Пузырь недвижимости лопнул буквально за ночь. Ценности, производимые многими шанхайландцами, существовали исключительно на бумаге. По словам очевидца, «значительную часть населения составляют оборотистые личности, которые называют себя брокерами, – и земля очевидно ушла у них из-под ног»[103]. Описывая последствия обвала, Herald писала, что «спекулянты земельными участками, многие из которых инвестировали заемные капиталы, уже привыкли к пурпуру и шелку, к ежедневным роскошным обедам. Счастлив тот, кто, улучив момент, успел спихнуть груз ответственности за земельные владения на плечи ближнего до наступления полного краха, когда очертания рынка внезапно изменились до неузнаваемости. Не стало больше покупателей с горящими глазами, на каждом углу слышны только предложения “продать по дешевке”»[104].
Недавний центр кипучей деловой активности стал похож на город-призрак. Склады и причалы вдоль реки опустели. Шесть из одиннадцати банков Международного сеттльмента приостановили выплаты. Лишившись всего, потерянные шанхайландцы бродили по безлюдным улицам меж недостроенных зданий в лесах из бамбуковых бревен, на которых уже не было видно рабочих. «Внезапно остановилось все строительство, – писала Herald в итоговом выпуске за 1864 год, который стал для Шанхая annus horribilis, «годиной бедствий». – Нижние этажи домов, где еще месяц назад во множестве обитали трудолюбивые туземцы, зарастают травой и сорняками… Длинные ряды деревянных жилищ брошены на произвол разрушительных сил стихии»[105].
Экономическая паника поставила Муниципальный совет Шанхая перед угрозой кризиса суверенного долга. В период подъема, когда налоговые поступления текли рекой, Совет брал еще больше в виде кредитов – деньги нужны были на строительство современного мегаполиса для миллионов жителей, которые, конечно же, в скором времени захотят поселиться в Шанхае. Но теперь люди покидали город сотнями тысяч. «Совет попал в прескверную финансовую ситуацию, – признавал британский консул. – Пока здесь искали убежища толпы запуганных китайцев, готовых щедро платить за собственную безопасность, деньги доставались Совету легко и так же легко им тратились. Теперь же с падением доходов он оказался по уши в долгах»[106].
Подобного бума в Шанхае не будет до 1920-х годов. Тем не менее для китайцев Шанхай, несмотря на банкротство и расистские порядки, все равно был воплощением нового, современного Китая. Иностранный город, сам того не подозревая, создавал новый тип китайца-космополита – шанхайца, который говорил на смешанном языке и был знаком с культурами многих далеких народов. Подобно дававшим им кров лилонгам, характерным только для Шанхая, но возникшим из сочетания западных и традиционно китайских архитектурных форм, люди, сформированные этим городом, отличались от своих собратьев, чахнувших в стоячих водах конфуцианской империи. Дело в том, что для китайского населения жизнь в этом управляемом иностранцами городе была полна не только беспрецедентных унижений, но и беспрецедентной свободы. В Шанхае китайцы знакомились со всеми особенностями и учреждениями современного общества, даже если им самим они были по-прежнему недоступны. Хотя планировался Шанхай европейцами и для европейцев, в долгосрочной перспективе важнее всего он оказался именно для китайцев.
