Сахаров простодушно веселился, по его же собственному признанию, а Юра безудержно трудился. Вам ничего это не напоминает? Прямо-таки живая иллюстрация к басне Крылова. Стрекоза, помнится, тоже никак не могла взять в толк, что это Муравей не рань свет начинает и в ночь-заполночь заканчивает. «Простодушным» такие и впрямь кажутся очень закрытыми, недоверчивыми, опасливыми. До чего же мудр был Иван Андреевич! Не берут его годы.
Сегодня, когда минули-канули долгие застойные, перестроечные и смутные времена, которых он не застал, имя Селезнева тем не менее не ушло в небытие. Оно нередко слышится из уст разных людей, и знавших его, и только читавших о нем, но во всякие дни умело находившихся на гребне критической волны и которые своими публикациями продолжали «увековечивать» тех или иных писателей. Юра был не из таких.
Сегодня особенно заметно, что Селезнев в литературе был не просто правильным, серьезным, принципиальным, острым критиком. Это был прежде всего открытый и честный русский человек, имевший свою позицию, умевший ее отстаивать, не впадая в политиканство. Он писал критику чистыми руками.
Не потому ли нынче, причисляя его в свои сторонники и соратники, хотят видеть Селезнева под своими знаменами именно те «отцы патриотики», «титаны» и «подвижники», кому открытости, принципиальности и честности явно не хватает, зато в ком политиканства хоть отбавляй?
Однако по прошествии многих лет, как это часто случается, появились даже умельцы-мифотворцы, пытающиеся сделать себе имя на писаниях о Селезневе. Один из таких «писателей» в газете «Литературная Россия» недавно поведал миру свое видение того, как Юра появился в Москве:
«В 1970 году Юрий Селезнев, преподаватель русского языка для иностранных студентов, мечтавший о научной работе, приезжает из Краснодара в Москву на «разведку». Приезжает наобум, ибо даже не знает, к кому можно обратиться за помощью. Случайный выбор пал на Льва Аннинского.
Сей факт, думаю, свидетельствует о неосведомленности Селезнева в нюансах литературной борьбы, в том, какую позицию занимает конкретный автор.
…Трудно предположить, как бы сложилась судьба Юрия Селезнева, если бы в свой первый приезд в Москву он не встретил Вадима Кожинова. Будем благодарны Льву Аннинскому за то, что он правильно оценил ситуацию, безошибочно понял, кто нужен кубанскому филологу, и направил его к Кожинову».
Поразительно, но в стольких фразах истине соответствует лишь одна-единственная строчка, сообщающая, что в 1970 году Юрий Селезнев приезжает из Краснодара в Москву. А как все происходило на самом деле? Действительно, почему «выбор пал» на Льва Аннинского? Вернее, был ли вообще пресловутый «случайный выбор»?
Попробую воспроизвести ситуацию, как я ее знаю. Приехав в Москву, Юра совсем даже не наобум отправился «за помощью» по самому естественному пути – к землякам. Ими была семья – по стечению обстоятельств родственники довольно известного философа Арсения Гулыги. В кругу этих людей и возникла мысль обратиться к Аннинскому. Почему именно к нему? Очень просто – семья поддерживала дружеские отношения с Львом Александровичем. Не исключаю, что в ту пору они его вряд ли так называли, и был он для них соседом по дому Левой. Ему позвонили и попросили заглянуть. Тем более что и он тоже земляк – ростовский. Аннинский поднялся этажом выше, где ему и представили молодого человека.
Перед Львом Александровичем, надо сказать прямо, в тот момент не стояло задачи «правильно оценить ситуацию, безошибочно понять, кто нужен кубанскому филологу, и направить его к Кожинову». Собеседования с молодым земляком он не проводил. Экзамена ему на тему знания нюансов литературной борьбы не устраивал. За выяснение, какую Юра позицию занимает и к какому лагерю в дальнейшем намерен примкнуть, он тоже не брался. Поэтому даже тени проблемы, к кому направлять, к Лакшину или к Кожинову, у него не возникло.
