек продолжил:
– Мы собираемся впустить в свой круг психически неустойчивую девицу, которая вот-вот вскроет себе вены, и если нам удастся помочь ей живой сдать первые экзамены, то удостоимся высших баллов за человеколюбие.
Эмилия вскочила на ноги.
– Эмилия, Эмилия! – воскликнул Джолион. – Перестань! Мы все знаем, какой Джек бывает мерзкий и противный. Но если ты будешь постоянно применять к нему методы физического воздействия, ты так поддержишь его, он больше всего жаждет внимания. И еще есть реальная опасность, что когда-нибудь он по ошибке примет это за влечение.
Эмилия села, скрестила руки на груди и поморщилась, как будто съела лимон.
– Ну вот, Эм, – продолжал Джолион, – ты живешь по соседству с Дэ, наверное, ты успела лучше ее узнать, тебе стало известно не только об ее пристрастии к свадебным платьям. Так, теперь важный вопрос. Ее родители богаты?
– Нет, – ответила Эмилия. – Точнее, она понятия не имеет, богаты ли они были. Ее мама умерла, когда ей было три с чем-то года, а кто ее отец – неизвестно. Тогда ее забрали в приют. В подростковом возрасте она жила поочередно в нескольких приемных семьях, но ни в одной ее не могли выносить дольше года. Так что ты, Джек Томсон без «п», вполне заслуживаешь пинка!
– Ладно, ладно! – буркнул Джек. – Значит, она – сиротка Энни. Простите великодушно. Я не знал.
– Дамы и господа! – сказал Джолион. – По-моему, мы нашли шестого! – Он помахал своей бумажкой, как флагом, положил ее на колени и подчеркнул «Дэ/Хэвишем», после короткого раздумья подчеркнул имя еще раз.
* * *
XIX(i). На улице свежо, голова моя немного успокоилась. Перечитывая уже написанное, я вспоминаю некоторые происшествия последних дней. Правда, остается несколько черных дыр. Читая строки, я не могу вспомнить, как писал их. Нахожу напоминание для себя и сразу вспоминаю его смысл. Кладу спичку в кофейную чашку, а кофейную чашку ставлю на тарелку для завтрака. Да, завтрак на свежем воздухе.
Кстати, я придумал еще кое-что…
Не забыть поставить кроссовки на кровать. А когда наткнусь на них перед сном, надо найти им место в повседневности. Может, под второй тарелкой? Ежедневные послеобеденные прогулки пойдут мне на пользу. Распорядок жизненно необходим.
* * *
XIX(ii). Я помню: отныне мое главное лекарство – внешний мир. После обеда заканчиваю необходимые дела, надеваю кроссовки и подхожу к двери. Дверь рядом с окном во двор. Делаю несколько глубоких вдохов и одновременно смотрю из своего окна на окна других квартир. Вижу человека, который машет пультом от телевизора, как волшебной палочкой, женщину, которая с вилки кормит своего жирного рыжего кота, вижу внизу темный двор, металлические трубы, проволочную сетку. И вдруг мое внимание кое-что привлекает. Я смотрю на крышу дома напротив с низкой оградкой из белого штакетника. На крыше разбит садик: в больших синих кадках растут чахлые деревца, рядом стоят терракотовые поддоны с цветами, столы и стулья. Я вспоминаю Блэр и наш с ней садик на крыше в Верхнем Ист-Сайде. Как мы прохладными вечерами пили розовое вино с соседями. Жизнь, замусоренная поверхностными радостями. Все это я потерял.
* * *
XIX(iii). Я спускаюсь на улицу, поворачиваю налево и вскоре дохожу до тенистого парка. Сажусь на скамью у входа, наискосок от каменных шахматных столов, сгрудившихся в углу, как грибы на лесной поляне. Игра ведется только за двумя столами, но все места за остальными тоже заняты. При наблюдении за игрой у меня появляется прежний зуд. Встаю со скамейки и бреду по парку. Тропинки извилистые и тенистые. Прохожу мимо собачьей площадки, мелкие собачки тявкают и возятся в грязи. Крупные собаки бегают кругами, взметая комья земли.
Несмотря на внутренний зуд, начало было хорошее. Наверное, это все, что мне следует ожидать от жизни, – радоваться возможности наблюдать за тем, как вертится земля.
Бросил я Питт, не проучившись и года, диплома нет, вот мечта стать адвокатом так и осталась мечтой. Да я бы все равно не стал хорошим адвокатом из-за расшатанных нервов. Поэтому все кончилось. Цель моей жизни – крестовый поход за справедливость, защита невиновных – рассыпалась в прах.
Бросив университет, я почти год проработал на заводе, на конвейере, жил у матери. И вдруг – сюрприз, рука помощи от ректора Питта. Я переехал в Лондон и поступил в одну юридическую газету. Так я попал в журналистику. Писать я умею без особого труда, и мне показалось – наконец-то нашел дело, где могу отличиться. Теория была хороша, но на практике все мои замыслы оказались необоснованными.