Контакты с иностранцами меняли китайское население города – шанхайцы отдалялись от традиционной китайской культуры своих деревенских предков и становились ближе к современному миру торговли, путешествий и технологий. Хотя на ипподроме, ставшем центром социальной жизни европейцев, царила сегрегация, это не означало, что китайцы не были знакомы с этим новым развлечением. Как сообщает автор американского журнала Harper’s Weekly в своем репортаже со скачек 1879 года, китайские мужчины и женщины, которым путь на трибуны был заказан, придумали собственные гонки по улицам города. «Во время скачек огромные толпы черноволосых людей обоих полов и всех возрастов высыпают на улицы, ведущие к ипподрому, – сообщал репортер своим заокеанским читателям. – Большей частью пешком, некоторые верхом на чахленьких пони, многих везут в тачках; публика в платье поприличнее выдвигается на экипажах всех видов и мастей. Среди них тут и там видны роскошные кареты европейцев… На обратном пути со скачек это занятное скопище ведет себя так, будто они прониклись теми же чувствами, что жокеи на арене… На тачках или в экипажах они устраивают гонки и соревнуются друг с другом, стараясь первыми добраться до дома»[107]. Китайцы, не допущенные в ворота Конноспортивного клуба, создали эрзац западного общественного пространства прямо на улицах своего города. Взрослые участвовали там в играх, которые в любой другой части страны посчитали бы ребячеством, а мужчины и женщины смешивались в единую толпу, что в императорском Китае само по себе стало бы неслыханным скандалом.
Зарождение китайского капитализма проходило в той же подражательной манере: амбициозные китайские бизнесмены занялись распространением самопальных копий западных товаров. Уже в 1863 году британская продовольственная компания Lea & Perrins опубликовала в North China Herald объявление, где предостерегала шанхайских потребителей от покупки «кустарных подделок знаменитого Вустерширского соуса с этикетками, едва отличимыми от настоящих»[108] и угрожала судебным иском каждому, кто осмелится производить или продавать поддельный продукт. Однако совсем скоро китайские предприниматели переросли уровень изготовления дешевых фальшивок. Со временем они начали выстраивать настоящие корпорации, воспринимать себя как тайпанов, сколачивать не меньшие, чем у иностранцев, состояния и вести схожий с ними образ жизни.
Пользуясь преимуществами этого обустроенного иностранцами островка капитализма с его экстерриториальной правовой системой, компрадоры поначалу преумножали свои состояния, удачно вкладывая деньги в западные компании. Существенная часть средств для местных операций банка HSBC поступала от китайских инвесторов. Когда американская фирма Russell & Co., рассчитывая ослабить свою зависимость от опийной торговли, объявила о создании Шанхайской компании парового сообщения, призванной перенести на Хуанпу передовую технологию, так хорошо зарекомендовавшую себя на Миссисипи, треть всех инвестиций для этого проекта компания получила от собственных компрадоров[109]. Заработав солидные дивиденды, китайские бизнесмены вскоре стали организовывать собственные компании. В 1877 году местные инвесторы полностью выкупили молодое пароходство, переименовав его в Китайскую купеческую компанию парового сообщения (сейчас – китайская государственная корпорация China Merchants Group). «Китайские купцы» заполучили не только флот шайнхайландцев, но и их расположенную на Бунде штаб-квартиру, став первой незападной компанией, разместившейся на этой престижной набережной.
В Кантоне компрадоры были всего лишь ценной прислугой из местных – они решали вопросы с императорскими чиновниками, переводили документы, подготавливали сделки. Какое бы состояние ни нажил компрадор своим ремеслом, в конфуцианском обществе, где ученость ценилась выше деловой хватки, общественное положение его не повышалось. А вот в Шанхае компрадор вроде Тонга Кинг-синга, который стоял за созданием Китайско-купеческой компании парового сообщения, сам мог стать тайпаном. Закончив миссионерскую школу в Гонконге, юный Тонг, о котором известно, что он «говорил по-английски, как британец»[110], переехал в Шанхай и поступил в торговую фирму Jardine, Matheson & Co., где от лица своих шотландских начальников заключал сделки с поставщиками сырья в провинциях вверх по Янцзы. К 1863 году он получил должность главного компрадора фирмы. Когда десять лет спустя Тонг покинул свой пост ради управления пароходством, он уже был одним из богатейших людей Шанхая, контролировавшим целую торговую империю с интересами в банковском секторе, страховании и газетном бизнесе. Ху Джун, также начав карьеру компрадором британской торговой фирмы, впоследствии занялся чаем и шелком, затем основал банк, а к концу XIX века создал целый синдикат недвижимости, которому принадлежало более 2 тысяч домов в Международном сеттльменте[111]. Сам Ху к тому времени уже жил, как магнат-шанхайландец, в роскошном особняке с полированными мраморными полами на улице Бурлящего источника – самой престижной жилой улице европейского Шанхая. Удовлетворением нужд Ху в соответствии с его строжайшими требованиями занимался штат из 18 слуг[112].