Селезнев сам напрямую спросил Аннинского, нет ли у того возможности свести и познакомить его с Кожиновым. Так что каких-то очевидных «свидетельств о неосведомленности Селезнева в нюансах литературной борьбы» я здесь не нахожу. Однако продолжу следовать за течением событий.
Аннинский, сегодня это всем известно, с Кожиновым был очень даже хорошо знаком еще с университетских времен. То есть с тех пор, когда он, как сам признается, Кожинову буквально «глядел в рот» – не скажу, что преклонялся, но восторгался, это точно. Правда, позже оказались друзья-приятели, Аннинский и Кожинов, вроде как по разные стороны баррикады. Но это на «литературных подмостках», а по-житейски и отношения поддерживали, и разговоры «за жизнь» при случае вели.
Поэтому возможность обратиться непосредственно к Кожинову у Аннинского была. Что он и сделал, набрав номер его домашнего телефона. И спросил, может ли тот принять молодого филолога, выпускника краснодарского пединститута. Всех знавших Вадима Валерьяновича нисколько не удивит, что приглашение на встречу последовало – Кожинов в этом отношении напоминал ювелира, который любит брать в руки необработанный камень, чтобы определить его дальнейшую судьбу.
Юра часто делился со мной тем, во что обычного знакомого-приятеля никогда не посвящают. Однако это вовсе не означает, что Юра был болтуном или способным врать как очевидец. И здесь самое время затронуть очень болезненную тему, о которой кто только уже ни писал. Я имею в виду ситуацию его снятия с должности первого зама главного редактора С. Викулова и изгнания из «Нашего современника».
На сегодняшний день существует немало версий происшедшего: с сокращенными, комментированными и полной стенограммами заседания Секретариата Правления Союза писателей РСФСР от 07.12.81. (обсуждением 11 за 1981 год журнала «Наш современник»), Я не собираюсь говорить, что я не верю даже полной стенограмме, потому как не я один знаю, что всевозможные стенограммы, когда это было нужно, правились, усекались в стенах Союза. Я лишь хочу сказать, что, во-первых, принятие решения сопровождалось множеством нестенографируемых бесед и разговоров как в Союзе писателей, так и на Старой площади; во-вторых, мне довелось слышать комментарий событий от самого Селезнева.
Впервые о складывающейся ситуации, при которой не исключено, что в обозримое время он станет главным редактором «Нашего современника», Селезнев сказал мне уже вскоре после перехода в журнал весной 1981 года. Я зашел к нему в редакцию, мы немного поболтали в его маленьком кабинете, а потом вышли продолжить разговор «не для чужих ушей», прохаживаясь по арбатским переулкам. Да, возраст Викулова. Да, отголоски для того скандала с публикацией романа Пикуля «У последней черты». Да, напряженные отношения Викулова со многими известными писателями. Журнал должен объединять, а главный многих отталкивает. Да, конечно же, на его сторону, полагал Юра, встанут ведущие члены редколлегии В. Белов и В. Распутин. Да, есть некая поддержка в большом ЦК. Но главное, вопрос уже обговорен с Юрием Бондаревым, который очень заинтересован, чтобы место главного занял более энергичный и авторитетный человек, пришедший от него и, значит, ему этим вроде как бы обязанный. Журнал все же писательский, и позиция Бондарева здесь много значит. Тут Юра, как мне кажется, немного мерил былыми комсомольскими мерками, но сказать, что он был в корне не прав, нельзя.
Несколько позже Юра рассказал о своем пред ложении Викулову попробовать вести номера журнала поочередно. Мол, и вам, Сергей Васильевич, будет легче, и сможете увидеть, на что я способен, – журнал от этого только выиграет. Так что история с 11-м номером, который вел Селезнев, когда Викулов был в отпуске, могла в другой ситуации иметь продолжение.
