Впрочем, чего теперь-то об этом. У Фили на этот счёт было собственное непоколебимое мнение.
Филя подскочил к громадному лохматому кобелю, встал на задние лапы, показывая всем своим видом исключительное дружелюбие. Кобель опустил злобную морду, глянул на Филю мутными красными глазками как на придурка и вонзил клыки в Филин загривок.
И оторвал от земли. И тряхнул. И Филя при этом не успел даже пикнуть.
…Филя умирал на руках Макса. Из раны на шее струилась кровь. Филя смотрел большими чёрными пуговками, будто только в сие мгновение осознал, как он жестоко ошибался и надо было слушаться мудрого хозяина.
И словно умолял его совершить чудо и поправить непоправимое.
И словно никак не мог взять в толк, почему Максу, человеку, этого не дано?
Так и умер…
Суббота, 28 августа 1999 года. Нью-Йорк
На причале Макс выяснил, что Ferry курсирует между Staten Island и Manhattan довольно часто, особенно по утрам и вечерам. Что никаких денег платить не надо. Что времени это занимает минут тридцать, не более.
Паром отчалил по расписанию. Всю нижнюю палубу занимали автомобили. Выше – просторный холл с баром и рядами сидений для пассажиров.
Макс стоял на верхней открытой палубе со сложенными на груди руками и испытывал состояние очевидной приподнятости духа. Зрелище, что открывалось взору, казалось фантастическим. Manhattan увеличивался на глазах, принимая узнаваемые по фильмам черты. Паром сближался с Manhattan со стороны океана, и Макс неожиданно почувствовал себя в шкуре тех тысяч и миллионов эмигрантов, что во все времена накатываются на Нью-Йорк, точно волны. И, точно волны, растекаются по берегу в поисках счастья. И веры. И благополучия. И справедливости. И покоя. Но главное – в поисках самих себя.
Точно из волн, слева возникла статуя Свободы. Зеленая от окислившейся меди, эта великая женщина с факелом в руке поприветствовала Макса так, как приветствует всех тех, кто решился прибиться к берегу, вот уже много-много лет.
Громады небоскрёбов, казалось, вот-вот начнут опрокидываться на паром. Красота была редкой. Точнее, ничего подобного он ещё не видал. Макс всегда как-то по-особенному чувствовал архитектуру. Мало в ней разбирался, но испытывал едва ли не физическое ощущение наслаждения, когда взгляд упирался в какое-нибудь необычное здание или ансамбль. Так, в родном Питере он очень любил без всякой цели кружить по старому городу, всякий раз замирая от вида знаменитых домов и площадей. И от незнаменитых домов тоже замирал, если чувствовал, что в здание вложена душа архитектора.
Макс сошёл на берег, испытывая в ногах лёгкость подростка.
В чужих городах он предпочитал не прибегать к услугам гида. Был уверен, что дежурные экскурсии с посещением дежурных достопримечательностей обыкновенно скучны. Ведь туристам показывают то, что они уже знают – по фильмам, по книгам, по открыткам. По-настоящему надо познавать город, как познают новую женщину. Ведь каждому мужчине известно, что и где у женщины самое интересное. Но лишь нетерпеливые самцы пытаются с наскоку залезть под кофточку или под юбку. Куда интереснее – познавать с мелочей. Какой цвет волос?
А цвет глаз?
А насколько нежна и чиста кожа?
А походка?
А линия бедер?
А запах?
А тембр голоса?
А улыбка?
А чувство юмора?
А отзывчивость на слова?
На прикосновения?
Это продажная женщина – всегда на работе. У неё профессия такая – предоставлять сексуальные услуги, причём быстро и качественно.
Макс предпочитал знакомиться с новым городом не только без гида, но и без карт, без путеводителей. И Нью-Йорк не стал исключением.
От причала он свернул налево. Там, со стороны парка, доносилась музыка. Как он потом узнал от Игоря, в Battery Park отмечался «индийский» день. Вообще этот парк в Нью-Йорке знаменит тем, что там едва ли не каждый week-end отмечаются дни какой-нибудь нации или страны. Настоящие праздники – с национальной едой, напитками, музыкой, танцами.
