Арман Гамаш слегка поклонился и показал на другой стул за его маленьким столом. Женщина не сразу, но все же села на едва гнущихся ногах.
– Меня зовут Рут Зардо. – Говорила она громко и медленно, как с глухим ребенком. – Это правда? Джейн мертва?
– Да, мадам Зардо. Примите мои соболезнования.
И тут в бистро раздался звук, такой неожиданный и громкий, что Гамаш подскочил на месте. Ни один из других клиентов, как он отметил, и бровью не повел. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это Рут Зардо с силой ударила тростью об пол, словно пещерный человек опустил на чью-то голову свою дубинку. Гамаш и прежде видел, как люди постукивают тростью об пол, привлекая к себе внимание, и обычно это приносило плоды. Но Рут Зардо взяла свою трость за конец и быстрым и явно заученным движением со всего маху грохнула об пол закругленной рукоятью:
– И что вы здесь сидите, если Джейн лежит мертвая в лесу? Что вы за полиция такая? Кто убил Джейн?
В бистро мгновенно воцарилась тишина, но спустя несколько секунд приглушенный разговор возобновился. Арман Гамаш выдержал высокомерный взгляд старухи, не сводя с нее задумчивых глаз. Потом наклонился к ней через стол и заговорил так, чтобы слышала только она. Рут, решив, что он сейчас назовет ей имя убийцы, тоже подалась к нему.
– Рут Зардо, мой долг найти того, кто убил вашего друга. И я сделаю это. Сделаю это так, как считаю нужным. Я не позволю себя третировать, не позволю относиться ко мне неуважительно. Это мое расследование. Если вы хотите сказать или спросить что-либо, то я вас слушаю. Но больше никогда не кидайте вашу трость в моем присутствии. И никогда не смейте разговаривать со мной таким образом.
– Как я смею! Этот полицейский явно по уши в работе. – Рут поднялась, и ее голос зазвучал громче. – Я не должна тревожить то лучшее, что может предложить Квебекская полиция.
Гамаш спросил себя, в самом ли деле Рут Зардо считает, что ее сарказм принесет какие-то плоды. Он не понимал, почему она вообще заняла такую позицию.
– Миссис Зардо, что для вас? – спросила молодая официантка, будто ничего особенного и не случилось.
А может, это просто была передышка.
– Виски, пожалуйста, Мари, – неожиданно спокойно сказала Рут и снова села. – Извините меня. Виновата.
Гамашу показалось, что она из тех людей, которые привычны к извинениям.
– Полагаю, я могла бы объяснить свое плохое поведение смертью Джейн, но вы скоро узнаете, что я такая и есть. У меня нет умения выбирать правильные битвы. Сама жизнь представляется мне сплошной битвой. От начала до конца.
– Значит, мне следует ожидать продолжения?
– О, я думаю, да. Но в вашем окопе у вас будет своя компания. И я обещаю больше не бросаться тростью. По крайней мере, вблизи вас.
Арман Гамаш откинулся на спинку стула, и в этот момент принесли виски и его café au lait с конфетами. Он взял конфеты и со всем достоинством, на какое был способен, спросил Рут:
– Трубочку, мадам?
Рут взяла ту, что побольше, и тут же откусила красный кончик.
– Как это случилось? – спросила она.
– Похоже на несчастный случай на охоте. Но может, вы знаете кого-нибудь, кто желал бы смерти вашему другу?
Рут рассказала Гамашу о мальчишках, кидавшихся пометом, а когда она закончила, Гамаш спросил:
– Зачем, по-вашему, этим мальчишкам было ее убивать? Я согласен, их поступок заслуживает порицания, но она ведь уже назвала их имена, так что предотвратить это они не могли. Какой в этом смысл?
– Месть? – предположила Рут. – Когда ты в таком возрасте, тот, кто заставил тебя пережить унижение, заслуживает смертной казни. Да, они пытались унизить Оливье и Габри, но это обернулось против них. А хулиганье не любит, когда им платят той же монетой.
Гамаш кивнул. Такое было возможно. Но если ты не сумасшедший, то месть должна иметь другую форму, не похожую на хладнокровное убийство.
– Вы давно знали миссис Нил?