Появление Селезнева в качестве первого зама С. Викулова самой редакцией было воспринято, мягко говоря, неоднозначно. Нарушались сложившиеся устои. Приход Юры вносил осложнения в привычную редакционную жизнь. Начальником становился молодой амбициозный писатель, получивший широкую известность своей книгой «В мире Достоевского», человек, которого отличали серьезное образование и широта взглядов, прекрасно ориентировавшийся в различных течениях современной общественной мысли, лично знакомый с большинством ведущих писателей и потому способный (а главное желающий!) вывести журнал «Наш современник» на качественно новый уровень.
Реакция на круги по воде не заставила себя долго ждать – первым был заменен заведующий отделом критики. Насколько я помню, должны были последовать и другие кадровые подвижки. По сути, редакторский корпус разделился на два лагеря: не желающих перемен и не особо возражающих против них. Вот только единомышленников не было. Не оказалось рядом такого человека, как Юра Лощиц, с которым Селезнев работал и дружил в редакции «ЖЗЛ».
Я, наверное, единственный раз употреблю это слово «дружил» в своем рассказе о Селезневе. Единственный, потому что не знаю иных действительно друзей Юры. И не могу вспомнить среди писателей, кого доводилось знать, другого примера столь же крепкой, настоящей мужской дружбы между двумя творческими личностями.
Были у Селезнева коллеги: критики, литературоведы, писатели, – с одними отношения складывались лучше, с другими хуже, третьи откровенно ненавидели Селезнева. Были соратники, многие, как это часто случается, до первого поворота или первой напасти. А друг был единственный – Юра Лощиц. Такими, во всяком случае, мне виделись их отношения.
Своя система отношений у Селезнева была с Вадимом Кожиновым, своя – с Валерием Ганичевым, своя – с Сергеем Семановым, своя – с Анатолием Ланщиковым, своя – с Сережей Лыкошиным. Я называю здесь тех, с кем у него были, как мне кажется, довольно тесные отношения. Но называть их друзьями я бы не стал. Почему?
Вадим Кожинов был первым, с кем в Москве сошелся Юра. От самого Кожинова знаю, что по приезде в столицу из Краснодара Юра какое-то время даже работал у Вадима Валерьяновича помощником (если не вру, то он и жил тогда на даче Кожинова). У них было много общего, Селезнев часто советовался с Кожиновым, но как назвать их отношения: учитель – ученик, соратники, единомышленники? – затрудняюсь сказать, но друзьями – не стал бы. И есть на то причина.
И дело вовсе не в том, что от Юры я знаю, как критическая статья уважаемого мной Вадима Валерьяновича «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» (Заметки о духовном своеобразии русской литературы)» появилась на страницах 11-го номера «Нашего современника». Селезнева не все в этом материале устраивало, и он, честно говоря, собирался ее попридержать, но Кожинов настаивал. Я бы даже здесь употребил слово «категорически» настаивал, применяя, на мой взгляд, не самый «чистоплотный» прием, когда говорил Селезневу: «Ты же не хочешь, чтобы мы поссорились! Викулова нет. Ты ведешь этот номер, тебе и решать – так решай!» Юра не посмел отказать Кожинову. Нет и мысли предполагать, что провоцируя Юру таким образом на публикацию своей статьи, Кожинов думал, что для всего пять месяцев пребывающего в журнале Селезнева все обернется так, как это случилось. Но обернулось! И опять вопрос: почему?
Дело в том, что у каждого, с кем у Юры были особые отношения, вновь очерчу этот круг: Бондарев, Кожинов, Ганичев, Семанов, Ланщиков, Лыкошин, – были свои, нет, не амбиции, были свои виды на роль Селезнева в движении, какое в нынешние дни спокойно называется «русской партией». Кто-то из них хотел занять лидирующее место с перспективой на будущее вождя, кто-то – идеолога современного русского национализма, поэтому пропускать вперед соперников не спешил, наоборот, при любом удобном случае притормаживал. Исключение разве что Лыкошин – по очевидной молодости, да Ланщиков, который по характеру не рвался в вожди (к тому же, насколько я знаю, он был все же ближе к Петру Проскурину, нежели к Бондареву).