Богатых китайцев становилось все больше, и улица Бурлящего источника стала променадом, где представители китайской элиты могли и себя показать, и других посмотреть; это относилось и к женщинам, чьи ровесницы в императорском Китае, как правило, не выходили из дома, не в последнюю очередь из-за изувеченных бинтованием ног. «По этой дороге катались небесные красавицы, разряженные в роскошные шелка по последней китайской моде», – восторгался один шанхайландец[113].
Добившись таких успехов, состоятельные китайские коммерсанты Шанхая стали видеть в своем обществе микрокосм современного Китая. Если они смогли перенять некоторые аспекты западной цивилизации – новые технологии, нравы, деловые практики – и, более того, обыграть европейцев на их же поле, значит, по этому пути может пойти и весь Китай. «Освоить лучшие технологии варваров, чтобы управлять этими варварами», – так выразил эту мысль один китайский сторонник реформ[114].
Даже консервативные императорские чиновники, обычно исповедующие изоляционизм, больше не могли игнорировать происходящее. Фракция сторонников модернизации в правительстве династии Цин поддержала движение за «самоусиление», центром которого был Шанхай. Лидером этого движения стал Ли Хунчжан, императорский чиновник и одновременно деловой человек, способствовавший созданию нескольких совместных предприятий между местными властями и шанхайскими коммерсантами. Первым таким предприятием стал новый арсенал, где китайцы работали на самом современном американском оборудовании. Перенося на китайскую почву западные технологии и методы производства, арсенал одновременно порождал мечты, что произведенное там оружие будет когда-нибудь обращено против западных захватчиков. Кроме прочего, Ли основал Шанхайский колледж переводчиков, где способная китайская молодежь училась западным языкам и наукам. В 1868 году издательство колледжа начало выпускать переводные книги по различным отраслям науки, права и истории – это был источник знаний, имевший огромное значение для растущего сообщества реформаторски настроенных интеллектуалов Шанхая.
И все же влияние европеизированных китайских коммерсантов, чьи состояния становились все внушительней, было ограничено. В своих смелых проектах – первый китайский целлюлозно-бумажный комбинат, первые китайские верфи, первая телеграфная компания – они видели первый этап самоусиления всей страны, однако ни одно из этих начинаний так и не вышло на общенациональный уровень. Пекинские консерваторы, одновременно и завидуя успехам шанхайских коммерсантов, и весьма скептически относясь к их идее самоусиления Китая путем подражания иностранцам, ограничили их деятельность квазигосударственными монополиями в самом Шанхае, отказавшись от шанса модернизировать всю страну.
Если китайская элита, пользуясь всеми благами современной экономики Шанхая, ограждала себя от характерных для этого города унижений (недоступность общественного парка не так задевает, когда за твоим собственным домом разбит парк вдвое больше), у китайских масс таких возможностей не было. Для них Шанхай стал соблазнительным современным миром, который они построили своими руками, но для других. Шанхай был самым передовым городом Китая, но порядки для большинства китайцев там были отнюдь не передовые.
Поскольку правом голоса на выборах в Муниципальный совет Шанхая обладала только небольшая группа иностранцев, основной целью его членов было сохранение низких налогов на прибыль и собственность своих избирателей, а не создание современного города для всех. За пределами Бунда и нескольких главных магистралей, дорожным строительством должны были заниматься сами жители. Поэтому богатые улицы были отлично вымощены, а в бедных кварталах повсюду были грязь и выбоины. Современные удобства – газовые фонари в 1862 году, электричество в 1882-м, водопровод в 1883-м, трамвай в 1902-м – появлялись в Шанхае почти одновременно с подобными нововведениями в ведущих городах мира вроде Лондона и Нью-Йорка. Но поскольку поставщиками этих услуг были не коммунальные предприятия, а частные компании, современность оказывалась доступной только тем, кто в состоянии был за нее платить. Большинство китайцев не могли себе позволить ни водопровода, ни газа, ни электричества, и потому к ним их просто не проводили. В окружении ярких огней одного из величайших городов мира основная часть шанхайцев буквально жила впотьмах.