– Мисс. Она никогда не была замужем, – сказала Рут. – Хотя однажды это едва не случилось. Как его звали? – Она полистала записную книжку в своей голове. – Энди. Энди Зелчак. Нет. Зел… Зел… Зелински. Андреаш Зелински. Давно это было. Лет пятьдесят назад. Или больше. Теперь это уже не имеет отношения к делу.
– Прошу вас, расскажите мне об этом, – попросил Гамаш.
Рут кивнула и с отсутствующим видом принялась раскручивать виски в стакане тупым кончиком лакричной трубочки.
– Энди Зелински был лесорубом. Сто лет назад здесь, на холмах, много леса рубили. Теперь все эти работы прекращены. Энди работал на «Мон-Эко» у «Томпсон оперейшн». Дровосеки – ребята грубые. Всю неделю работают в горах, спят не раздеваясь в плохую погоду и когда медведи не в спячке, а мошка, наверное, их с ума сводит. Они обмазывали себя медвежьим жиром, чтобы отвадить насекомых. Они больше боялись мошки, чем медведей. На выходные выходили из леса грязные как черти.
Гамаш слушал внимательно, с искренним интересом, хотя и без уверенности, что это имеет какое-то отношение к его расследованию.
– Но Кей Томпсон работала иначе. Не знаю, как она это делала, но она как-то умела подчинять себе этих громил. Никто не смел возражать Кей, – восхищенно сказала Рут. – Энди Зелински дослужился до бригадира. Он был прирожденным руководителем. Джейн в него влюбилась, хотя должна признать, что многие из нас на него поглядывали. Эти огромные руки, грубое лицо…
Гамаш чувствовал, как он сам по мере ее рассказа отступает, уходит назад во времени.
– Он был громадный, но нежный. Нет, «нежный» не то слово. Порядочный. Он мог быть крутым, даже жестоким. Но не злобным. И он был чистым. От него пахло, как от мыла «Айвори». Он приходил в городок вместе с другими лесорубами с делянки, и они отличались от других, потому что не воняли терпким медвежьим жиром. Видимо, Кей отскребала их щелоком.
Гамаш подумал о том, как низко, видимо, стояла планка, если для того, чтобы быть привлекательным для женщины, достаточно было, чтобы от тебя не несло разлагающимся медведем.
– На первом танце ярмарки Энди выбрал Джейн. – Рут помолчала, вспоминая. – Все никак не могу понять, – сказала она. – Джейн была очень милая и все такое. Мы все ее любили. Но если откровенно, она была уродлива как смертный грех. Похожа была на козу.
Рут громко рассмеялась придуманному ею образу. Так оно и было. Лицо молоденькой Джейн было вытянуто вперед, будто хотело дотянуться до чего-то, нос удлинялся, подбородок утончался. А еще она была близорукая, хотя ее родители не желали признавать, что произвели на свет не идеальное дитя, и поэтому игнорировали ее близорукость. Это только подчеркивало ее пристальный взгляд, голова Джейн вытягивалась за пределы шеи в тщетной попытке сфокусировать мир перед глазами. На ее лице вечно было такое выражение, будто она спрашивала: «Это съедобно?» К тому же молодая Джейн была пухленькая. И такой оставалась всю жизнь.
– По какой-то необъяснимой причине Андреаш Зелински выбрал ее. Они танцевали целый вечер. Ну и зрелище это было. – Голос Рут стал жестким.
Гамаш попытался представить, как молодая Джейн, низенькая, чопорная, толстенькая, танцует с громадным мужчиной, с этой горой мускулов.
– Они влюбились друг в друга, но об этом дознались ее родители и запретили ей встречаться с ним. Это вызвало немалый шум. Джейн была дочерью главного бухгалтера лесопилки Хадли. Чтобы она вышла замуж за лесоруба – да не бывать этому!
– И что случилось? – не сдержался Гамаш.
Рут посмотрела на него, словно удивляясь, что он все еще здесь:
– Так ведь Энди умер.
Гамаш посмотрел на нее с удивлением.
– Нет, тут не было никакой уголовной подоплеки, инспектор Клузо[22], – сказала Рут. – Несчастный случай в лесу. На него упало дерево. Куча свидетелей. Такое постоянно случалось. Хотя в то время сложилось романтическое представление, что он стал преднамеренно беспечным, потому что его сердце было разбито. Ерунда. Я его тоже знала. Она ему нравилась, – возможно, он даже любил ее, но сумасшедшим он не был. Нас всех, случается, бросают, но мы же не кончаем с собой. Нет, это был просто несчастный случай.
