Да что там говорить! То, что есть – не бережем, потеряем – ищем.
Там, где щербленный гребень из вновь посаженых елей уже прочесывает парк, спускаясь к странному одноэтажному строению с высокой трубой местной котельной и примкнувшей к нему, плечо в плечо, то ли прачечной, то ли бани, то ли спортивного комплекса с кухней, а может, и всего вместе взятого под одной крышей, произошло то, что не могло бы произойти никогда с героем, нет, лучше – персонажем данного повествования. Ну какой он герой?..
1
На вневедомственную службу охраны Иван Захарович Метелкин попал хотя и по «блату», но совершенно случайно.
Один весьма удачливый товарищ Метелкина, подполковник милиции в отставке и аппаратный работник областной администрации, используя свои связи, устроил Ивана на дефицитное место санаторного сторожа, и стал Метелкин вхож и во дворец братьев Евсеевых, и в принадлежащий санаторию парк, который все еще служил зеленым заслоном от городского гомона и гари.
Место сторожа из-за скудности жалования спасти Метелкина от безденежья, конечно, не могло, но на проезд в два конца – на работу и обратно домой – хватало, даже оставалась некоторая сумма на сигареты, поэтому Иван Захарович с энтузиазмом написал заявление и принял пост у широкого, как шкаф, мужика, неосмотрительно сунув в тиски его кулака свою не то чтобы изнеженную, но далеко не мозолистую ладонь.
Предвкушение уединенности свободных вечеров, которых Метелкину так не хватало в житейской круговерти, стушевало боль от рукопожатия.
Мужик, к которому Иван был поставлен сменщиком, помимо охраны объекта занимался еще и сапожным делом: и уснуть не уснешь, и приработок надежный.
Хорошо бы и Метелкину такое ремесло в руки, но он был дипломированным инженером и к дратве не имел никакого отношения…
Смахнув со служебного стола обрезки резины и кожи и спрятав в потаенное место свой инструмент, сменщик строгим взглядом дал понять, что к этим вещам у Метелкина не должно быть никакого интереса. Занимайся и ты, чем хочешь: железо куй или веники вяжи, если способный и ловкий.
– Ты вот эту кнопку не тронь, – сказал «шкаф», показывая Ивану на маленькую пуговку красного цвета распределительного щита у тихо гудящего аппарата с несколькими зелеными глазками в застекленном узком окошечке, – это аварийная кнопка связи с милицией. Заденешь невзначай, со спанья, – группа захвата с автоматами приедет. Потом замучаешься объяснительные писать за холостой прогон ментовской машины. Усёк? – почему-то подмигнул «шкаф». – А вот эти зеленые пиповки показывают номера охраняемых объектов. Если пиповка станет мигать, тогда как раз жми красную кнопку и на улицу не высовывай носа – грабеж со взломом! Гопники шутковать не умеют, а черепок проломят. Пусть воруют. Не мешай им. Для этого ментяры есть, у них зарплата хорошая. А ты на рожон не лезь, не наше с тобой это дело. Главное – через каждые два часа делай обход точек – складов, значит. Там тоже возле дверей и ворот кнопки, вот их надо нажимать обязательно при каждом обходе. Если через два часа сигнала от тебя на центральном пункте не будет, менты тоже примчатся. Могут и по шее дать, если проспишь свое время. Ты мне закурить дай, а то свои жалко докуривать, всего пара штук осталась, – сказал сменщик и хлопнул Ивана по плечу так, что тот прогнулся.
– Ну и лапа у тебя, как лопата совковая! – Метелкин миролюбиво протянул мужику сигарету, которая тоже была предпоследней. – Ключицу обломил…
– Не ссы! – сказал мужик. – Все – путем! – и, отшвырнув от себя дверь сторожки, нырнул в набухший влагой серый войлок начинающего вечереть дня.
«Шкаф» был ловок и силён, и после его ухода Иван Захарович Метелкин стал немного сомневаться в правильности своего решения поработать сторожем.