У Семанова, однако, именно тогда были серьезные проблемы по линии КГБ: он в это время находился практически под следствием. Ганичеву приходилось тоже совершать вынужденный вояж из «Молодой гвардии» в «Комсомольскую правду», а оттуда в «Роман-газету». Наверху оставались Бондарев и Кожинов – один чем не вождь, другой, соответственно, идеолог. Селезнев мог составить конкуренцию обоим, но прежде всего первому. С Кожиновым он бы просто не стал конкурировать – эпизод с публикацией «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» (Заметки о духовном своеобразии русской литературы)» тому яркое подтверждение.
А вот для беспокойства Бондарева, полагаю, основания были. Водной из публикаций Вячеслав Огрызко как-то обронил: «Меня, например, смущает уже то обстоятельство, что Викулов ни слова не говорит о том, кто же конкретно навязал ему Селезнева в первые заместители. Неужели это есть страшная тайна?» Нет тайны – Юрий Бондарев. Так, во всяком случае, мне говорил Селезнев. И тот же Бондарев первым сдал его. Больше того, от Селезнева знаю, что накануне заседания Секретариата у него была встреча с Бондаревым, на которой он получил заверения, что все обойдется.
Одно лишь странным видится мне и в воспоминаниях С. Викулова, и в вопросе В. Огрызко – слово «навязал». Что значит «навязал»? Тогда это выглядело иначе – рекомендовал и убедил. Каким образом и почему Викулов принял рекомендацию? – другой разговор. Мне кажется, в воспоминаниях самого бывшего главного редактора «Нашего современника» легко прочитывается ответ на вопрос. Это когда Викулов объявляет, будто он после публикации романа Пикуля находился на грани увольнения, и если что и спасло его, так это твердая позиция Юрия Бондарева и Феликса Кузнецова, грудью вставших на защиту журнала перед коварными аппаратчиками из ЦК КПСС.
Насколько от обоих реально зависело тогда «спасение» Викулова – не суть дела. Даже если мало что зависело, при положительном решении сверху сказать, что ты как мог «упирался» и голову был готов положить «за други своя», и только это помогло, среди аппаратчиков явление самое обычное, даже повседневное. Так что Викулов и впрямь мог слышать от Бондарева (такое никогда не скрывается, а наоборот, афишируется), что тот имел непосредственное отношение к его спасению после публикации Пикуля. Поэтому пойти навстречу убедительной просьбе спасителя, что называется, сам бог велел.
Уровень (не критический градус, а именно уровень) разговора на Секретариате был, говоря языком нынешней молодежи, «ниже плинтуса». Нет необходимости воспроизводить слова, например, Викулова, я лишь процитирую одну реплику Бондарева, чтобы была ясна «научность» подхода советского писателя-классика: «В интересной во многом статье Ланщикова мне показалось чрезмерным противопоставление Достоевского Чернышевскому, потому что два великих человека – Достоевский и Чернышевский – наши союзники, два великих человека, которых мы не должны разъединять во имя величия нашей литературы». Вот так: «Не должны… во имя величия нашей литературы»! А как оно было на самом деле – никого не должно волновать. Большевистский принцип целесообразности велит не разъединять!
После Секретариата, повторю, Юра воспринял поведение Бондарева как предательство. Так ли это? Мне представляется, предательство – это когда тебя не спасают, отмалчиваются, разводят руками. А тогда Юрий Васильевич руками не разводил, он ими топил Селезнева. Чуть позже Вадим Кожинов при встрече рассказал мне, а затем и в печати воспроизвел реплику из заключительного слова Бондарева на заседании Секретариата в адрес Викулова: «Сергей Васильевич, вы должны подумать о какой-то перегруппировке сил… чтобы вам было сподручно и удобно командовать…» Как по-писательски свежо и мягко прозвучало – обычно тогда говорили куда проще и доходчивей: «следует укрепить кадры» или «решить кадровый вопрос» – общепринятые формулировки.