– И что сделала Джейн?
– Уехала учиться. Вернулась два года спустя с дипломом учителя и стала преподавать в здешней школе. Школьный дом номер шесть.
Гамаш увидел тень подле своей руки и поднял глаза. Рядом с ним стоял человек лет тридцати пяти. Светловолосый, аккуратный, хорошо одетый на небрежный манер, точно из каталога «Лэндс Энд»[23]. Несмотря на усталость, он всем своим видом давал понять, что готов помочь.
– Извините, что задержался. Я Оливье Брюле.
– Арман Гамаш, старший инспектор отдела по расследованию убийств Квебекской полиции.
Незаметно для Гамаша Рут округлила глаза. Она недооценила этого человека. Назвала его инспектором Клузо – и это было единственное оскорбление, которое она помнила. Когда Гамаш договорился о ланче, Оливье спросил у Рут:
– Как дела? – и слегка прикоснулся к ее плечу.
Она поморщилась, словно ее обожгло:
– Неплохо. Как Габри?
– Неважно. Ты же знаешь Габри, он такой ранимый.
Да что говорить, Оливье иногда думал, что Габри родился вывернутым наизнанку.
До ухода Рут Гамаш выслушал ее краткий рассказ о жизни Джейн. Записал имя ее ближайшей родственницы. Племянница по имени Йоланда Фонтейн, агент по торговле недвижимостью, работает в окрестностях Сен-Реми. Он посмотрел на часы – 12.30. До Сен-Реми было минут пятнадцать езды. Наверное, можно успеть, решил он. Полез в карман за бумажником, но тут увидел уходящего Оливье и подумал, что сумеет одним выстрелом убить двух зайцев.
Снимая плащ и шляпу с вешалки, он увидел на одном из крючков маленькую белую бирку. Она здесь явно была не на месте. Гамаш повернулся, натягивая плащ, и посмотрел на столы, стулья, зеркала и все другие антикварные вещи в бистро. На всем были бирки. Это был магазин. Тут все продавалось. Ты мог съесть круассан и купить тарелку. Гамаш почувствовал, как на него накатила приятная волна, когда он разгадал эту загадку. Несколько минут спустя он сидел в машине Оливье и направлялся в Реми. Убедить Оливье подвезти его было нетрудно. Оливье сам рвался помочь.
– Дождь собирается, – сказал Оливье, ведя машину по грунтовой дороге.
– А завтра ожидается похолодание, – добавил Гамаш.
Оба молча закивали. Через два-три километра Гамаш спросил:
– Какой она была, мисс Нил?
– Я просто не могу поверить, что кто-то ее убил. Она была замечательная. Мягкая, добрая.
Оливье бессознательно поставил знак равенства между образом жизни человека и его смертью. Гамаш это всегда подмечал. Люди почти все без исключения предполагали, что если ты добрый человек, то не должен умереть насильственной смертью, а убивают только тех, кто это заслужил. Почти в любом человеке жило тайное убеждение, что жертва убийства сама на это каким-то образом напросилась. А поэтому весть о том, что кто-то добрый и хороший стал жертвой убийства, воспринималась как шок. Возникало ощущение, что произошла какая-то ошибка.
– Я никогда не встречал человека безупречно доброго и хорошего. Неужели у нее не было никаких недостатков? Может быть, она кого-то погладила против шерсти?
Последовала долгая пауза, и Гамаш даже подумал было, что Оливье забыл его вопрос. Но Арман Гамаш ждал. Он был человеком терпеливым.
– Мы с Габри живем здесь только двенадцать лет. А до этого я ее не знал. Но должен честно сказать: никогда ничего плохого о Джейн я не слышал.
Они приехали в Сен-Реми. Гамаш немного знал этот городок – катался здесь на лыжах с горы, когда дети были маленькие.
– Прежде чем вы пойдете, хотите, я расскажу вам о ее племяннице Йоланде?
Гамаш обратил внимание на энтузиазм в голосе Оливье. Ему явно было что рассказать. Но с этим не стоило спешить.
– Не теперь. Лучше по пути назад.
– Отлично.