В самом деле, какие барыши сулила ему эта служба? Если вычислить стоимость проезда сюда и обратно, как накладные транспортные расходы, выражаясь языком счетовода, в активе остается только сумма для поддержания никотиновой зависимости, то есть деньги, конвертированные в ядовитый дым. Проще бросить курить. И здоровье поправишь, и на такую работу ходить не надо, чтобы просиживать бессонные ночи в собачьей будке, отведенной под сторожку, охранять, как цепной пес, кладовые очередного общества с ограниченной ответственностью – «ООО», козырной процент акций которого ухитрился переписать на себя ушлый проходимец, присвоив право первой руки при дележе.
– Трезор, фас! Фас, Трезор!
– Гав! Гав! Гав!
У Ивана действительно из горла чуть не вырвался хриплый собачий лай. С ума сойти! Вот куда могут завести критические размышлизмы, если поддаваться их влиянию.
Иван Захарович осмотрелся по сторонам – маленькая, в два шага по периметру, коморка, продымленная насквозь никотиновой смолкой, дощатый стол в черных несмываемых пятнах сапожного вара, два вихлястых стула, выброшенных за ненадобностью из конторы и подобранных Божьей милостью, какое-то самодельное подобие вешалки и – все!
Единственной приметной вещью здесь была настольная лампа экзотического вида, представляющая собой гипсовую фигуру голой бабы во всем своем естестве, широкобедрой и задастой, натуралистическая красота которой могла бы поспорить с каменными изваяниями скифов.
Белотелая эта соблазнительница держала в вытянутой руке розовый шелковый зонтик, под которым ровным призывным светом горела электрическая лампочка. В самом интересном месте у барышни был впаян крохотный тумблер выключателя, так и зовущий к себе, чтобы им поманипулироватъ.
Неизвестный самодеятельный скульптор был гениален в своей скабрезности, вызывающей чувства не только эстетические.
Пощелкав несколько раз выключателем и убедившись в его полной исправности, Метелкин, расслаблено вытянув ноги, закурил сигарету.
Подлая эта привычка – дым глотать! Думаешь, что всегда можешь от неё отказаться, но этот отказ всегда откладываешь на будущие времена. Похоже на привязанность к развратной женщине, после близости с которой идешь домой, отплевываясь, с клятвенным убеждением не опускаться до животных прихотей, но потом, махнув рукой – а-а, это в последний раз! – снова покупаешь бутылку водки с куском дешевой колбасы и униженно скребешься в ее двери в предвкушении сладостного чувства…
Так часто бывало в молодости у нынешнего сторожа и инженерно-технического работника эпохи развитого социализма, Ивана Захаровича Метелкина.
«У, блудница вавилонская!» – вспомнив приключения юности, Иван Захарович благостно заулыбался.
Затянувшись поглубже куревом, он стал лениво выпускать кольца дыма в направлении белотелой красавицы под розовым абажуром. Кольца затягивало под зонтик, где в перегретом воздухе они взлохмачивались и горячим потоком выносились вверх уже сиреневым от подсвета дымом, как из благовонной курильницы. Фимиам разврату!
Иван улыбался, вспоминая «разврат» подросткового времени, в который неожиданно окунулся, как муравьи в белесоватую жижу умирающего тополя…
2
Тогда, на заре свой молодости, в первоцветных годах своих, Иван Захарович Метелкин, а попросту Ванька-Веник, водился с Мишкой Спицыным, по прозвищу Спица, который впоследствии дослужился до полковника госбезопасности, а в отставке окунулся в бизнес, да так и сгинул в прожорливом чреве Баал-Зебула, Молоха в нашем нынешнем понимании.
Нашли бывшего рыцаря своей страны с прострелянной башкой на городской свалке бомжи, которые и довели до сведения правоохранительных органов информацию о человеческом трупе среди скупых отходов местной промышленности и зловонного бытового мусора.
Мишка с Иваном были самыми настоящими закадычными друзьями, в том понимании, что, помимо прочего, любили и совместно закладывать за кадык.