Макс зашёл в парк и сразу же оказался в толпе индусов – точно сошли с экрана индийского фильма. По краям аллей тянулись ряды лотков с едой и напитками. Макс остановился у лотка-телеги. Сверху навалом лежал зелёный тростник. Молодой индиец с белозубой улыбкой стоял подле и запихивал тростник в нечто, напоминающее мясорубку. С другой стороны в большую эмалированную кастрюлю текла мутная зеленоватая жидкость. Стакан этой мути стоил доллар. Макс решил попробовать. На вкус сок тростника оказался сладкой-пресладкой гадостью, но со льдом.
Недопитый пластиковый стакан Макс опрокидывал в урну, когда его плеча коснулась чья-то рука. Макс обернулся. Рядом стоял пожилой индиец с пьяными глазами и чалмой на голове. Индиец широко заулыбался и произнёс:
– Hi, Alex!
– Sorry, – ответил Макс, – But I am not Alex.
Улыбка ещё продолжала украшать лицо пьяного индийца, но глаза словно протрезвели. Он пробурчал что-то невнятное, но уже в спину Макса.
Макс кружил по Dawn-town. Небоскрёбы торчали из асфальта, словно огромные карандаши. У Макса начала побаливать шея от постоянно запрокинутой головы. Свернул, как ему показалось, в проулок. Глянул на табличку, что украшала угол серого здания, и был слегка ошарашен: Wall Street. Шёл по знаменитой улице и ощущал себя внутри сейфа с пирамидами из зелёных банкнот.
Профессиональная наблюдательность подсказала, что ручейки прохожих, вытекающие из разных улиц и улочек, сливаются и дальше текут в одном направлении. Это была Fulton Street, спускающаяся непонятно куда.
Внезапно открылась панорама. Это было ощущение дежавю. Уже где-то Макс это видел. Не факт, что наяву, а точно во сне. Макс стоял на берегу East River. Слева – многоярусный горб Brooklyn's Bridge, справа – парусник с названием по борту Pecing.
Тут же, на берегу, supermarket, словно аквариум. За стёклами больших окон сновали покупатели, напоминающие экзотических рыбок: белые, чёрные, жёлтые, красные…
Макс зашёл в supermarket, поднялся на эскалаторе под крышу и оказался в китайском ресторанчике. Неожиданно перед его носом возник молоденький китайчонок с улыбкой и с подносом в руках. На подносе – блюдо. На блюде – дымящаяся горка из кусочков курятины, обжаренной, судя по запаху, на углях, с дымком. Макс сообразил, что китайчонок предлагает ему попробовать. Он взял с подноса остро отточенную палочку, наколол кусочек и отправил в рот. И почувствовал, что китайчонок абсолютно прав: обжаренная на углях курятина – именно то, что надо.
Макс устроился за столом у окна и заказал куриные кусочки с рисом и фасолью. Ему принесли тарелку с полметра диаметром. Чтобы справиться с действительно очень вкусной едой, ему понадобилось не менее получаса. И за всю эту сытную и обильную вкуснятину – каких-то пять баксов.
Макс вышел из supermarket. Было что-то около четырёх. Солнце продолжало висеть над небоскрёбами, напоминая золотую монету, выкатившуюся из сейфа Chase Manhattan Bank. Макс поймал себя на мысли, что вспомнил название именно этого банка не случайно. Выскочило из подсознания, точно разбойник из-за угла. Здесь, в Америке, в Нью-Йорке, он находится не с праздными целями. Завтра начинается US Open. Турнир Большого Шлема. Великий осенний теннисный карнавал. И не мешало бы подумать, как и что Макс будет делать ближайшие две недели турнира. Зелёные денежки, выданные на поездку, надо отрабатывать. В Питер он должен вернуться не только с эмоциями, но и с десятками отснятых фотоплёнок. С магнитофонными записями интервью и бесед с игроками и тренерами. С исписанными блокнотами. Всё это послужит материалом для будущих журналистских публикаций. Но главное – есть важные договорённости о партнёрстве с издателем. Суть партнёрства – попытка издавать в Питере специализированный теннисный журнал. Для Макса это была idea fix. Ему всегда казалось, что питерскому теннису ничего так не хватает, как специализированного глянцевого журнала.