Оливье припарковал машину и показал на офис фирмы по продаже недвижимости в здании небольшого торгового центра. Если Уильямсбург был стыдливо притягателен своей стариной, то Сен-Реми был всего лишь обычным старым городком. Построенный без всякой планировки, без всякого замысла, этот рабочий городок казался более реальным, чем гораздо более красивый Уильямсбург, главный город в округе. Они договорились встретиться в машине в четверть второго. Гамаш отметил, что, хотя у Оливье на заднем сиденье лежали какие-то вещи, машину он не закрыл – просто ушел, оставив двери незапертыми.
У дверей старшего инспектора Гамаша встретила светловолосая женщина с широкой улыбкой на лице.
– Месье Гамаш, меня зовут Йоланда Фонтейн.
Она протянула руку, и не успел Гамаш протянуть свою, как она уже пожала ее. Он почувствовал, что ее опытные глаза оглядывают его, оценивают. Перед отъездом из Трех Сосен он позвонил ей, чтобы убедиться, что она в офисе, и теперь он или его плащ произвели надлежащее впечатление.
– Прошу вас, присаживайтесь. Вас какая недвижимость интересует? – Йоланда Фонтейн показала ему на чашеобразное кресло с оранжевой обивкой.
Гамаш вытащил свое удостоверение, положил его на стол, и улыбка сошла с ее лица.
– Что еще натворил этот чертов ребенок? Tabarnacle[24]. – Ее безупречный французский исчез, она заговорила на уличном французском, гнусавом и резком, слова в котором были будто обсыпаны песком.
– Ничего, мадам. Джейн Нил из Трех Сосен – ваша тетушка?
– Да. А что?
– К сожалению, я привез вам плохие новости. Ваша тетушка сегодня утром была найдена мертвой.
– Не может быть, – ответила она, вкладывая в эти слова столько же эмоций, сколько проявляет человек, обнаружив пятно на футболке. – Сердце?
– Нет. Она умерла насильственной смертью.
Йоланда Фонтейн уставилась на него, пытаясь постичь услышанное. Она явно понимала значение отдельных слов, но все вместе они были лишены смысла.
– Насильственной? Что это значит?
Гамаш посмотрел на женщину, сидящую перед ним: маникюр, светлые волосы взбиты и уложены, косметика на лице, словно она в полдень собралась на бал. По виду ей было лет тридцать с небольшим, но косметика странным образом старила ее – возникало впечатление, что ей под пятьдесят. Она не производила впечатление человека, живущего естественной жизнью.
– Ее тело нашли в лесу. Она была мертва.
– Убийство? – прошептала Йоланда.
– Мы точно не знаем, – возможно, несчастный случай. Насколько я понимаю, вы ее ближайшая родственница. Верно?
– Да. Моя мать была ее младшей сестрой. Она умерла от рака груди четыре года назад. Они были очень близки. Вот так.
Йоланда попыталась перекрестить пальцы, но длинные ногти цеплялись друг за друга, словно в марионеточной версии «Борьбы всех звезд»[25]. Она сдалась и внимательно посмотрела на Гамаша:
– Когда я смогу попасть в дом?
– Простите?
– В Трех Соснах. Тетушка Джейн всегда говорила, что завещала дом мне.
За свою жизнь Гамаш повидал немало горя, и люди реагировали на него по-разному. Его собственная мать, проснувшись рядом с умершим ночью пятидесятилетним мужем, в первую очередь позвонила парикмахеру, чтобы отменить назначенную встречу. Гамаш не судил людей по тому, как они реагируют на скорбную новость. И все же этот вопрос показался ему странным.
– Не знаю. Мы там пока еще не были.
Йоланда заволновалась:
– Знаете, у меня есть ключ. Могу я поехать и навести там порядок, прежде чем вы войдете?
Он задумался на секунду: наверное, такова и должна быть нормальная реакция агента по продаже недвижимости.
– Нет.
Выражение лица Йоланды стало жестким, она покраснела, как ее ногти. Эта женщина не привыкла слышать «нет». И еще она не умела владеть собой.
– Я звоню моему адвокату. Этот дом принадлежит мне, и я не даю вам разрешения входить в него. Вам ясно?
– Если уж речь зашла об адвокатах, вы, случайно, не знаете, услугами какого адвоката пользовалась ваша тетушка?
– Стикли. Норман Стикли. – Голос ее звучал ломко. – Мы тоже время от времени пользуемся его услугами, когда нужно переводить деньги за недвижимость в районе Уильямсбурга.