Мишка проживал в старом просторном рубленом доме на территории районной больницы, где его мать работала главврачом, и квартиру им дали в бывшей хозяйской пристройке – удобно и хорошо. Подвал в доме тоже был просторный, выложенный бутовым камнем, – все сделано не в наше время, то есть на совесть. Там находился большой склад лекарств и медицинского оборудования, и там же хранились картошка и всякие соления на зиму для семейства столь нужного специалиста.
Ныряя с другом в подвал за припасами, Иван поражался обилию больших зеленых бутылей с притертыми стеклянными пробками. Бутыли эти плотно сидели в плетеных корзинах, простеленных соломой, как куры на яйцах.
Что было в бутылях, ребята не знали, и однажды Мишка решил спросить об этом у матери. Она ответила, что это вшивомор – яд такой, для уничтожения насекомых.
Ну, вшивомор так вшивомор! И на этом вопрос был исчерпан.
Ребята продолжали лазать в подвал, и если прихватывали что, так это витамины и марганцовку. Витамины тут же глотали, а из марганцовки делали светящийся порох.
Рецепт его изготовления весьма прост. Как известно из школьного учебника по химии, марганцовокислый калий при нагревании начинает обильно выделять кислород, и если к нему в известных пропорциях подмешать древесный уголь и алюминиевую пудру, то получится взрывная смесь с яркой магниевой вспышкой, не уступающая пороху.
Из этой смеси догадливые ребята делали ракеты: набивали картонную гильзу самодельным порохом, привязывали гильзу к наконечнику стрелы и, предварительно запалив с одного конца, по ночам пускали в небо. А, надо признаться, ночи в то время были – глаз выколи. Ни одного фонаря на улице. Электричество еще не проводили, а местный чахоточный движок на радиоузле был маломощным и питал только одну улицу, где жило все районное начальство.
Зрелище было потрясающее: горящая стрела вонзалась в черное небо, расцветая яркой вспышкой.
Жители, кто из общественников, грозились милицией:
– Спалите деревню, стервецы!
Но не спалили ведь…
Тут главное – рассчитать запал так, чтобы вспышка происходила на макушке подъема, на взлете, и все дела!
С коротким сухим треском разрывалась занавеска ночи, и свет выхватывал из черной бездны запрокинутые к небу бледные, худые восторженные лица да купы черных остолбеневших деревьев…
…Между белыми шапками плесени, в холодном погребе, зеленые пробки бутылок таинственно и призывно отсвечивали при керосиновой лампе.
В один из дней простая мысль заставила школяров усомниться в истинности слов матери: если в бутылях яд, то почему нет предупреждающей надписи?
Одна из посудин была откупорена, и из узкой горловины пахнуло резким, но уже знакомым спиртным духом. В свои пятнадцать лет друзья потихоньку в местной чайной уже пробовали рябиновый вкус, от которого сразу же становилось вольготно и жарко.
Отхватив блестящим скальпелем, которых в подвале было более чем достаточно, кусок тонкой полупрозрачной медицинской трубки, ребята без особых хлопот нацедили в стоящую рядом колбу граммов триста-четыреста розоватой жидкости, однозначно пахнущей спиртом, и решили предложить ее кому-нибудь на анализ. Самим попробовать было боязно: а вдруг это действительно яд?
Иван быстро сунул колбу за пазуху, и они вынырнули на свет божий, под яркое горячее солнце.
Куда податься?
В деревне жил один дед, звали его Шибряй, а прозвище он имел – Клюкало, за свою оторванную на войне ногу. Клюкало этот был большой любитель побаловаться свежатиной из шустрых полевых воришек – сусликов.
Сусличий промысел в то время был основным занятием деревенских ребят. Шкурки принимались в заготконторе без ограничений, а тушки они приносили Шибряю. Дед таким гостинцам радовался необыкновенно. Взвар делал в помойном ведре, другую посуду жена не давала.