От supermarket Макс направился в сторону парусника Pecing. Там, на берегу, возвышалась эстрада. На эстраде, будто деревца на ветру, раскачивались юные музыканты. Двое гитаристов, клавишник и барабанщик. Звуки раздавались бодрые, весёлые и мелодичные. Вместе с музыкантами раскачивалась публика. Лица всё были молодые, белозубые, разноцветные. Стояли группами и напоминали букеты экзотических цветов. Многие пели.
И что замечательно – ни одной кислой рожи. Или мрачной. Тем более – злобной. Или пьяной. Не говоря уж – обкуренной или обколотой. Зато сколько было искренних улыбок, доброжелательных лиц, взглядов!.. Такое количество и того и другого, кажется, не попадалось Максу за всю прожитую жизнь.
Он постоял, слушая музыку, и думал, что, наверное, не всем из этих молодых людей действительно так уж весело. Не все из них искренне доброжелательны. Хватает среди них любителей крепкой выпивки. Кое-кто наверняка покуривает марихуану. Есть и те, кто не прочь уколоться. Но у всех, должно быть, в крови, что их проблемы – это их проблемы. Что другие люди ни при чём, если ты «угорел». Если тебе очень хочется дать первому встречному кулаком в морду или хотя бы плюнуть в неё.
У Макса было собственное понимание западного менталитета. Здесь каждый нормальный человек может запросто иметь револьвер, пулемёт или даже пушку. И каждый другой человек знает и понимает: всякое посягательство на чужое самолюбие, здоровье или жизнь может вернуться обидчику тем же свинцом между глаз. Поэтому никто не спешит задеть чужое самолюбие или пошатнуть здоровье. Не говоря уж об угрозе жизни.
Время пролетело незаметно. Солнце начало падать с горизонта, точно на парашюте. Макс решил, что самое время идти к причалу. Знал, что это довольно близко, поэтому отправился назад ещё не знакомыми улицами.
Метров через двести вышел на неширокую пешеходную улицу с большими цветочными клумбами и мраморными скамейками.
У одной клумбы в полукруге толпы стоял высокий темнокожий мужчина в белоснежном трико и время от времени дышал в сторону публики огненными струями, напоминая солдата с огнемётом. В паузах мужчина отпускал шуточки, мол, у меня не желудок, а бочонок с бензином. Если кто желает, может заправить машину, хотя это будет подороже, чем на обычной заправке.
Публика улыбалась, хлопала в ладоши. Особенно дети – их глаза были полны удивления и восторга. Одна белая с золотистыми кудрями девочка вдруг очень громко заплакала. Папа взял девочку на руки со словами:
– Baby, what happened?
– I'm afraid! – ответила девочка.
Ещё через пятьдесят шагов Макс вновь был среди зевак, потешавшихся над уличным танцором. Это был невысокий симпатичный латинос пенсионного возраста. В руках у танцора была кукла видом и размером с натуральную партнёршу. Ноги куклы были закреплены на носках удлинённых танцоровых башмаков. Под музыку стоявшего на мраморной скамье усилителя кавалер и его необычная дама исполняли зажигательное танго. Шуток не было. Лицо танцора было таким же неподвижным, как и у куклы. Но при этом оба, казалось, выражали смешанные чувства – страсти, нежности, грусти, даже тоски.
Никто из публики не улыбался. И никто не плакал. Лишь иногда в мятую шляпу, лежавшую подле усилителя, словно тяжёлые капли, падали белые монеты.
Ещё через пятьдесят шагов Макс увидел, как на фанерном кубе, оклеенном бумажным гранитом, сидит крупная дородная женщина. Вся она была цветом окислившейся меди – платье со складками, лицо, руки. Женщина, как легко догадаться, создавала на улице образ статуи Свободы. Теперь у неё был перерыв. «Свобода» с равнодушным лицом жевала hamburger и запивала pepsi. Рядом лежал бумажный факел, тоже зелёный.
– Can I take picture? – спросил Макс, поднимая камеру.
– Five dollars, – равнодушно и продолжая жевать.
– One dollars, – твёрдо произнёс Макс.