Поскольку английские семьи обычно посылали своих детей учиться в частные школы Соединенного Королевства, Муниципальный совет Шанхая, хоть и гордился своим суверенным статусом, считал, что строительство школ не входит в его полномочия. Считанные образовательные учреждения для местного населения открывали западные миссионеры. Только в 1900 году Совет, наконец, построил муниципальную школу для китайских детей и муниципальную больницу для пациентов-китайцев.
Пожалуй, ярче всего философия власти ради наживы, которую исповедовал Муниципальный совет, проявилась в том, что в XX век Шанхай вошел без канализационной системы. Люди выставляли ведра с экскрементами на улицу, откуда их забирала компания, продававшая нечистоты фермерам в качестве удобрения. Компания, в свою очередь, платила Муниципальному совету за право собирать бесплатный кал. Все, казалось, было устроено как нельзя лучше: вместо того чтобы тратить деньги на строительство канализации, власти Международного сеттльмента зарабатывали на ее отсутствии. Не стоит уточнять, что вместе с выращенными на экскрементах овощами к жителям Шанхая регулярно попадали холера, брюшной тиф и дизентерия. Тем не менее такая система продержалась до 1920-х годов, и этот диссонанс вызывал кривую усмешку не только у обозревателя Far Eastern Review, который в 1919 году писал, что Шанхай может похвастаться «всеми современными удобствами, кроме канализации»[115].
Если в Шанхае современные удобства были доступны не всем, то в остальном Китае их вовсе не было. Иностранное влияние и необычная для империи забота о бизнесе со стороны местных чиновников вроде Ли Хунчжана давали Шанхаю силы и средства для модернизации, которых не было больше нигде в Поднебесной. Под флагом китайского культурного шовинизма император использовал свою власть для изоляции всех технологических нововведений в пределах Шанхая; современный мир строился в отдельно взятом городе. Десятилетиями император отказывал иностранным тайпанам в разрешении на строительство железных дорог, опасаясь, что с их помощью иностранцы оберут его страну до нитки, как это, казалось, происходило в Индии. В 1863 году иностранные коммерсанты предложили построить железную дорогу между Шанхаем и Сучжоу, городом в 100 километрах от побережья, но получили отказ. Предложенный на следующий год проект сети железных дорог для всего Китая также был отвергнут. В 1876 году иностранцы без разрешения проложили трамвайные пути вдоль дороги от концессий на окраины, построенной ими по заказу китайских властей. Когда спустя несколько недель под колесами вагона погиб пешеход (возможно, покончивший жизнь самоубийством), китайские власти инициировали принудительную продажу трамвайной компании, выкупили ее и немедленно разобрали рельсы.
Схожим образом «таотай», главный представитель императора в Шанхае, делал все возможное, чтобы телеграфная связь и электрическая сеть не выходили за пределы концессий. В 1866 году американская компания Russell & Co. построила телеграфную линию, связывавшую французское поселение с бывшим американским, которое совсем недавно объединилось с британским. Поскольку провода шли исключительно по иностранным территориям, согласия китайских властей тут не требовалось. Однако стоило компании приступить к созданию региональной сети, выходящей за границы иностранных концессий, таотай распорядился прекратить строительство из-за того, что в тени телеграфного столба скончался человек. Вина телеграфа, по его мнению, заключалась в нарушении фэншуй этого несчастного. Более того, таотай пытался (правда, безуспешно) запретить пользоваться электричеством даже тем немногим шанхайским китайцам, которые могли себе это позволить, под предлогом того, что эта уже повсеместно используемая в концессиях технология является непроверенной и опасной.