Клюкало разжигал во дворе под высоким изогнутым таганом костер, ставил на таган ведро с розоватыми тельцами грызунов и нетерпеливо топтался, загребая деревянной ногой пыльную землю. Когда вода в ведре закипала, он, блаженно щурясь, широкой щепой снимал с отвара густую пену, подцеплял тушку и, по-кошачьи повернув голову набок, пробовал уцелевшими зубами побелевшее мясо.
За один присест Шибряй мог съесть штук десять-пятнадцать разжиревших на колхозных хлебах зверьков, ну а ежели под водочку, да с растяжкой, то и десятка три укладывал.
Пил он, разумеется, все подряд, лишь бы булькало и першило в горле. Такого вшивомор не одолеет, дед и ацетон пробовал пить и – ничего, не загнулся…
Товарищ все уговаривал Ивана, а заодно и самого себя, мол, что делать – животные гадостей не пьют, на них опыт не поставишь, остается только один дед Шибряй, тот все сможет. И, уверовав в правоту своего дела, закадычные друзья смело пошагали по широким сельским улицам к дегустатору.
Но у палисадника Шибряева дома путь им перегородил Колька Манида – здоровенный малый лет девятнадцати, работавший после школы, перед Армией, на радиоузле монтером.
Манида водил дружбу с сыном Шибряя и прослыл на селе безотказным утешителем женских судеб. Бабы поговаривали, что Колька в этом деле был большой мастер.
Видать, Манида уже приложился у Шибряя и стоял теперь навеселе, широко улыбаясь.
– А-а, привет активистам-онанистам! – Манида растопырил руки, чтобы перехватить недорослей. – Кто дрочет, тот баб не хочет! А ну-ка, ну-ка, покажите ручки! – гоготал он. – От Дуньки Кулаковой на ладонях шерсть должна расти.
Мишка Спицын с готовностью выбросил руки ладонями вверх: на, мол, смотри – никакой шерсти на ладонях не растет.
Иван показал только левую ладонь – правая рука его бережно придерживала за пазухой стеклянную колбу с неизвестной пока жидкостью.
Манида, заинтересованно запустил Ивану подмышку свою лапищу и, выхватив колбу, извлек ее на свет.
– Вот те раз! – воскликнул он. – К химичке направились с реактивом-то? Ну-ну, привет ей от меня! Скажите, что зайду скоро. Она у меня в очереди на послезавтра, – Манида вытащил из колбы бумажную пробку и уткнулся в горлышко здоровенным носом. – Э! Да тут разобраться надо! Никак – С2H5OH? Учил, учил химию! Я у этой Нинки Иванны все больше на повторных уроках ума набирался. Любила она меня без обеда оставлять, а во вторую смену – без ужина. Ох, и вопросики мне тогда подкидывала! – от приятных воспоминаний он сладко зажмурился. – Я эту реторту ей сам занесу. Не беспокойтесь. Все будет – хок-кей!
Покачав в тяжелом кулаке колбу, Манида опрокинул ее, сделал несколько глотков, отнял от губ и, скривившись, шумно выдохнул из себя воздух.
Ребята опасливо глядели на него: что будет?
– Н-да! По-моему боярышником отдает. За чистоту реакции не ручаюсь, – он, разомлев, попридержал школяров за плечи. – Очковые ребята! Молотки! А что трением молофью добываете – это ничего. Я и сам иногда для разнообразия этим способом пользуюсь. И – ничего, ништяк! – Колька выставил перед ними торчком две большие и загребущие ладони. Колба уже болталась в его широком кармане. – Во! Ни одной шерстинки нет! А за посудой потом зайдете.
Легонько столкнув пацанов лбами, он повернулся и крупным неровным шагом направился к своему дому.
Сомнений не было. Ребята понимающе переглянулись и не сговариваясь двинулись обратно к подвалу.
Время было августовское. Грустно шуршал пожухлый чертополох по краям пустынных огородов. Летние каникулы заканчивались, скоро идти в школу, и подростки решили элегическую эту пору отметить, как водится, хорошей выпивкой, благо продукт проверен – яда не обнаружено.