– O'key.
Макс ещё покружил по нижнему городу. Приподнятое настроение усиливалось. Теперь он мог уже сформулировать своё отношение к Великому городу. Ничего подобного в Европе нет. И сравнивать – даже наивно. Это просто «другая красота». Дру-га-я! Макс даже заулыбался от мысли, когда подумал, что Европа напоминает ему прекрасную, ухоженную, пахнущую дорогим парфюмом, но всё же пожилую даму. А вот Америка – это пышущая здоровьем, цветущая молодая женщина с бурлящей в жилах смесью из всех известных человеческих кровей. На Европу хочется любоваться, а вот Америку – просто хочется…
Паром отчалил от берега ровно в семь тридцать, по расписанию. Сделав крутой вираж, развернул нос на Staten Island, казавшийся издали точно за прозрачным розово-голубым занавесом.
Макс обернулся. Manhattan с каждой минутой уменьшался в размерах, но при этом всё ярче пылал в лучах малинового закатного солнца.
Когда статуя Свободы осталась чуть позади и уже дотаивала в сумерках, Макс спустился с верхней на среднюю палубу. Купил в баре пакет с чипсами, банку пива и устроился на свободном кресле. Перед ним сидела парочка – круглолицый блондин лет тридцати в обнимку с темнокожей красоткой. Оба навеселе. Тонкая, отливающая чернилами рука красотки напоминала змею, ползущую мужчине в брюки под широкий жёлтый ремень.
Макс подглядывал за рукой красотки, скашивая глаза. Но вдруг «змея», точно под гипнозом, окоченела. Макс поднял взгляд на блондина и тут же сообразил, что у него могут возникнуть неприятности. «Американцы терпеть не могут, когда за ними кто-то пристально наблюдает», – вспомнил Макс предупреждение Игоря.
Макс открыл пиво, раскрыл пакет с чипсами. Будто на выручку, заиграл саксофон. Макс повернулся к льющимся звукам. Саксофон, будто серебряный кальян, торчал изо рта пожилого афроамериканца. Музыкант извлекал грустную мелодию с закрытыми глазами, покачивая седой головой. Чувствовалось, что он делал своё дело, вкладывая душу. Но публика, казалось Максу, всё равно оставалась равнодушной. И к музыканту. И к музыке. Равнодушной ко всему, что происходит вокруг. И не вокруг тоже. При этом редкий пассажир что-нибудь не жевал или не пил.
Максу стало как-то не по себе, и он скоренько допил пиво, а недоеденные чипсы сунул в рюкзак.
Причалили, когда в иллюминаторах было совсем черно. Седой музыкант укладывал саксофон в обшарпанный футляр, будто ребёнка. Проходя мимо, Макс опустил в лежащую на полу мятую шляпу новенький хрустящий доллар. Музыкант поднял на Макса жёлтые глаза и улыбнулся, как улыбаются дети, законченные добряки или идиоты от природы.
Было странным, но Макс не нашёл автобуса под номером пятьдесят один. Линий со стоянками оказалось так много, что пока он бегал туда-сюда, все автобусы разбежались от причала, словно перепуганные тараканы.
Вдали, точно кружево из лампочек, висел над заливом Verrazano. Именно мост помог Максу сориентироваться, и он направился пешком.
Было необычно темно. Половина девятого, а на улицах, как в пустыне – ни души. Лишь изредка на большой скорости пролетали машины. Из открытых окон авто летели молодые весёлые голоса. И музыка. И пустые пивные банки – какое-то время они продолжали скакать за автомобилем, точно серебристые лягушки.
Так Макс прошёл метров восемьсот и забеспокоился, мол, туда ли идёт? Остановился. Огляделся. И вернулся к причалу. Дождался автобуса. Поднялся в салон и сразу к водителю. Тот понял, что Макс здесь впервые. Спросил, куда ему надо. Макс всё перезабыл. Помнил только, что к причалу они всё время спускались.
– I think I need up hill, – неуверенно произнёс Макс.
Темнокожий водитель, толстый и губастый, с жёлтой цепочкой на влажной шее, заулыбался от уха до уха, открывая ряды белых крепких зубов.