Журналистом я оказался посредственным. Забитое создание, в которое я превратился, не могло приставать к людям с нескромными вопросами. Я сплетал красивые слова ни о чем, в каждом интервью боялся кого-нибудь обидеть. Я стал человеком, который предпочитает не совать нос в чужие дела. В юности, когда меня интересовало все, окружающие часто поверяли мне свои секреты. Тогда я смотрел на мир с жаждой, это вызывало симпатию людей. Но после двадцати лет я постепенно изменился, стал совершенно другим человеком – кто смотрит внутрь себя и видит тени. Мир для меня замкнулся.
Если не считать работы, я жил уединенно. Понемногу шелуха сознания вины и горя отваливалась. Я начал совершать робкие вылазки во внешний мир, даже обзавелся несколькими друзьями. А потом познакомился с Блэр, красавицей Блэр. Она надеялась меня вылечить. Она на самом деле очень хотела меня вылечить. Именно желание действовать всегда притягивало меня к американцам, живущим за границей. Она приехала в Лондон из Бостона и год училась в Лондонской школе экономики. Временные рамки ускорили процесс. Я сделал Блэр предложение до того, как она окончила курс. Мы поженились в Фулеме. Мы были счастливы, были влюблены. Но уже тогда я с ужасом ждал даты, когда мне исполнится тридцать четыре года. Бегство за границу стало разумным выходом по нескольким причинам.
Мы переехали сюда, в Штаты, где мне снова помогли проникнуть в мир журналистики. Отец Блэр задействовал нужные связи, и меня взяли в газету. Естественно, я оставался нервным и застенчивым. Меня быстро понизили и поручили перерабатывать тексты, написанные другими. Я переписывал и компилировал, излагал своими словами чужие статьи, я переделывал материалы тех, кому хватало мужества общаться с людьми и кто не потерял интереса к жизни.
И все время, пока мы были вместе, Блэр пыталась меня вылечить. Она старалась, но у нее ничего не вышло. И виноват во всем только я. Потом мы развелись, и папаша Блэр снова нажал на нужные кнопки, очень постарался. Через несколько дней меня уволили.
Так что, как видите, Игра лишила меня всего. Образования, будущего, о котором я мечтал, возможной карьеры, жены, счастья…
И сейчас, если я хочу снова радоваться жизни, мне нужно сделать только одно – я обязан победить. Если не считать смерти, победа – единственный выход из ловушки.
Но прежде чем я вернусь к тренировкам, должен задать вам вопрос. Потому что вам придется все обдумать и, еще до того, как я закончу рассказ, высказать свое мнение обо мне.
Кто я такой? Убийца или невинный человек?
* * *
XX. Она пришла вся в черном. Джек смотрел на нее разочарованно. Правда, ее платье было кружевным, с оборками. Склонившись к ней и протянув зажигалку, Джек спросил:
– Касси, а где твое свадебное платье?
Касси посмотрела на него без всякого выражения.
– Вот оно, – указала она, потом достала бирюзовую сигарету из жестянки, раскрашенной всеми цветами радуги. – Но мне пришлось выкрасить его в черный цвет.
– Интересно, – заметил Джек. – А зачем?
Чад и Джолион сидели рядом на кровати Джолиона. Чад внимательнее посмотрел на черное платье и теперь ясно увидел – когда-то оно было подвенечным. Потом посмотрел на волосы девушки, в тон платью черные и блестящие, как виниловые пластинки. Чад вспомнил: в прошлый раз, когда он видел Касси, волосы у нее были каштановые.
Она выпустила дым из угла рта:
– Джек, я покрасила платье в знак траура по утраченной девственности! – Касси язвительно прищурилась. – Белый цвет мне больше не к лицу.
Джек сглотнул слюну, адамово яблоко заходило вверх-вниз.
– Видел бы ты сейчас свое лицо, Джек! – продолжала Касси. Потом она повернулась к Эмилии: – Он гораздо симпатичнее, когда смущается, ты не находишь?
Эмилия пожала плечами, она молча наслаждалась происходящим.
– Ничего я не смутился, – проворчал Джек, разваливаясь в кресле. – Расскажи, как ты потеряла свою вишенку. В какой форме все происходило? Девочка сверху? Оральное удовольствие? А может, анальный секс?
Касси лукаво улыбнулась, в ее красоте было что-то озорное.
– Когда у тебя свидание с экипажем гребной лодки, то можешь наслаждаться всеми тремя вариантами одновременно, – ответила она.
Джек расхохотался:
– Все, все, ты победила! – Он так развеселился, словно предвидел еще много схваток с Касси.
Касси прижала руку к животу и поклонилась, благодарность ее была чуть более заметна, чем простой кивок.